Майя заставила себя перешагнуть через лежавшего с краю мужа. Накинув халат, она вышла на веранду. Уже поднялось солнце, не жаркое, мглистое, и Майе показалось, чти день ото дня небесная синева становится все ярче. Облокотившись на перила, она молча смотрела в сад. Абрикосы уже усыпали землю лепестками цветов, и кое-где среди листвы прятались крохотные, твердые, покрытые пушком плоды. В ветвях робко запевали птицы, словно позабыли за ночь свои мелодии и сейчас лишь пробовали голоса... Майя спустилась в сад, подошла к клумбе с тюльпанами, выполола сорняки, разрыхлила около цветов влажную, пахнущую сыростью землю. "Скоро зацветут тюльпаны, и в моей комнате будут благоухать огромные букеты", - подумала она, и ей сделалось легче - посветлела душа. Тут же, на лужайке, окаймленной кустарником, она стала делать зарядку, глубоко вдыхая свежий утренний воздух.
Ей не хотелось возвращаться в опостылевшую комнату, она села на скамейку под раскидистым абрикосовым деревом, спиною к балкону. Отсюда были слышны шаги мужа на веранде, вот он спустился во двор, умылся, фыркая и шумно плескаясь, вот опять поднялся наверх...
Наконец Гараш вошел в сад. Майя обернулась, и ей показалось, что у мужа крадущаяся походка, - так ходят только виноватые люди. Он даже не поцеловал ее, не пожелал доброго утра, а деловито сказал:
- Вот что, я поехал. Видимо, вечером в МТС отправлюсь, не жди.
- Что, у тебя теперь дома нету?
- Говорю ведь, работы по горло, - не глядя ей в глаза, проворчал Гараш.
- Милый, что случилось? Скажи откровенно, я вся истерзалась, - положив руки на плечи мужа, спросила Майя.
- Да ничего не случилось, отстань! - крикнул Гараш и резким движением плеч сбросил ее руки,
- Я не смогу этого вынести, помни!
- Ах, не сможешь?!
И потрясенной Майе почудилось, что он занес над ней остро отточенный кинжал, чтобы одним ударом разрезать все нити, соединявшие их, но сдержался и не опустил клинка.
Ссутулившись, Гараш ушел, не оглянувшись.
Майя почувствовала, как задрожали ноги, и прислонилась к стволу дерева.
В двух шагах от нее посаженные Гарашом лилии жадно впитывали солнечные лучи, чтобы поскорее окрепнуть, вымахнуть в полный рост, распуститься словно из белопенного мрамора изваянным цветком, полным росистой прелести и аромата.
И эти цветы посадил так недавно ее же Гараш?!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Еели поутру посмотреть с веранды поверх деревенских домов, крытых шифером и черепицей, взору откроются простирающиеся до горизонта буйно зеленеющие поля, буераки, холмы, прочерченные как по линейке прямоствольные каналы и арыки, и снова безбрежные поля, поля, поля...
Муганское солнце день ото дня становится все жарче, знойное, суше, и земля под его лучами лежит как парная, набухшая плодородными соками, и каждое зерно, оброненное в почву, пускает корни, и пробивается к солнцу, и гонит вверх стебель, и завязывает бутон, и создает тучный колос... Рустам никогда не мог всем этим налюбоваться. Он подолгу глядел на золотящуюся, уже идущую в трубку пшеницу, на ровные ряды хлопчатника, делянки быстро поднимающейся вверх кукурузы. Сакине не раз приходилось напоминать мужу, что из правления за ним приходили, что оседланная кобыла истомилась в ожидании седока, прежде чем он отрывался от этой радостной для глаза картины и, чувствуя себя отдохнувшим, бодрым, уезжал на работу.
А работы прибавилось: надо было следить за подкормкой посевов, за поливом, культивацией, - сейчас в считанные дни решалась судьба урожая, и Рустам ни себе, ни людям не давал покоя.
С утра он забегал в правление, подписывал составленные Ярмамедом сводки для районных учреждений, даже не перечитывая их, а затем отправлялся в поля и оставался там дотемна. Когда он возвращался в деревню, лошадь пошатывалась, роняя в пыль ноздреватую рыхлую пену.
Так и сегодня: он торопливо подписал бухгалтерские документы, приказал бригадиру Гасану подкормить участок хлопка у развилки шоссе, выслушал рапорт Салмана о строительстве Дома культуры и, буркнув двум старушкам, дожидавшимся его на крыльце: "Некогда, некогда!", вышел во двор, взялся за поводья лошади, В это время за забором раздался голос Гызетар:
- Тетушка, да будут благословенны твои седины, иди-ка и говори ему все сама!
- Нет, доченька, нет, давай уж в два языка за него примемся! отвечала тетушка Телли.
Рустам с досады плюнул и, решив перейти в наступление, крикнул:
- На какой недуг жалуетесь? Работать надо, а вы прячетесь в тени забора.
- Ой-ой-ой, позор на мои седины! У этого мужчины четыре уха, слышит, как трава растет!... - И тетушка вошла во двор, ведя за собой упирающуюся Гызетар. - Обеденный перерыв, а наш участок рядом, - объяснила она Рустаму и добавила: - Дело-то неотложное и лично тебя касается.
Рустам пригласил женщин в кабинет. Телли остановилась посреди комнаты, сложила руки на животе. Злорадное выражение, словно у кошки, выследившей мышь, появилось на ее лице. А Гызетар замерла у порога, смущенно потупившись, прикрыла щеки передником.
- Скорее говори, а то спешу, - попросил Рустам.
- Раз спешишь, одно скажу: следи, дядюшка, за сыном! - храбро выпалила тетушка.
При этих словах Гызетар слабо вскрикнула и так покраснела, что слезы выступили на глазах. Рустам тоже почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо, стало трудно дышать.
Он ожидал всего: и заступничества за Керема, и жалобы, что Гараш где-то плохо прокультивировал хлопок, но тон тетушки Телли, смущение Гызетар подсказали ему, что тут речь зашла вовсе о ином, куда более страшном.
Опасаясь, что услышат в соседней комнате, Рустам вполголоса сказал:
- Не кричи! Объясни толком, ничего не понимаю...
- А чего ж понимать? - Телли пожала плечами. - Твой сын опозорил всю деревню. Если девушка пришла, круглая сирота, детдомовская, значит, ее можно топтать? Подумай, дядюшка, разве после этого хоть одна горожанка согласится выйти за нашего парня? Почему ты разрешил ему губить девушку, прекрасную, как цветок?
Рустам замахал руками, будто отгоняя курицу.
- Видно, тебя солнечный удар сегодня сразил, ишь распалилась!. Доченька, хоть ты объясни, - повернулся он к Гызетар. - Чего ей от меня нужно? Мало она мне анонимками крови попортила!
- Несправедливо сказал, дядя Рустам, - возразила Гызетар. - Телли прямой человек: что на уме - то на языке! Она и за своей подписью напишет, если понадобится. А пришли мы потому, что Майю до слез жалко. На кого твой сынок законную жену променял? На кого? Не нарочно ли Салман ему свою сестрицу подсунул?
- Ш-шш!... Вон отсюда!... - прошипел Рустам, потрясая кулаками. - Мою семью решили чернить? Не выйдет!
Тетушка Телли вдруг успокоилась, взяла за руку Гызетар.
- Пошли, пошли. Слушать не захотел - сам же станет раскаиваться...
На крыльце женщины столкнулись с Салманом, Немым Гусейном и Ярмамедом, которые направлялись к председателю.
По багровому лицу Телли они смекнули, что между нею и председателем только что вышла солидная перепалка, и тревожно переглянулись: "В удачное ж время пришли!... Да если он разъярится, так родного сынка не пощадит зарежет!"
Рустам, оставшись один, ходил по кабинету, дергая себя за ус. Сердце отца подсказывало ему, что Телли сказала правду.
Самолюбие его было уязвлено. Он не мог примириться с тем, что эту черную весть принесла ставшая ему ненавистной тетушка Телли. "Клевета, грязная, низкая клевета! - уговаривал себя Рустам. - Это она нарочно, чтобы спасти своего сына от позора, бросила тень на Гараша".
- Можно, дядюшка? - послышался спокойный голос Салмана.
- Заходите! Что на ферме? Тетушка сейчас клялась, что ее сын не человек - ангел, - сказал Рустам.
Салман взглядом приказал приятелям садиться на диван, а сам, стоя у письменного стола, вынул из полевой сумки ворох бумажек и заглянул в акт ревизии.
- Если ее сына послушать, так придется поверить, что на ферме волки с овцами мирно пасутся. А что ей еще говорить? Признаться, что сынок - наглый вор?