Но Першан сухо сказала, что заглянула сюда только затем, чтобы взять одну книгу, а какое название - позабыла: что-то о передовиках азербайджанских колхозов. Книга нужна Рустаму-киши.
- "Новые задачи - новые требования", так, что ли? - подсказал Ширзад, вспомнив, что председатель не раз хвастался, что читал эту книгу, но, как видно, в нее и не заглядывал. Ну, лучше поздно, чем никогда... - Только не рассказывай, что у меня взяла, а то он и смотреть не станет.
- Да будет тебе известно, что я ничего не скрываю от любимого отца. Ты что, учишь меня обманывать родителей? Мама, слышишь?!
- Девушка, помолчи! - крикнула Сакина.
- Благодарю за книгу, мне пора домой, - чопорно сказала Першан и уже в воротах добавила: - Надеюсь, мама, что за разговорами с этим молодым человеком ты не забудешь, что у тебя есть своя семья?
И, расхохотавшись, пустилась бегом по темной улице. Сакина только руками развела и вздохнула, а Ширзад со светлой, чуть-чуть грустной улыбкой где стоял, там и сел, прямо на нижнюю ступеньку крыльца, вытянув гудящие от усталости ноги в запыленных парусиновых сапогах.
Почему запоздал? Да работы, как всегда, много, комиссия приезжала из района, проверяла хлопчатник, ход культивации. Остались ли довольны? Парень замялся, посмотрел куда-то в сторону... Он знал, что Сакина с болью переживала все неудачи мужа, но соврать ей не решился.
- Нет, тетушка, недовольны. На многих участках посевы изрежены, кусты низкорослые... - Ширзад нарочно сказал "на многих участках", а не в "некоторых бригадах", чтобы Сакина не подумала, что он хвастается. На делянке его бригады хлопчатник был, по мнению комиссии, в отличном состоянии.
- Чего же вы-то смотрите? - с упреком сказала Сакина.
- Не обижайся, тетушка, прошу, но такой вопрос уместно бы задать другому человеку.
- А я и его спрашиваю. Если ты парторг, так, значит, вы в одном ярме с Рустамом, вот и отвечай за него, - возразила Сакина.
Ширзад пожал плечами. Разве он избегал ответственности, разве не хотел помогать председателю? Но что сделаешь, если каждое слово Ширзада приводит Рустама в бешенство.
Сакина принесла на веранду, тюфяк, постелила его на тахте, положила мутаку, ватное одеяло. Вернувшись на крыльцо, она опустилась рядом с парнем, вздохнула и задумчиво сказала:
- Готовила я тебе ужин и смотрела на закат солнца... Жаркое, ослепительное, оно не спешило уйти. Но пришло время, и солнце скрылось за горизонтом. Пусть оно сегодня закатилось, но мы-то знаем, что завтра солнце опять покажется и наградит нас своим благословенным светом. А как мы, люди? Переживаем ли мы свой закат, воскреснем ли молодыми и сильными? Нет, такого еще не бывало на белом свете. У каждого из нас было утро, был полдень, придет и закат. Счастливы те, которых в часы заката помянут с благодарностью. Горе тем, которых проводят проклятиями... Ты молод, сынок, очень молод, и многое кажется тебе в жизни иным, чем мне, старухе. Рустам мой муж, кто лучше меня его знает? Десятилетиями клали мы по ночам головы на одну подушку. Он упрямый, слов нет, - но честный. В этом ты мне поверь. Старайся не вызывать в нем гнева, умело подходи, с безветренной стороны, и все тогда наладится.
Ширзад подумал, что и у него есть свое достоинство: если колхозные коммунисты выбрали его секретарем, то и Рустам должен с этим считаться. Но, не желая обижать тетушку, он сказал с фальшивой бодростью:
- Ты права: после нас останутся лишь доброе имя да наши дела. Ты знаешь, тетушка, что жизнь у меня была нелегкая. Может, жил бы по-иному...
- Ты и в золототканом платье не зазнаешься, - перебила его Сакина.
- Не знаю, не знаю... - Ширзад опустил глаза. - Старики говорят, что иного ослепляет богатство, другого - слава, третьего - власть. Прямо тебе скажу, тетушка, что Рустам-киши последнее время совсем зазнался, не подступись. Считает, что умнее его и в районе никого нету!
- Согласна, сынок, согласна, но что ж теперь делать? Отвернуться всем от него? Может, лучше попытаться открыть ему глаза, предостеречь от заблуждений? Не дать сбиться на старости лет с верного пути?
Ширзад задумался, и, глядя на него, Сакина пожалела, что взвалила свое горе на плечи юноши, которому бы сейчас впору радоваться жизни... В детстве у него радости мало было...
- Пойду принесу тебе чаю.
6
Сакина задержалась у очага, а Ширзад все еще раздумывал о ее словах. Как это верно: дорога жизни ведет только к закату, к увяданию, к старости. Нельзя на ней остановиться, нельзя повернуть обратно, к юности, нельзя проделать этот путь дважды.
Приняв из рук тетушки стакан чаю, Ширзад сказал:
- Если бы заранее знать, как следует прожить жизнь, не раскаиваться в заблуждениях, идти уверенно, прямо... Но это невозможно. Тетушка, приходилось ли вам делать что-нибудь такое, чего вы простить себе не могли?
Сакина прищурилась, будто вглядываясь в прошлое.
- Конечно, сынок... Лет двадцать назад поссорилась с соседкой и таких черных слов ей наговорила - бедняжка даже расплакалась от обиды. А через три дня настиг ее ангел смерти. Кажется мне, в могилу унесу это горе. Самое страшное, сынок, раскаиваться в собственной несправедливости.
Ширзад, тронутый откровенностью тетушки Сакины, которую привык уважать как родную, начал припоминать и свои грехи. Будто наяву увидел он огорченное лицо матери, вытряхнувшей из его кармана табачные крошки.
- Буду жертвой твоей, сынок, но брось это проклятое зелье, - попросила она, а отважный десятиклассник, выкуривший первую папироску на своем веку, грубо заорал:
- Не приставай, сам знаю, что делаю, не маленький! - И, хлопнув дверью, оставил мать в слезах.
Через неделю оба позабыли об этом случае. Курить Ширзаду не понравилось - тошнота одолевала, но сейчас ему показалось, что слезы матери еще не просохли и капают на его лицо.
- Опасаюсь, тетушка, что моя рука окровавлена и родная мать никогда не простит меня, - тихо признался он Сакине.
Было темно, и Сакина могла снисходительно улыбнуться, не боясь обидеть юношу.
- Да ты, сынок, чудак, - сказала она. - Экие пустяки тебя тревожат, пусть пойдет впрок тебе материнское молоко. Но раз уродился сердобольным, так и не обижай понапрасну людей. Щедро твори добро... Недаром говорят: "Бык пал - шкура осталась, герой погиб - слава жива!" Но остерегайся злых людей, не ломай хлеб с первым встречным. Доверчивость тоже не всегда хороша, это я по Рустаму-киши вижу.
Ширзад не понял, какое отношение к этому разговору имел Рустам. Сакина минутку колебалась, а потом, махнув на все рукою, - если уж говорить, так говорить начистоту, - сказала, что Ярмамед старается подружиться с Ширзадом, втереться ему в доверие.
- Боже упаси, не подпускай близко! Весь народ настроен против Ярмамеда, а уста народа всегда правдивы.
Раньше Ширзад уговаривал себя, что нельзя обижать подозрениями Ярмамеда и Салмана, а теперь он сам раскаивался в своей наивности. Неспроста, нет, неспроста жмутся эти подхалимы под крылышко Рустама-киши... Ширзаду представились жирные, сильные сорняки, приросшие к кусту хлопчатника, высасывающие из него все соки. Нелегко с корнем вырвать сорняк! Надо до усталости поработать кетменем, переворошить всю землю вокруг. Иногда приходится сжечь и самый куст, чтобы спасти от заразы соседние. Но дай только корням сорняков переплестись в глубине, - все пропало, вся делянка погибла.
- Тетушка, - простодушно спросил Ширзад, - а ты пробовала поговорить об этом с Рустамом-киши?
- Ты думаешь, сынок, я и слепая и немая? - обиженно усмехнулась Сакина. - Изо дня в день твержу: держись за народ, если и споткнешься, так не упадешь.
- Без поддержки народа любой рухнет, - согласился Ширзад.
- Одной рукой и в ладоши не хлопнешь, - продолжала Сакина.
И правда, одна-то рука способна дрогнуть в сомнении: а за сорняк ли она взялась, не полезное ли это растение? Тут нужна тысячерукая, мудрая, на основе жизненного опыта - уверенная в правоте сила. Каждый знает: что не подметит кривой, сразу увидят сотни глаз. Эта истина простому колхознику ясна, а некоторым власть имущим она до поры до времени недоступна.
- Тетушка, - не унимался Ширзад, радуясь, что нашел такую искреннюю собеседницу, - нет на свете существа более сложного, чем человек. Бывает, что все считают человека погибшим, отпетым, а он оказывается хорошим. А другой с виду умница и на все руки мастак, а узнали получше - настоящий негодяй.
- Видно, потому и нельзя полагаться только на свои суждения, жить в одиночку, - сказала, подумав, Сакина. - Одинокого теленка в степи и заяц зарежет!...
В ее речах Ширзад уловил мудрость прожившей трудовую жизнь азербайджанской крестьянки, которая ни разу не солгала, душой не покривила, на чужое добро не зарилась, привольной жизни кое-кого из знакомых не завидовала, а надеялась лишь на плоды рук своих. Да, он услышал в словах Сакины биение благородного сердца женщины, живущей счастьем мужа, семьи, детей своих. Пригорюнившись, Сакина говорила, что Рустам постарел, поработает еще пять лет, а потом отойдет в сторонку, уступит дорогу молодым. Таким, как Ширзад, придется управлять хозяйством, руководить людьми. И теперь уже у Ширзада большая ответственность, вот бы им с Рустамом и быть подмогой друг другу, тогда все колхозники пойдут за ними, горы можно будет своротить. Если за порядком будет следить зоркий народный глаз, нечистые на руку не посмеют и шевельнуться. Председателю и секретарю не придется тревожиться: что делается с ягнятами в степи, не расхитили ли зерно? От народного глаза не укроется иголка в стоге сена.
- Ну ладно, пора домой, своих детишек кормить да укладывать, пошутила Сакина, - Есть у меня к тебе просьба, Ширзад...
Она вдруг покраснела, смутилась,
- Говорите, говорите, тетушка, ведь вы мне и вправду второй матерью приходитесь.
- Если тебе придется завернуть случайно в "Красное знамя", скажи невестке, что у нас с Першан сердце разрывается от тоски. Пусть хоть на часок к нам заглянет, - попросила Сакина,