- Завтра буду там, обязательно скажу.
Сакина ушла, а взволнованный разговором и своими мыслями юноша долго сидел на ступеньках крыльца и не зажигал лампы. Хорошо, отрадно было у него на душе.
Рано утром, едва первый луч солнца провел по алмазно-чистому горизонту густо-алую черту, Ширзад оседлал гнедого и полетел в цветущие, благоухающие свежестью поля: возвышенные чувства, обуревавшие юношу, теперь превратились в неодолимое стремление действовать, бороться.
А украшенная пестроткаными лугами и заколосившейся чуть-чуть пшеницей Мугань, словно кроткая любящая мать, звала к себе Ширзада,
Привстав на стременах, он окинул зорким взглядом беспредельную равнину, увидел вышедших на работу колхозников, и душа парня наполнилась удовлетворением, что и он с ними... А когда среди дочерна загорелых, веселых, оживленных женщин и девушек он узнал Сакину, то вспомнил вчерашнюю ночную беседу с нею и сердечно поблагодарил ее за откровенность и мудрость, а через минуту мысли о ней - прекраснодушной - причудливым образом переплелись с думами о народе.
"О мой народ, о мое прибежище, надежда моя! - как песня, зазвучали эти вещие слова в сердце юноши. - Только в тебе моя жизнь, моя отрада! На крутых поворотах ты берешь меня за руку, не даешь поскользнуться, упасть. Жар моего сердца принадлежит тебе! Это по твоему повелению воздвиг я дворцы, прославляющие мой Азербайджан! По твоей воле я провожу каналы и дороги, строю города, насаждаю леса в пустынях, пробиваюсь в глубину земных недр к несметным сокровищам. Ты, мой народ, вдохновил меня на борьбу за изобилие плодов земных. Ты в горькие минуты жизни не покинул меня, В минуты, когда отворачиваются от нас слабые сердцем, малодушные, трусливые, ты со мной. Быть всегда верным тебе, выше всего на свете ставить твои чаяния, смиряться перед тобой, не дать гордыне пробраться тайком в мою душу - вот моя вера!."
7
Травы удались на славу, поднялись выше пояса, сочные, благоуханные. Косцы, дружно взмахивая косами, шли по лугу ровным строем, оставляя позади валки. Воздух был пропитан крепким запахом сена. Ширзаду стало приятно, когда, выйдя в степь, он увидел, как много накосили за утро, но через минуту взгляд его упал на стоявшую в стороне косилку, и он помрачнел.
- Почему машина стоит? - спросил он одного из косцов.
Тот смахнул рукавом капли пота с лица, пожал плечами.
- Сломалось что-то. А машинист спустился к реке, говорил, что скоро вернется.
"Вот люди! - рассердился Ширзад и быстрыми шагами направился к реке. Бросить в разгар работы машину! С косилкой мы бы за два-три дня управились".
Высокий чертополох упрямо цеплялся за колени, будто удерживал: не торопись, браток. Между покосом и рекой, на широкой луговине паслись овцы: хозяйским взглядом Ширзад окинул раздобревших на приволье маток, баранов с отвисшими курдюками. Бородатый чабан поздоровался с партийным секретарем.
- Да умножится богатство! - пожелал Ширзад. - Как новый заведующий? Нравится?
Чабан снял папаху, почесал затылок, повел из стороны в сторону свалявшейся бородою.
- Пусть об этом думают начальники...
В словах чабана Ширзад уловил скрытый упрек и почувствовал себя виноватым, что вовремя не заступился за Керема...
- Ты машиниста здесь не видел?
- Наджафа-то? Да вон он с ведром, - ответил чабан, взмахнул длинным кнутом и отошел.
По извилистой тропинке, проложенной по обрывистому берегу Куры, поднимался с ведром в руке Наджаф. Шел он медленно, часто ставил ведро на землю, отдувался, вытирал вспотевшее лицо.
- Эй, пошевеливайся! - гаркнул Ширзад. - Если еще тебя придется подгонять, дело вовсе станет.
Наджаф опять поставил ведро, вздохнул, мясистые щеки его были совсем багровыми.
- Неужели вы, черти, не можете добиться, чтобы машины не ломались? напустился на него Ширзад. - Каждая минута на вес золота. Ты ж вожак комсомолецев, на тебя вся молодежь равняется.
Только Гызетар удавалось вывести Наджафа из равновесия, да и то не всегда. Слова бригадира не произвели на него никакого впечатления.
- Там, где я, все в полном порядке, - безмятежно улыбнулся. Наджаф. Майю видел? Вон она, у силосной башни.
Не дослушав друга, Ширзад торопливо повернул к возвышавшейся на пригорке башне, а Наджаф поднял ведро и побрел наверх. "Чего тут сердиться, - думал он, - день долгий, солнце еще в зените, трактор работает как часы, нормы перевыполним. Гызетар обещала вечером приготовить чихиртму - словом, жизнь прекрасна..."
А Ширзад уже приблизился к недавно достроенной башне, где сновали взад-вперед женщины, подносившие на носилках и в корзинах грубую болотную траву, осоку, чертополох, бурьян. Издалека он заметил Майю, помахал ей рукою.
Майя, бледная, вялая, робко улыбнулась, подошла.
- Вы звонили по телефону дедушке Кара Керемоглу? Что случилось?
- А то, что вам надо бы помнить: вы пока на учете в нашей комсомольской организации, - с наигранной бодростью сказал Ширзад. - И хотя Наджаф лентяй, но рано или поздно он до вас доберется.
Видно было, что Майе не до шуток, она улыбалась через силу, и Ширзад без всяких околичностей передал ей просьбу, свекрови.
Майя задумалась, тоскливо глядя куда-то в степь, потом решительно тряхнула кудрями.
- Я пойду к ней на участок, там и поговорим. Вы туда не собираетесь?
- Да, и я в ту же сторону, - соврал Ширзад, догадавшись, что при нем Майе легче повстречаться со свекровью.
Они прошли мимо силосорезки, миновали участок хлопчатника и вышли к проселочной дороге. Здесь пахло пылью, мазутом, овечьим пометом... Вдалеке показалась грузовая машина, в кузове стояла женщина в широкополой соломенной шляпе. Слежавшаяся пыль под колесами взлетала клубами, оседала в канавах и придорожном кустарнике. Ширзад и Майя метнулись было в сторону, но машина внезапно остановилась. Гызетар, сдвинув на затылок шляпу, звонко крикнула:
- Садитесь, садитесь!...
Она протянула Майе руку, а Ширзад тем временем ловко впрыгнул в кузов, сел на баллоны с химикатами.
- Ой, сестрица Майя, - непринужденно зачастила Гызетар, будто они расстались час назад, - и тяжко ж мне приходится!... Назначили, как ни упиралась, бригадиром вместо Немого Гусейна. И этот кровопийца тоже руку приложил к назначению, - она показала на улыбавшегося Ширзада. - Участки у Гусейна вспахали поздно, сеяли кое-как, всходы прореженные. Прямо измучилась: то подкормка, то культивация, то опрыскивание, то полив...
- Зато жить весело, - успокоил ее Ширзад.
- Ив самом деле, сестрица, ведь все наладится, - с нахлынувшим чувством симпатии обняла ее Майя. - Нет такой работы, которая бы не спорилась в твоих ловких ручках.
- Ручки! - фыркнула польщенная Гызетар. - Это же ручищи, лапищи! - И показала свои загрубевшие, в мозолях и ссадинах, коричневые от загара, сильные руки. Ширзад подумал, что у Першан тоже такие же руки, и, право же, они ему милее пухленьких, с кровавыми от маникюра ноготками лапок городских бездельниц.
Машина нещадно тряслась на ухабах, и Гызетар поддерживала Майю, прижав ее к своему горячему боку. Вдруг она толкнула Майю в объятия Ширзада и изо всех сил заколотила кулаками по крыше шоферской кабины.
- Что такое? - Ширзад ничего не понял,
- Не видишь разве, как побледнела? Плохо ей, плохо! - кричала Гызетар и так с размаху стукнула по кабинке, что машина разом остановилась как вкопанная и перепуганный шофер выскочил из кабинки.
Через минуту из кабины с царственным видом вылезла тетушка Телли. Достаточно было ей бросить беглый взгляд, чтобы понять, что произошло с Майей,
- Голова закружилась, - объяснила Гызетар.
- Твоему дружку Гарашу глаза бы выколоть! - обратилась Телли к Ширзаду. - Коли не ошибаюсь, председательский сынок еще числится в комсомоле?
- Да, тетушка, вы не ошибаетесь! - глухо ответил Ширзад и со злостью подумал о Гараше.
Майе помогли сойти с машины, положили на траву. Глаза у нее были закрыты, спекшиеся губы плотно стиснуты. У шофера нашлась бутылка с холодной водой. Гызетар намочила платок, положила ей на лоб. Через минуту Майя открыла глаза, пошевелилась.