А Першан без стеснения разглядывала Майю, и смеялась, и обнимала, и казалось ей, что брат, войдя с женой в дом, приоткрыл дверь в какой-то неведомый мир, полный радостных тайн и счастья. И верно, стоило посмотреть на лица Гараша и Майи, чтобы поверить, что они сейчас находятся в ином, сказочном мире.
2
Рустам знал, что, когда человека ранят, он не испытывает боли, - боль приходит позже... Едва схлынул душевный подъем, вызванный неожиданным появлением молодых, как он почувствовал, что опять в сердце закипает гнев на сына. Где это видано: "Салам, отец и мать! Вот моя жена, прошу любить и жаловать".
Исподлобья Рустам рассматривал невестку и думал, будет ли она верной женой. Слишком легко вошла в чужой дом. Не упорхнет ли с такой же легкостью? Красива, слов нет... Но и красота ее казалась Рустаму хрупкой, непрочной. Нежна, чересчур нежна, как цветок, осыпающийся от легкого прикосновения!
А Гараш был крепким, рослым, сильным, кисти могучих рук его поросли густым волосом, широкое, обветренное, почерневшее от знойного солнца лицо выглядело грубым, движения тяжелые, рядом с тоненькой Майей казался он, как медведь, неуклюжим. Как такие столкуются, и понять невозможно!...
Правда, Рустам успел заметить, что в невестке нет и следа вкрадчивости и притворства, что глаза ее глядят прямо, а улыбка простодушная. И все же он не мог побороть предубеждения: без сватов вошла в дом к парню, - что в этом хорошего!
Не подумала даже, что у Гараша сестра тоже на выданье. А завтра и Першан по ее примеру вот так убежит из дому. Были же у Майи родители, куда они смотрели, чему дочку учили?
- Откуда родом, невестушка? - спросил Рустам.
Майя с упреком глянула на Гараша: "Как же ты заранее не рассказал, чтобы избавить меня от расспросов?... Гараш только пожал плечами.
- Я в Москве родилась...
- В Москве?!
- Ее мать из Шуши, а с отцовской стороны она наша, муганская. Она сирота, круглая сирота, - поспешил на помощь невесте Гараш. Ему было стыдно, что Майя теперь заметила, как робел он перед отцом: даже о ней рассказать не решился.
Рустам продолжал с хладнокровной черствостью:
- Ты, видно, на мать больше похожа. Карабахские женщины избалованные, нежные... А наш край знаешь?
- Нет, я первый раз на Мугани. Только в книжках читала., - робко ответила Майя, задетая неприязнью Рустама.
- Что ж там пишут, хотел бы я знать? Наверное, всякие небылицы?
Майя обернулась к Гарашу:
- Открой, пожалуйста, мой чемодан, книга там!
Рустаму и это не понравилось: "Ишь ты, приказывает".
- Сиди! - грубо остановил он вскочившего сына. - Сейчас Першан принесет. Где чемодан?
- Нет, я сама...
И Майя легко поднялась с кушетки, но Гараш остановил ее:
- Сейчас принесу!
- Неси, неси, сынок! - иронической усмешкой одобрил Рустам. - В наше время все было по-иному. Невестка при свекре и свекрови не приказывала мужу. Да что ж говорить... Мы люди темные, деревенщина, а вы с образованием, с дипломами...
Майя растерялась, не зная, что делать: идти ли за чемоданом или остаться.
- Аи, киши, невестка еще подумает, что ты это серьезно говоришь, мягко сказала вошедшая в комнату Сакина. - Что ж, у Гараша ноги отвалятся, если сходит? Пусть поухаживает за невестой. Как это приятно, киши, когда мужчина внимателен к женщине...
Но Рустам возразил:
- Лучше к моим словам прислушивайся, невестушка. Пусть мои советы, словно серьги, будут всегда в твоих ушах. Чем больше жена оказывает уважение мужу, тем семья крепче!
- Это верно, - нехотя ответила Майя. - "Обычай - цепь на ногах человека" - так поэт сказал. И в народе есть пословица: "Глаз привыкнет к тому, что видит". Вы с детства видели такие обычаи, не удивительно, что они вам нравятся.
Рустам еще не понял, посмеивается над ним невестка или смиренно соглашается, как на выручку Майе отважно бросилась Першан. Ее огорчило, что отец не приветил Майю ласковым словом, и она стала пылко доказывать, что первый долг мужчины - ухаживать за женщиной, прислуживать, да, да, прислуживать ей! Если женщина вошла в комнату, пусть мужчина поднимется, поможет ей снять пальто, место уступит. Так надлежит относиться к любой женщине, а уж с женой нужно быть особенно ласковым. И не унижает это мужа, а украшает. Так им и в школе объясняли.
- Это при беках и ханах невестка рабыней входила в семью мужа! Слова не смела произнести. Бескультурье это, варварство! - чуть ли не плача кричала Першан.
- Молчи! - цыкнул Рустам.
Першан и бровью не повела.
- Вот в этом-то "молчи!" и таится, отец, вся гниль прежней жизни! Небось как работать на хлопке - так в первую очередь девушки, женщины: "трудовой долг", "святая обязанность"!... Тут вы все мастера говорить. А в дом войдешь - и все по-прежнему: "Девушка, молчи!..." Клянусь, не раз собиралась написать об этом в газету!
- Ну, возрази-ка, если мужества хватит! - смеясь, сказала мужу Сакина и с нежностью посмотрела на дочку: "Вот ведь все маленькой считала, думала, ей бы только куклами или нарядами забавляться, а, оказывается, дочь-то взрослая, умница..."
Рустам отвернулся, буркнул что-то невнятное в усы.
А Сакина, все еще смеясь, открыла железный сундук, достала завернутую в бумагу головку сахара, подала ее Першан,
"Иди наколи и подай нам по стакану сладкого чая перед ужином. А я тем временем другими делами займусь! - И уже на пороге, полуобернувшись к мужу, добавила: - С бригадирами-то куда легче вести разговор, чем с родной дочерью? Ну, когда до голосования дойдет, то считайте мой голос за Першан.
- Лучше бы внушила дочери, что непристойно прекословить старшим, - с трудом сдерживая себя, сказал Рустам. - Скромность, а не дерзость украшает девушку. Забыла, что ли, народную поговорку: "Сиди молча - весу больше".
- Эта мудрость и тебя касается, - вырвалось у Першан. - Молчал бы сегодня - так мудрецом бы в глазах Майи выглядел!
Рустам задохнулся от гнева, в глазах потемнело, и, не сознавая, что делает, он ударил дочь в плечо.
- Обнаглела? Получай!
Сакина вскрикнула, закрыв лицо руками, и беспомощно опустилась на стул. Рустам прошел мимо нее сгорбившись, по-стариковски шаркая ногами, и скрылся в темной спальне.
3
Гараш любил отца. С годами эта любовь превратилась в обожание: отец был умнее, могущественнее, сильнее всех. И самым страстным желанием Гараша и в детстве и в юности было во всем походить на отца, стать таким, как он.
Теперь он был потрясен, раздавлен. То ему казалось, что надо немедленно уйти с Майей из отцовского дома и жить отдельно, строить свой очаг... То он уговаривал себя с сыновней покорностью, что стоит промолчать, отец одумается, раскается, будет мучиться угрызениями совести и помирится со всеми, и в доме наступят мир, тишина, согласие.
Когда отец сердился, Гараш привык молчать. Он и теперь промолчал. Промолчал, хотя острой болью сжалось сердце, будто не сестру, а его самого при Майе ударил разъяренный отец.
С тоской он думал, как подавлена Майя, что перечувствовала она в этот вечер. Ведь ей пришлось куда хуже, чем Гарашу: он пришел в свой дом, а Майя открыла чужую дверь. Гараша угнетало не то, что грубость отца могла нарушить согласие между ним и Майей. Он верил, что в мире нет ничего, что погубило бы их любовь. Но грубость и самовластие отца, которого сын расхваливал на все лады, обязательно поселят в душе Майи недоверие к Гарашу.
Ему хотелось хоть перед самим собой оправдать отца: ведь Гараш с детства верил, что самое страшное - неуважение к отцу. И потому убеждал себя: минутная вспышка гнева... На фронте страдал... Да мало ли что!