— Мухой лети к дому следователя Штольмана да разведай, как он, помирает али нет. Да по пути шепни Машке, чтобы она к следователю тётку Клавдею привела, та знатно травами лечит, может, поможет чем. И ещё Игнату с Кирюхой скажи, пусть узнают, кто Якова Платоновича извести вознамерился. Да сами пусть расправу не чинят, сперва мне доложат. Всё понял, али вопросы есть?
Паренёк сперва утвердительно кивнул, а потом отрицательно мотнул лохматой башкой. Мол, да, всё понял, нет, вопросов нет.
— Тогда лети, да шибче ветра чтоб, — приказал Тимоха и, засунув руки в карманы, походкой делового человека направился в торговые ряды.
Вот и представился ему, наконец-то, случай отплатить следователю Штольману за давнее избавление от смерти неминучей. Что ж, никто и никогда не упрекнёт Тимофея, что он по долгам не платит, он человек деловой, на добро памятливый.
Меж тем коляска с Яковом Платоновичем домчалась до дома. Штольман нашёл в себе силы самостоятельно выйти, вежливой улыбкой и кивком поблагодарить сидящего на козлах городового и зайти в дом почти твёрдым шагом, но на этом силы иссякли. Трость и саквояж выпали из ослабших рук, на шум оглянулся собиравшийся на прогулку Платон да так и охнул:
— Яков…
Дальше слова приличные штатские закончились, остались лишь едкие, словно водка, словечки из армейского лексикона, но даже они не могли в полной мере отразить всё, что Платон подумал и почувствовал глядя на бледного едва держащегося на ногах брата.
Яков Платонович с трудом сфокусировался на лице Платона и хрипло выдохнул, с трудом удерживая равновесие:
— Помоги… до комнаты… добраться…
— Где ж ты так набраться успел, друг милый, — ахнул Платон, решивший, что брат мертвецки пьян, но тут же понял, что вином не пахнет совсем, — ой ты ж, лышенько…
Яков пошатнулся и рухнул лицом вниз, Платон едва успел его подхватить и витиевато выругался, пёрышком старший братец не был.
— Что случилось? — по лестнице спускался Вильгельм, как обычно, держа в руках какие-то документы. — Что… Дьявол, что случилось?!
Бумаги белокрылыми птицами разлетелись по всей лестнице, Вильгельм сбежал вниз, перепрыгивая через две ступеньки сразу и склонился над Яковом. Убедился, что тут пусть и с трудом, но дышит, коротко выдохнул и рявкнул так, что стёкла испуганно задребезжали:
— Мишка, живо сюда!
Михаил Платонович, коего Мишкой около десятка лет никто не называл, появился в коридоре так стремительно, словно из воздуха соткался. Быстро посмотрел на Якова, приказал его в комнату отнести, после чего разразился такой бранью, что Вильгельм смущённо покраснел, а Платон восхищённо присвистнул. Выпустив пар, Михаил Платонович спокойным размеренным тоном позвал супругу, вошёл к Якову в комнату, приказал под страхом касторки никого не впускать и решительно захлопнул дверь прямо перед носом у братьев.
— Виль, чего там? — Платон покосился на дверь, но входить не решился, с Михаила станется нарушившего его запрет касторовым маслом угостить, потом из уборной не вылезешь.
— А я знаю?! — огрызнулся Вильгельм.
— А давай, мы туда дам наших запустим? — предложил Платон, опять косясь на дверь. — Их-то он слабительным угощать не станет.
— Хочешь, чтобы о произошедшем Лизхен узнала? — сладеньким голосом пропел Вильгельм и выразительно постучал костяшками пальцев брату по лбу.
— Да чёрт с ней, пусть узнает, главное, чтобы Яков жив был, — взвыл Платон, для коего не было пытки хуже, чем ожиданием и неизвестностью.
— О чём узнает? — подкралась к братьям со спины супруга Вильгельма. — Вы что-то скрываете, милый?
Платон Платонович поспешно ретировался к окну, а Вильгельм повернулся к жене, ласково поцеловал её ручки и мягким убаюкивающим тоном заворковал:
— Всё в порядке дорогая, Яков немного заболел, только и всего.
Мария Юрьевна сладко супругу улыбнулась, по щеке его погладила и, перчаточки поправляя, спросила:
— Коли поводов для волнений нет, может, прогуляемся? Ты обещал.
— Чуть позже, дорогая, — Вильгельм виновато улыбнулся. — Мне нужно закончить с делами.
— Хорошо, дорогой, — моментально, словно только того и ждала, протянула Мария, — я тогда с сестрицами, братьев твоих супругами, прогуляюсь. Мы по магазейнам пройдёмся.
Будь Вильгельм менее встревожен неожиданным недугом Якова, он непременно обратил бы внимание на необычайную покладистость жены, но сейчас лишь кивнул рассеянно. Мария Юрьевна вежливо улыбнулась Платону, мужа в щёку поцеловала и спустилась вниз, приказав горничной позвать Августу, супругу Карла Платоновича, и запрячь коляску. Женщина точно знала, что пытать мужа бесполезно, ей, супруге, он ничего не скажет, да и другие господа молчать станут, а посему стоило объединить усилия, дабы не только разобраться в происходящем, но ещё и, при необходимости, покарать обидчика. А для этого нужно ехать к Юленьке Берестовой, именно туда направилась заплаканная Аннушка и рассерженная Лизхен. Сообща-то дамы быстро смогут решить, что делать, а самое главное, обидчику Якова спуску не дадут, а то господин следователь, да и остальные, наверняка станут утверждать, что действовать нужно сугубо в рамках закона. А ведь всем известно, что inter arma leges silent, среди оружия законы молчат. А тот, кто пытался навредить Якову, развязал самую настоящую войну.
Дело Љ 1. Сладострастникъ. В дело вступают дамы
До дома графини Берестовой дамы доехали в считанные минуты, поскольку кучер Игнат прекрасно знал, что приказ гнать, исходящий из уст всегда благоразумной и рассудительной Марии Юрьевны, означает, что дело весьма серьёзное и спешное.
— Спасибо, милейший, — Августа Германовна следом за Марией выбралась из коляски, улыбнулась кучеру и положила ему в ладонь блестящую серебряную монету. — Отдохни пока, а если получится узнать, о чём в городе говорят, получишь ещё за труды. Ты меня понял?
— Как не понять, барыня, — кучер стянул картуз, низко поклонился, — всё самым обстоятельным образом изведаю и Вам всенепременно доложу, не извольте сомневаться.
Дама милостиво улыбнулась и направилась следом за подругой к дому, коий так и хотелось назвать пряничным за счёт нежной и блестящей отделки стен и воздушности форм. Лакей в строгом чёрном костюме и белоснежных перчатках, низко кланяясь, проводил дам в гостиную, где за самоваром с плюшками сидели Юленька, Лизхен и всё ещё грустная, переживающая разлад с мужем, Аннушка.
— Мадамочки, — расплылась Юленька в улыбке, увидев входящих, поспешно вскакивая и бросаясь к гостиям так, словно не видела их по меньшей мере года три, — как я рада Вас видеть!
— Юленька, — Мария трижды расцеловалась с хозяйкой, стянула шляпку и перчатки и передала их горничной, — беда у нас.
— С Яшей что-то случилось? — вскочила Анна, терзаемая смутным предчувствием беды.
Мария покачала головой, взгляд отвела, не желая быть скорбной вестницей, а вот Августа, всегда считавшая, что горькая правда лучше всевозможных дипломатических искушений, тиранящих душу пострашее палача, покачала головой и хрипло выдохнула:
— Лукавить не станем. С ним.
Анна Викторовна вскрикнула и метнулась к двери, но Юленька и Лизхен решительно перекрыли ей дорогу.
— Ты подожди, не горячись, — мягко заворковала графиня Берестова, обнимая подругу за плечи.
— Тем более, что Якова наверняка Михаил осматривает, а он страсть не любит, когда во время осмотра у него над душой сопят да причитают, — горячо поддержала Лизхен, прекрасно осведомлённая о привычках своих братьев. Родные как-никак.
Анна вскинула блестящие от навернувшихся слёз голубые глаза:
— Но Яша…
Мария растроганно всхлипнула, а Августа печально вздохнула:
— Помочь ты ему всё одно ничем не сможешь, нам же даже не говорят, что произошло.
— Как это не говорят?! — взвилась Лизхен, поворачиваясь так стремительно, что юбки взметнулись вокруг ножек, обнажив стройные щиколотки и кокетливые туфельки на высоком каблучке.
— А вот так, — сердито выпалила Мария и даже ножкой пристукнула, — меня муж любимый на прогулку выставил, словно собачку безродную, лишь бы не объяснять ничего. Михаил с Соней у Яши закрылись, под страхом касторки никого к нему не пуская.
— Они даже Карлу при мне ничего не рассказывали, — поддержала Августа, на бледных щеках коей проступили красные пятно сдерживаемого негодования. — А это верный признак того… — барышня задохнулась от возмущения и тревоги, всплеснула руками.
— А это верный признак того, что дело совсем худо, — закончила Лизхен.