— На ловца, стало быть, ловить будем?
— Именно.
— А мне Ваши родственнички, если чего недоброе с Вами случится, голову мне не оторвут?
— Не оторвут, не беспокойтесь, — мило улыбнулась Юлия Романовна. — Я сирота, а братец военный, дома бывает редко, пишет и того реже.
О том, что господин Штольман за подругу своей сестрицы мелким прахом развеет, графиня Берестова упоминать не стала, ни к чему такие подробности, они только дело испортят.
Господин Волков помолчал, похмыкал сердито, точно ёжик, но не стерпел, улыбнулся проказливо, словно мальчишка, разом помолодев лет на двадцать и протянул барышне сухую сморщенную ладонь:
— Добро. Назову Вас своей наследницей, только, чур, не жалиться потом!
— И в мыслях не было, — сладко пропела Юлия Романовна. Она вообще жалиться не любила, считая сие занятие пустой тратой времени, не приносящей ни пользы, ни удовольствия.
***
Если бы Антон Андреевич знал, о чём графиня Берестова с господином Волковым договорятся, он ни в коем случае не стал бы окликать Якова Платоновича и Анну Викторовну, уже почти вошедших к Тимофею Тимофеевичу. Наоборот, сделал бы всё, лишь бы Юлия Романовна не осталась наедине со стариком, тенью бы стал излишне предприимчивой барышни, ещё и Андрея Александровича стражем верным себе в помощь назначил. Но, как известно, история сослагательного наклонения не терпит, а потому господин Коробейников, едва завидев Якова Платоновича, молчать не стал, окликнул его и, не утерпел, излил досаду на несносных родственников Тимофея Тимофеевича, для коих был не следователем, а всего лишь соседом, уважения не заслуживающим.
— Я для них мальчишка, — голос Антона Андреевича возмущённо подрагивал, — юнец неоперившийся. А Варвара эта мне прямо в лицо смеялась, змея, мол раз ничего, кроме слов нет, то и идите… — Коробейников пылко взмахнул рукой, покосился на Анну Викторовну и неловко добавил, — идите, одним словом. А ведь это она отравительница, факт!
— Обыск у неё уже проводили? — Яков Платонович от сантиментов привычно отстранился, перейдя сразу к фактам.
— Не успел, только-только подозреваемых допросил, — вздохнул Антон Андреевич и покаянно добавил, — и то не всех. У господина Волкова родственников до ужаса просто, с каждым побеседовать — сутки уйдут, а то и не одни.
— В таком случае, предлагаю разделиться, — Штольман похлопал тростью по ладони, — один из нас начнёт обыск, другой продолжит допрос.
— А я побеседую с духами отравленных дам, — встряла Анна Викторовна, — может, они нам убийцу назовут.
— Насколько я помню, такого ещё не случалось, — Яков Платонович улыбнулся, смягчая резкость слов и гораздо ласковее добавил. — Будьте осторожны, сударыня, Вы обещали.
— Вы тоже, Яков Платонович, основная опасность в этом доме исходит от живых, а не духов, — не осталась в долгу Анна и тут же направилась к мнущейся в стороне горничной, дабы попросить её показать комнаты отравленных за обедом дам.
Штольман проводил жену тёплым, полным неизбывной любви взглядом, случайно поймав коий Антон Андреевич смутился, словно подсмотрел что-то личное, для посторонних глаз, пусть и дружеских, не предусмотренное.
— Я… я допросы продолжу, — выпалил Коробейников и поспешно удалился, гадая, таким же взором он смотрит на Василису и не потому ли его, следователя, всерьёз не воспринимают? Нет, наверное, любовь тут не при чём, всё дело в том, что для большинства родственников господина Волкова он всего-навсего сосед, Антошка Коробейников. Над Яковом Платоновичем, пусть и с беззащитной нежностью на супругу взирающего, никто смеяться не насмелится, человек не тот, опять же знаком лишь по блестяще раскрытым делам. Графиня Берестова, коя господина Штольмана с детства знает, тоже перед ним не сильно трепещет.
— Вы меня слышите, Антон Андреевич? — Яков Платонович строго посмотрел на Коробейникова, коий опять, в который уже раз, себя мальчишкой несмышлёным ощутил. — Не стоит исключать, что у отравительницы есть помощник.
— Да-да, как Мишель и мадам Лефлю, — оживился Коробейников.
Пример, коий привёл Антон Андреевич, для Якова Платоновича был весьма болезненным, Штольман щекой дёрнул и неохотно кивнул:
— Именно. Поэтому будьте осторожны.
— Обязательно, — горячо заверил Антон Андреевич.
Яков Платонович хотел добавить ещё про то, что излишне доверчивым быть тоже не стоит, но не стал смущать коллегу, коему и так немало досталось, вон, пятна красные на щеках до сих пор не пропали.
Вдохновлённый приездом Якова Платоновича, Антон Андреевич с новым пылом принялся за допросы и даже одну барышню, племянницу Тимофея Тимофеевича, стройную брюнетку, мнящую себя великой актрисой, до покаянных слёз довёл, во время коих девушка созналась, что следила за родственниками по просьбе Степана Владимировича, к коему испытывала нежные чувства.
Сам же господин Штольман меж тем тщательным образом осматривал комнаты, начисто игнорируя возмущение родственников Тимофея Тимофеевича и их высказывания, подчас довольно резкие. Слова, если это не умело сплетённая клевета, вреда большого причинить не могут, а мнение чадов и домочадцев господина Волкова о своей персоне Якова Платоновича ни коим образом не интересовало, в отличие от старательно спрятанного меж книг на полке пузырька тёмного стекла в комнате голубоглазого Степана Владимировича.
— Что это? — Штольман поднял пузырёк повыше, дабы хозяин покоев мог его беспрепятственно рассмотреть.
Степан плечами передёрнул, фыркнул котом рассерженным:
— Понятия не имею.
— Вы не знаете, что за флакон стоит на Вашей полке в Вашей комнате? — голос Якова Платоновича можно было разливать по баночкам и продавать как средство от крыс со стопроцентным результатом.
— Да, не знаю, — блондин вызывающе вскинул голову, — я его первый раз вижу. Мне его подбросили, дабы скомпрометировать в глазах дядюшки.
— Значит, в Вашу комнату может войти любой?
— Я доверяю своим родственникам и не вижу смысла закрываться от них, — пафосно провозгласил Степан Владимирович.
Во взгляде Якова Платоновича без труда можно было прочесть всё, что он думает по поводу такой доверчивости, но вслух следователь ничего говорить не стал. Как гласит народная мудрость, дурака учить…
— Ульяшин, отнеси пузырёк Александру Францевичу, пусть проверит на наличие яда, — Яков Платонович протянул флакон городовому и открыл ящик письменного стола. Приподнял кое-как, грудой, запиханные бумаги и на самом дне ящика обнаружил охотничий нож с потёртой рукояткой и матовым лезвием.
Степан Владимирович побледнел, рванул резко ставший тугим воротничок, облизнул пересохшие губы:
— Это не я… Это не моё… Мне подбросили!
Штольман коротко усмехнулся:
— Как интересно у Вас получается. Пузырёк Вам подкинули, нож подбросили, невольно возникает вопрос: а есть ли в этой комнате хоть что-либо, принадлежащее Вам? Или комната тоже чужая?
Будь Степан менее напуган, он непременно уловил бы насмешку, но сейчас воспринял подсказку следователя как путь к спасению и лихорадочно закивал:
— Да, Вы совершенно правы, комната тоже не моя. Я… просто зашёл… друга ждал… Нет, меня пригласили…
Яков Платонович вытянул из груды бумаг одну, быстро пробежал глазами текст, а затем протянул листок Степану Владимировичу:
— Долговую расписку на Ваше имя сюда тоже нарочно положили? И ещё одну… И ещё… А вот это любовное послание… А здесь вызов на дуэль, я так полагаю, оставшийся без ответа.
— Я к родственнику уехал, — вскинулся Степан.
— Ну разумеется, — Штольман опять усмехнулся, — ведь совершенно случайно вызов совпал с Вашей резко пробудившейся привязанностью к господину Волкову.
Степан Владимирович пошёл красными пятнами и стал, подобно вытащенной на сушу рыбе, хватать ртом воздух.
— Единственное, что Вас может спасти, — негромко и при этом жёстко произнёс Яков Платонович, — это подробный рассказ обо всём, что Вы уже успели совершить, пока только планируете, а также всех Ваших сообщниках. Всех, до единого.
— Да каких сообщниках, — сорвался на неприятный, режущий уши фальцет, Степан, — скажете тоже, что я, душегуб какой?! Да, долгов много наделал, всё карты эти проклятые, будь они неладны.