Рассказ не приняли, сказали, что он слишком мрачен. Сколько раз зарекался — не отдавать на суд чужих людей свое самое личное, не выставлять на всеобщее обозрение. Пиши в стол, если не можешь не писать. Прячь рассказы под кипами статей, — статьи рвут из рук, их печатают мгновенно. Давно уже его называют королем калифорнийского журнализма. Слава. А ему кажется — главное не сказано. А если и сказано, то вот на этих пожелтевших листах, которых никто, почти никто не читал. Может быть, и правы те, кто отвергает?
Амброз Бирс медленно перечитывает свой рассказ «Случай на мосту через Совиный ручей». Память той, далекой, почти легендарной войны. Для него — главная память.
Герой рассказа Пэйтон Факуэр — южанин, враг. Его сейчас повесят. Бирс читает и ясно видит перед собой этот берег, железнодорожный мост, его стропила, этот ручей, видит, как расположена доска для казни. Так помнят карту-двухверстку, тот клочок земли, который сам прошел, прополз. Так помнят, когда малейшая неточность может стоить жизни.
Оборвалась веревка, герой упал в воду. «Он ощущал лицом набегающую рябь и по очереди различал звук каждого толчка воды. Он смотрел на лесистый берег, видел отдельно каждое дерево, каждый листик и жилки на нем, вплоть до насекомых в листве, — цикад, мух с блестящими спинками, серых пауков, протягивающих свою паутину от ветки к ветке».
Пауза, толчок, снова пауза, — сам ритм прозы следует за движениями человека, чудом спасшегося от смерти. Только что все на берегу, в лесу было так ясно, так обычно, так нормально и вдруг — странный, чужой, пугающий пейзаж. Пейзаж — сигнал: «Черные стволы могучих деревьев стояли отвесной стеной по обе стороны дороги, сходясь в одной точке на горизонте, как линии на перспективном чертеже. Взглянув вверх из этой расселины в лесной чаще, он увидел над головой крупные золотые звезды, — они соединялись в странные созвездия и показались ему чужими». Призрачный пейзаж вновь сменяется реальным, даже домашним, жена спускается с крыльца. «Он уже хочет прижать ее к груди, как вдруг яростный удар обрушивается сзади на его шею; ослепительно-белый свет в грохоте пушечного выстрела полыхает вокруг него — затем мрак и безмолвие!
Пэйтон Факуэр был мертв, тело его с переломанной шеей мерно покачивалось под стропилами моста через Совиный ручей».
Вот они — эти строчки, развязка, ему кажется — нашел главное; а редакции рассказ не понравился.
Что было на самом деле? Уже трудно вспомнить. Так, конечно, не было. Много раз бывало хмурое утро. Стреляли. Ловили шпионов. Убивали — умирали. Не хотели умирать, надеялись до конца на чудо. Было еще и на войне и в мирной жизни нечто таинственное, странное, — как это выразить на бумаге?
Бирс часто думал о погибших друзьях, об однополчанах, все чаще возвращался в прошлое. А если бы они остались в живых? Часто «проигрывал» про себя чужие жизни. Мнимое спасение героя, мнимое возвращение — это, конечно, писательская фантазия.
В конце концов рассказ «Случай на мосту через Совиный ручей» опубликовали. Мог ли Бирс тогда думать, что этот рассказ будут читать и перечитывать разные люди в разных странах, переведут на многие иностранные языки, экранизируют?
Потому что писателю удалось выразить нечто важное, страстное стремление к жизни, способность человека до самого конца надеяться, — и мрачно-ироническую издевку над этой надеждой.
Удалось закрепить богатую и мгновенную изобразительную способность сознания — и выразить все это в емкой, единственной, художественно законченной форме.
«Случай на мосту через Совиный ручей» — один из лучших рассказов Бирса. Далеко не все написанное им — на этом уровне.
Амброз Бирс родился в 1842 году в маленькой деревушке штата Огайо десятым ребенком в семье обедневшего фермера. Его родители — шестое поколение переселенцев, стойкие, замкнутые, фанатично религиозные люди. Они жили с убеждением, что человек рожден на свет для горя, а всякая радость от лукавого.
У отца была небольшая библиотека, по тогдашнему времени это был человек начитанный, не без склонности к иронии. Всем своим детям он дал имена, начинающиеся с буквы «А», — Абигайл, Адиссон, Аурелин, Алмеда, Анна, Амелия, Августин, Андрью, Альберт. И десятый, младший, — Амброз.
Семья часто переезжала, — может быть, там, в соседней деревне, в соседнем штате, хлеб дешевле, кров дешевле, легче жить.
Родителям трудно было прокормить всех, Амброз рано начал работать. В пятнадцать лет он уже помощник типографщика антирабовладельческой газеты «Норзерн Индианиен». Потом он переменил много профессий: рекламировал пищевые продукты, служил официантом, рабочим на кирпичной фабрике. Поступил в военную школу в Кентукки. И всегда очень много читал.
Бирс — «человек, сам себя сделавший», «self made man», êàê ãîâîðÿò àìåðèêàíöû.
Важнейший из жизненных университетов Бирса — гражданская война, война между Севером и Югом. Он сражался в рядах северян, четыре года провел на фронте, был тяжело ранен, лежал в госпитале. Увидел, испытал войну не штабную, а настоящую, в окопах, на передовой. С войны остались головокружения и головные боли, которые мучили всю жизнь.
Мальчик, подросток, юноша жил в мире запретов. Почти все было «нельзя», многое было «надо». «Добродетель — некоторые виды воздержания», — горько сформулирует он потом в «Словаре Сатаны». Долг представал вездесущим, страшным, карающим, неизбежным От долга не уйдешь никуда. Долг мял, душил. И вдруг все это исчезло. Не надо было ни о чем думать. Не надо было выбирать. Рядовой девятого пехотного полка не выбирает.
Бирс храбро сражался, ему в первый и в последний раз в жизни было беззаботно и радостно жить. Даже радостно. Посреди насилия, крови, горя, смертей. Молодой солдат еще не думал о литературе, он лишь с жадностью, ненасытностью молодости, да и натуры артистической, вбирал, впитывал в себя все впечатления. А потом, много лет спустя это в нем очнулось, уже отстоявшимся и оформленным в рассказах. С теми серьезными поправками, которые вносились новыми представлениями о жизни.
На войне его повышали в чинах — от рядового до майора. Он стал топографом в армии Шермана. В 1865 году его демобилизовали.
После войны он участвовал, как представитель правительства США, в распределении оставленной южанами собственности. И послевоенное похмелье он увидел в самых отвратительных, мелочных, подлых проявлениях. Пытался сопротивляться, одерживал небольшие победы, но перед ним была стена.
Он начал писать стихи, рассказы, очерки, статьи. Его подписи к карикатурам появились однажды наклеенными на стенах в Сан-Франциско. Так пришел первый сладкий вкус славы. Он становится корреспондентом газеты «Ньюз Леттер» и потом, тридцать лет подряд, сотрудничает в разных газетах и журналах, от его пера многое зависит — слава или безвестность, богатство или бедность, созданные или поверженные репутации. Бирс — колумнист; русское слово «обозреватель» не вполне передает его смысл. Колумнист ведет постоянный раздел, рубрику, направляет газету, объясняет читателю, как надо расценивать очередной шаг правительства и мероприятия городских властей, новую книгу и политические перевороты в далеких странах. Колумнист очень силен.
В 1871 году Бирс печатает свой первый рассказ «Долина призраков» в журнале «Оверленд Мансли». На страницах этого журнала совсем недавно прославился Брет-Гарт. Двадцать лет спустя там же были опубликованы первые рассказы Джека Лондона, — и началась его мировая известность. Но в отличие от них и от других, более удачливых литературных собратьев, дебют Бирса, как и первый его сборник рассказов «Самородки и пыль» (1872), не был замечен.
После трехлетнего пребывания в Англии, где Бирс тоже успешно сотрудничал в прессе, он снова возвращается в Сан-Франциско. Становится одним из организаторов Клуба богемы, хотя пуританин в нем бушует страстно. Он издает книгу, в которой обличает... вальс как «открытое и бесстыдное проявление сексуальных влечений, проявление похоти...». Книга вызвала немалый шум.
Бирс ходит по улицам с револьвером в кармане и с палкой в руках, — это не бутафория и не причуды старого вояки. Порою дерется с обидчиками, лицемерами, лжецами.
Журналистика не приносит богатства. Семья не такая большая, как у отца, но все же требует денег. Как и Твен, Бирс пытается стать бизнесменом, но также безуспешно. Он много пишет, обличает могущественных властителей Америки. В одном из еженедельников он печатает статьи против корпорации «Сентрал Пасифик». «Мы считаем этих людей врагами общества и самыми настоящими преступниками», — заявляет Бирс в 1882 году. За двадцать лет до первых выступлений «разгребателей грязи» Бирс начал их дело, начал партизанские набеги на хозяев страны. «Он поражал молниями негодяев капиталистов и двуличных политиканов. Хотя многое в статьях Бирса было легковесным и маловажным, значительная часть состояла в обличении той подлости, которая, подобно раку, разъедала американскую жизнь взятками, подкупом, сделками, всем тем, что сопровождало путь разбойников капитала к власти», — пишет его биограф Фэтаут.
При этом, до конца жизни, Бирс скептически относился к любым попыткам переустройства общества, отрицательно относился к социализму, в статьях нападал на американских социалистов. Порою солидаризировался с правительством; так, например, он поддерживал империалистическую войну, которую Соединенные Штаты вели против Испании за владение Кубой и Филиппинами.
В 1887 году молодой Херст сделал Бирса фактическим редактором газеты «Сан-Франциско Экземинер». Растет известность, растет шумное и недолговечное — на один день — могущество газетчика. Его инициалы АГБ — Амброз Грегори Бирс — расшифровываются острословами как Almighty God Bierce — Всемогущий Бог Бирс. И все больше грязи видит вокруг себя журналист. «Моя религия — ненавидеть негодяев». Эту религию он исповедует с истовой страстью.
Он обличает в печати железнодорожного короля Хантингтона, а когда того, под давлением множества фактов, привлекают к судебной ответственности, Бирс едет в Вашингтон в качестве общественного обвинителя. Его пытаются подкупить. На вопрос, сколько он хочет отступного, Бирс отвечает — семьдесят пять миллионов долларов. Эти семьдесят пять миллионов и вынужден был вернуть правительству США обвиняемый миллионер-разбойник.
Американцы обогащались. Власть золота становилась все более всеобъемлющей. Бирс оказался среди тех немногих, кто осмеливался этому противостоять.
И продолжал писать. В 1891 году на деньги почитателей издается сборник «В гуще жизни»; в 1892 году — «Может ли это быть?»; в 1899 году — «Фантастические басни»; сборники стихов и статей. Незадолго до смерти, в 1909—1912 годах, публикуется первое и единственное собрание сочинений в двенадцати томах. Туда включено все без отбора, безо всякой критической оценки. Это издание — тоже результат частной инициативы, тираж — двести пятьдесят экземпляров. Маленький даже по тем временам, да и тот не расходится, лежит в книжных лавках Сан-Франциско. Это еще более горько, чем возвращенные рукописи.
В детстве он страдал от отцовского деспотизма, но своих жену и детей тоже тиранил. И становился все более одиноким. Ушла жена, пятнадцатилетний сын сбежал из дому и угодил в тюрьму. Бирс пережил обоих своих сыновей.
В 1907 году он обращается к правительству США с просьбой о пенсии. Прошло сорок пять лет с тех пор, как он добровольно вступил в американскую армию. Для большинства правительственных чиновников, которые рассматривали его заявление, гражданская война — мертвая страница из учебников истории и сам Бирс — обломок канувшей в Лету эпохи. Его прошение — очередное чудачество — удовлетворили, назначили двенадцать долларов в месяц.
В 1913 году Бирс уехал военным корреспондентом в Мексику. И пропал. Последнее, полученное от него письмо датировано 26 декабря 1913 года. Смерть его окружена легендой. Расстрелян Панчо Вильей, вождем восставших мексиканских крестьян? Это возможно, ведь Бирс, как американец, гринго — враг. Заплутался в неразберихе гражданской войны? Просто не выдержал физических лишений? На этот раз ему не девятнадцать, а семьдесят один год. Как бы то ни было — не вернулся. Пришла смерть, о которой он столько писал.
Бирс был одним из самых ярких, примечательных людей своего времени. А как писатель он при жизни был почти неизвестен. К его книгам критика и читатели начали обращаться лишь в двадцатые годы. Легенда и по сей день соперничает с истиной; и порою побеждает легенда.
Лучшее из созданного им уцелело. Не двенадцать томов, которые издавались полвека тому назад, а сравнительно немногое, те самые рассказы, которые отвергались, пылились в ящиках письменных столов.
Рекомендуя начинающему писателю, что читать, Хемингуэй назвал среди других и Бирса.
Первый сборник рассказов Бирса в СССР вышел в 1926 году («Настоящее чудовище»). В 1928 году в «Вестнике Иностранной литературы» публикуются афоризмы из «Словаря Сатаны». В 1938 году вышел второй, гораздо более полный сборник. Настоящее издание осуществлено по сборнику «The Collected Writings of Ambrose Bierce», Íüþ-Éîðê, 1946 ãîä.
О Бирсе писали многие советские критики — И. Анисимов, А. Елистратова, С. Динамов, И. Кашкин. Точную характеристику стилю Бирса дал Михаил Левидов: «...бешеный поток страсти и ненависти клокочет подо льдом стилистического равнодушия, и какой стремительный натиск в этом медлительном по внешности повествовании...» («Литературное обозрение», № 7, 1939).
Рассказы Бирса — горький комментарий на полях буржуазного преуспеяния. Америка после гражданской войны пережила то время, которое точно охарактеризовано заглавием романа молодого Твена: «Позолоченный век». Апологеты называли его золотым. Росли города, прокладывались железные дороги, строились заводы, возникали сказочные состояния. Именно тогда родились нынешние империи — Морганов, Рокфеллеров, Дюпонов, Вандербильтов. Печать возвещала «неограниченные возможности». В отличие от Старого Света, от Европы, здесь возможно все, — надо иметь лишь голову на плечах, крепкие нервы, цель, волю, упорство, и вчерашний чистильщик сапог может стать миллионером. Успех — вот главное слово, вот мерка всех ценностей, вот принцип отношения к жизни и к человеку. И рядом полным-полно иллюстраций, — биографии новых королей. Да и жизнь самого Бирса, — сын безвестного фермера из глухой деревушки стал королем журнализма...
А в рассказах писателя Бирса предстают люди, которых позолоченный век не сделал счастливыми. Люди искалеченные, люди горькой, несостоявшейся судьбы. Очень много мертвецов. В предисловии к одному из своих сборников автор говорит: «Когда я писал эту книгу, мне пришлось тем или другим способом умертвить очень многих ее героев, но читатель заметит, что среди них нет людей, достойных того, чтобы их оставить в живых». Да и живые тоже часто напоминают мертвых.
Богач Амос Эберсаш построил приют для престарелых («Проситель»). Так поступали многие богачи. Хорошая вывеска для бизнеса, расходы, которые, в конце концов, окупаются. К тому же дань церкви — отличный вклад в загробную жизнь. Рассказ построен в характерно бирсовском духе: маленький мальчик обо что-то споткнулся. Это начало и вместе с тем — конец, который раскрывается во всем своем гротескном ужасе только в последнем абзаце. «Что-то» — труп старика, основателя этого самого убежища для престарелых, Амоса Эберсаша. Его имя выведено на каменном фронтоне. С каменной черствостью его отбрасывает в смерть то учреждение, цель которого — будто бы — принять, накормить, дать кров бездомным старикам.
Работает каждая деталь: споткнувшийся мальчик, сын председателя совета попечителей, это под его председательством и было решено отказать просителю. Время действия — рождественское утро, когда люди, вспоминая о Христе, должны быть особенно добры друг к другу. Есть в рассказе диккенсовские интонации, прежде всего в изображении смотрителя убежища Тилбоди. Злобное существо мечтает только о том, чтобы вовсе освободить убежище от стариков, а пока ускоряет их переход в загробный мир. Но ирония Бирса злее и безнадежнее диккенсовской. Ничто, ни один звук не смягчает леденящего ужаса.
В рассказе прежде всего ирония ситуации. Иронические ситуации возникают у Бирса подчас из простого недоразумения («Банкротство фирмы Хоуп и Уондел», «Сальто м-ра Свиддлера» и др.). А в рассказе «Проситель» само недоразумение выражает глубокую дисгармонию между внешностью и сущностью. Писатель драматически сталкивает два факта: замерз нищий старик — и основатель убежища на своем опыте познал бесчеловечность созданного им учреждения. Обманчива благодушная интонация повествования.
Гротеск Бирса остро социален. В его рассказах раскрывается бесчеловечная сущность бизнеса. Многое он предугадывает. В рассказе «Город Почивших» некий пройдоха наживался на мертвецах, — он их не хоронил, а продавал на мыло. Трест назывался «Гомолин». Так переосмысливается безудержный азарт «грюндерства», когда создавалось великое множество разных трестов — мыльных пузырей.
«Может ли машина мыслить?» — спрашивается в рассказе «Хозяин Моксона». Герой — изобретатель, создавший робота, играющего в шахматы, злобного робота, который убил изобретателя.
Так написанное шестьдесят — восемьдесят лет тому назад совпадает с мыслями, настроениями, ситуациями наших дней. Но характернее, пожалуй, не частные совпадения, а то общее, разлитое во всем творчестве Бирса ощущение обреченности человека, которое и оказывается родственным некоторым течениям современной литературы. Разрушение личности, по Бирсу, обуславливается не только давлением обстоятельств, но и непрочностью того нравственного материала, из которого сделан человек. То горько, то с отчаянием, то почти злорадно показывает автор, — вот они, люди, людишки, мелкие, подлые, трусливые. Разумеется, их, таких, можно заменить машинами, разумеется, их легко можно менять местами («Страж мертвеца»).