На входе в самолёт невысокий лысоватый стюард с прилипшей к лицу услужливой улыбкой кивал словно китайский болванчик каждому новому пассажиру. Пробормотав ему приветствие, я торопливо юркнула в салон и направилась по узкому проходу. С облегчением вздохнула, увидев нужные мне ряд и место. Можно наконец-то расслабиться и попытаться собраться с мыслями.
Запихав кожаную сумку под потолок в багажное отделение, я плюхнулась на сидение и огляделась. Полупустой самолёт постепенно заполнялся пассажирами. Незнакомые люди сосредоточенно двигались по проходу, приветливо улыбались, что-то говорили. Я не вслушивалась. И чтобы не встречаться с ними взглядом, уставилась в окно.
Снаружи кипела непрекращающаяся ни на минуту жизнь аэропорта, мелькавшего в темноте яркими разноцветными огнями. Когда прилечу в Пирсон, будет почти ночь. Ещё один повод не звонить родителям.
В Оквилле меня никто не ждал. Там никому не было до меня дела. И это именно то, чего хотелось больше всего: раствориться среди людей, стать маленькой незаметной песчинкой. Отмолчаться, отболеть, не бередить раны сомнением и ложью, позволить себе забыться. И забыть.
Я поступила правильно. Я сделала то, чего хотела больше всего — сбежала от всех, решив, что это моё единственное спасение. Но в горле комом стояли слёзы, а перед глазами застыло бледное печальное лицо Майка. Он просил… умолял меня не уезжать.
Нет! Нельзя о нём думать. Майк — прошлое, а мне надо сосредоточиться на будущем. Решение уехать далось слишком тяжело, чтобы позволить себе мучиться угрызениями совести и новыми сомнениями. Торонто — город, где меня никто не знает. Там больше не существует Трупер и Бэк, там можно начать с чистого листа.
— Можешь злиться, сколько хочешь, — напоминает о своём присутствии мама.
Она сидит в кресле рядом с отцом, сжимает в ладонях огромную коричневую чашку с кофе. Ещё одна, точно такая же, стоит около меня на журнальном столике. На обеих нарисованы заснеженные пики «Трёх сестёр» — давным-давно Стив привёз их родителям в подарок из Канмора. Нам на память достались другие — разного цвета с изображением только одной вершины и размашистой подписью-названием: «Вера» для меня, «Милосердие» для Эми и «Надежда» для Дэниз. Брат как знал, что очень скоро нам понадобится всё это, чтобы пережить его гибель.
Папа молчит. Терпеливо ждёт моей реакции. Он всегда так делает: сначала слушает, потом реагирует. Мягко, но чётко — по существу. Но почему-то сейчас очень хочется, чтобы «правила» изменились. Чтобы вместо гробового молчания слышать его бодрый, радостный голос, прижаться к груди, почувствовать, как в юности, папины ласковые пальцы на своей макушке. Не выйдет. Да и не поможет больше. Нас тревожат совсем не детские заботы. И я давно не бунтующий ранимый подросток.
— Я не злюсь, мам, я…
Я ошарашена, сбита с толку. Никак не могу разобраться в собственных чувствах и даже мыслях. Мне больно, обидно и что-то ещё. Что-то безумно важное, что никак не получается ухватить. Что-то, что действительно имеет значение. Я упрямо стараюсь понять, но ураган ощущений вперемешку с воспоминаниями не даёт ни малейшего шанса сосредоточиться и швыряет меня из крайности в крайность. Хочется то кричать, то разрыдаться, то истерично хохотать. И я, сцепив на коленях пальцы, молча буравлю глазами нарисованные на чашке горы.
Наивная идиотка. Размышляла ведь, почему так легко родители отпустили меня в Онтарио, почему не лезли с дотошными расспросами о моей новой жизни, почему не настаивали на возвращении. Но каждый раз приходила к выводу, что они смирились. Поняли, что я изменилась, повзрослела. Поверили в меня. Как бы не так. Отпустили, потому что нашли способ контролировать мою жизнь даже за тысячи километров.
Сколько же тайн мы скрываем друг от друга? А сколько ещё осталось? Мы погрязли во лжи, запутались, дошли до точки. Мы все. Все без исключения. Грани стёрлись, остались иллюзии — точь-в-точь, как на картинах Гонсалвеса, которыми мама обвешала комнату.
Господи, когда всё это началось? Когда разбились Логаны? Когда Стив поклялся разобраться и найти виноватых? Или спустя девять лет, когда брат оказался на пустыре у дома Бэков, где был убит? Кто из нас начал врать первым? Неужели я, скрыв от всех последние слова брата? Или Мишель, когда ставила крест на нашей дружбе, целуя Майка на вечеринке вместо того, чтобы просто поговорить со мной? Или тот, кто подстроил аварию Роберта и Джеки? А может, гораздо раньше?
Готова ли я узнать правду обо всём? Кто убил брата и Мишель, кто угробил Логанов, что на самом деле произошло с Райаном и Лиамом в ту страшную февральскую ночь? Я сейчас-то с трудом справляюсь с меньшим, а что будет, когда ответы станут очевидны? И станут ли? А если всё-таки да, сможем ли мы жить с ними дальше? Что, если ложь во спасение действительно святая, а в незнании заключается счастье?
Десятки вопросов и ни малейшего понятия, что с ними делать. Кажется, что стою на перепутье, но ещё могу развернуться и найти дорогу обратно. Стоит сделать шаг — всего лишь один маленький шажок вперёд — как точка невозврата будет пройдена. Всё изменится, никогда не будет больше прежним.
Или я сильно заблуждаюсь. Всё уже изменилось, а выбор сделан очень давно и вовсе не мной?
Интересно, если бы мне рассказали, какой сюрприз приготовили родители в Торонто, я бы всё равно уехала? Или осталась в Риверстоуне? Можно лишь гадать, как сложилась бы моя жизнь и жизни остальных, не сбеги я подальше от сомнений и чувства вины.
Но всё точно было бы сейчас иначе, останься Мишель в живых. Не так остро, не так больно. Не так обречённо и безнадёжно.
— Не спеши судить, Стэйси. Когда у тебя родятся дети, ты поймешь, почему мы так поступили. С тобой нельзя было по-другому, — говорит мама. Голос тихий, даже нежный — ни намёка на упрёк.
— Тогда — нельзя было, — вторит ей отец.
Вот оно! Вот! То, что ускользало, а сейчас неожиданно яснее ясного!
Мне не нужны свои дети, чтобы понять. Я понимаю без них. И мне стыдно, ужасно стыдно. За всё.
За то, что собственные страдания и горе я ставила на первое место. Что думала только о себе, не заботилась о сёстрах, не поддержала Мишель. Что врала Логану, сомневалась в Майке. Что не хватило духу поговорить, рассказать им про брата.
Мне стыдно, что я струсила и предпочла сбежать от проблем. Что сама превратилась в проблему, втянула в неё остальных, спряталась в непробиваемую скорлупу, закрылась от мира. От близких и друзей, от себя, от правды и сомнений — от всего и всех разом.
Мне стыдно за слабость и глупость. За то, что рыдала на груди у Риджа, делилась с ним своими бедами и радостями, считая близким, но всё же «посторонним» другом. Тем единственным, кто, как я думала, не имел к моему прошлому никакого отношения.
Он знал обо мне всё с самого начала. И тогда, когда я цеплялась за него на подземной парковке, как утопающий за соломинку, в годовщину убийства брата. И гораздо позже, когда неделю тому назад предложила ему выдать себя за моего жениха. Теперь мне стыдно за каждый миг, когда я сваливала на него свои несчастья, притворялась, использовала. Даже за вчерашний вечер, когда Ридж появился на пороге берлоги с моим чемоданом. Что он там кричал? «Ты хоть понимаешь, каким идиотом я выгляжу в глазах твоей семьи и друзей?!». О да, теперь понимаю. И какой идиоткой выгляжу — тоже.
Я недоговаривала. Значит — врала. Ридж притворялся. Значит, тоже врал. Вся наша дружба — ложь. Или даже хуже — вся моя жизнь. Последние семь лет — абсолютно точно.
Мама что-то добавляет. Я не слушаю. Сгораю от стыда, обреченно перебирая в памяти фальшивое прошлое в Торонто.
Однажды, той же весной почти сразу после нашего знакомства, Ридж уговорил меня сходить на какой-то боевик с Микки Рурком. Кажется, на «Киллера». А в конце фильма, когда мы выходили из зала, в шутку бросил, что настоящий мужчина должен уметь стрелять. А он — не умеет. И я тут же потащила его в тир. Долго, терпеливо объясняла, как целиться. Рассказывала про виды оружия, пристрелку, какой калибр лучше использовать для тренировок. Важно повторяла слова Роберта Логана, обучавшего нас управляться с винтовкой: «Оружие — ваша последняя линия обороны. Крайняя мера. Всегда помните от этом».
Я радовалась, как дурная, когда у Риджа начало получаться и он не палил мимо мишени. Мне и в голову не пришло, что он уже умел стрелять. Ведь телохранитель, как минимум, обязан владеть огнестрельным оружием в совершенстве. Что всё это — не больше, чем хорошо разыгранный спектакль.
Зачем? Наверное, чтобы проверить мои навыки. Чтобы заставить меня тренироваться, думая, что я — учитель, а не ученик. Затем же, зачем Ридж записал нас на двухнедельные курсы самообороны, якобы на спор — как развлечение. Пошла бы я туда, скажи он мне — так надо, Стив убит, а твоей жизни угрожает опасность? Ни за что. Знай я, что его роль — охранять меня от неприятностей, я бы не подпустила Риджа к себе за километр. Но я не знала и потому позволила ему войти в мою жизнь, сделала его её частью. Важной и необходимой. Считала лучшим другом. Считаю до сих пор. Или больше нет?
Что именно входило в его обязанности? Как много поведали Риджу обо мне родители? Выдали с потрохами или всего лишь попросили позаботиться о моей безопасности? Как много подробностей получали о моей жизни все эти годы? Кто ещё был в курсе? Логан? Потому узнал про квебекский отпуск и послал цветы заранее? Потому приехал нас встречать и так легко сошёлся с Риджем? Потому потащил его с собой на мальчишник? Потому Ридж вернулся к нам с Майком? Что, если Майк тоже знал? Логан вполне мог поделиться секретом, раз уж рассказал ему про Сиэтл. Тогда что это было ночью в подвале между Риджем и Майком? Я ведь была там, видела, слышала. Их беседа никак не смахивала на подделку. Майк никогда не умел притворяться. А вот Ридж — вполне. После всего, что я знаю теперь, у меня ни малейших сомнений. Только зачем?
Догадка ослепляет. Я вскакиваю, едва не задев чашку и не расплескав кофе.
Ну конечно же! Я ведь призналась ему во всём, рассказала про Майка и про настоящую причину отъезда в Торонто. Я доверяла Риджу, я выдала ему почти все свои тайны. А он обязательно доложил моим родителям. Ещё один верный пёс Мадам Мэр.
Кажется, я зря пришла. Гениальная идея Эми нанять отца адвокатом утратила актуальность. Они не просто догадываются. Они уже всё знают в подробностях.
Родители с тревогой следят за мной. Наверняка ждут шквал вопросов. А я молчу, потому что не вижу смысла расспрашивать. Я всё равно им не поверю. Я вообще не понимаю, кому могу теперь верить. Вряд ли даже себе.
Хочу злиться. Хочу сорваться, выплеснуть все свои страхи в отчаянный крик. Лишь бы не анализировать, потому что от бесконечных размышлений схожу с ума.
Не получается. Я не могу никого винить, родителей — тем более. Я заварила эту кашу, я тоже виновата. Может быть, только я.
— Куколка, — папа заискивающе улыбается. — Не молчи. Поговори с нами.
Поговорить? Что ж, он прав. Нам давно надо поговорить.
— Майк не виновен. — Я сажусь обратно в кресло. Перевожу взгляд с отца на маму и обратно. Жду их реакцию, особенно мамину, но Мадам Мэр угрюмо молчит. Она нервничает, потому сцепила пальцы в замок, опустила глаза — точь-в-точь я сама несколько минут назад. — Что бы вы себе сейчас не думали, он не убивал Стива. И Мишель тоже не убивал.
— Мы ничего такого не думаем! — Папа волнуется, пытается не подать вида, но безуспешно. Или это я во всём теперь вижу подвох. — И никого не обвиняем.
— Хорошо, — соглашаюсь я, хотя не уверена, что это на самом деле так.
Риджу сто процентов пришлось объяснять им, зачем он приехал со мной из Торонто и притворяется моим женихом. Вчера или гораздо раньше. Может, он позвонил моим родителям на следующий день или даже в тот самый вечер, когда в моей голове появилась бредовая идея сделать его своим тылом и пригласить на свадьбу Эми. Ридж вряд ли соврал или придумал какую-нибудь небылицу, а их устраивало, что я доверяю ему полностью. Вот почему он так разозлился, когда я исчезла после допроса. Вот почему заявился к Логану с чемоданами в придачу. Если это вообще была его идея, а не требование моей матери. Как там она заявила мне? Я не должна никуда ходить без Риджа.
Но почему тогда он отпустил меня утром? Почему не напросился вместе с нами? Проспал? Или был уверен, что поеду сразу к отцу? Почему же не позвонил, когда в берлогу вернулась Дэниз и поставила всех на уши? Почему не увязался за Майком и Эми? Неужели спит до сих пор или догадывается, где я и с кем, поэтому выжидает, чтобы не вызвать подозрений? Наверняка.
Откуда ж ему знать, что я встречу Лински и он проболтается, а родители не станут скрывать правду. Вернее, отец не станет. Мамина бы воля, она ни за что бы не призналась. Знает прекрасно, как я могу отреагировать.
Интересно, если бы не Лински, как долго я находилась ещё в неведении? Всю жизнь? Ридж вообще собирался мне когда-нибудь рассказать? Вряд ли. Он, как и мама, отлично представляет, с кем имеет дело и чем это может обернуться для него. И что дальше? Как долго мой верный дружок собирался за мной следить? Не до самой же смерти.
Нет, так я окончательно свихнусь! К чёрту Риджа! С ним я разберусь потом. Сейчас он — вовсе не главная моя проблема.
— Вы помирились? — нарушает молчание мама. — Я имею в виду с Майком.
По голосу не определить, насколько возможность нашего примирения ей не нравится. Нет ни злости, ни раздражения, ни недовольства. Впрочем, восторга и радости тоже не заметно. Не то чтобы я удивлена. Выразительно закатываю глаза:
— Вообще-то мы с Майком не ссорились.
— Хорошо, милая. Вы не ссорились. Давай, мы сейчас тоже не будем ссориться, — мама миролюбиво поднимает руки. — Просто поговорим и всё выясним. Спокойно, без криков и взаимных обвинений. Мы ведь очень тебя любим и переживаем.
— Как удобно. Да, мам? — вырывается у меня. Слишком резко, но мне уже наплевать. — Может, позвонишь Риджу, попросишь его присоединиться к нашим милым семейным посиделкам, а? Устроим очную ставку. Расставим наконец-то все точки на i. У него наверняка всё записано для вас по часам. Где я была, что делала, что говорила!
— Прибережём его записи на крайний случай, — с добродушной иронией торопится вмешаться отец. Опускает ладонь на колено мамы, вынуждая её промолчать. — Давайте попробуем без него. Спокойно и конструктивно всё обсудим. Как и должны решаться проблемы в нормальной семье.
Я шумно выдыхаю. Вряд ли мы нормальная. Но папа прав. Скатиться во взаимные обвинения — худшее, что мы с мамой сейчас можем сделать. И я честно хочу этого избежать, хотя почти не верю, что сумею.
— Я пришла не ссориться. Я… — передёргиваю плечами, пытаясь подыскать правильные слова. — Я пришла извиниться. Всё объяснить. Пусть это уже не важно. Мне всё равно очень жаль, что я ничего не сказала. Я не хочу ничего от вас скрывать. Не хочу больше никаких тайн. И тогда не хотела.
— Мы тем более, куколка.
— Конечно, не хотим, милая, — поддерживает его мама. — Но войди в наше положение. Вы с Майком отменили свадьбу, расстались. Ты уехала, ничего не объясняла и просила не расспрашивать. Мы так и поступали все эти годы. Уважали твоё решение. А теперь ты приезжаешь и вдруг обнимаешься с Майком на глазах у всех. Потом вас вдвоём находят рядом с убитой Мишель, увозят в участок. Затем ты исчезаешь, прячешься у Брэдли, не отвечаешь, не звонишь, ничего нам не рассказываешь. А сейчас заявляешь с порога, что Майк не виноват в убийствах. Как будто мы с отцом хоть раз обвиняли его в чём-то подобном.
Часть про Риджа мама благоразумно опускает, но меня бесит её тон оскорблённой добродетели, и я не могу сдержать горькой усмешки:
— Ты — да!
— Неправда.
— Неужели, мам? Тебе напомнить, как ты запрещала мне с ним встречаться после аварии Логанов?
— Это другое, Стэйси.
— Разве?
— Конечно! Вам едва исполнилось семнадцать. Ты чудом осталась жива, а на меня столько всего свалилось. Я переживала за тебя, хотела уберечь.
— От Майка уберечь?
— От всех!
— Но не разрешала встречаться только с ним. Очень логично, мам!
— Меньше всего меня заботила тогда логика, Стэйси. Мне нужно было время смириться. Пойми, погибли люди. Близкие мне люди. Мои лучшие друзья. Ты тоже могла погибнуть.
— О, да! — Я злюсь всё сильнее, выпуская на свет старые обиды. — Поэтому ты требовала у шерифа перепроверить всё по сто раз, сомневалась, просила разобраться с Майком.
— Не с Майком, а с ситуацией! — сердито обрывает мама. — То, что произошло с вами на мосту, было… подозрительно. Как будто Майк специально привёз тебя туда, а ты выскочила из машины в самый неподходящий момент.
— Вау! Нет, правда, вау! Нет, я понимаю. Это же твоя профессия — заставлять людей чувствовать себя виноватыми, но всё равно — вау! — Я с наигранным восторгом аплодирую. — Полагаю, нам крупно повезло, что тебе предложили должность прокурора гораздо позже. В противном случае Майк бы закончил в какой-нибудь колонии для несовершеннолетних. Да, мам?
— Стэйс, я не… Я всегда уважала и любила Майка. Но я старалась разобраться, что произошло на самом деле. И сейчас делаю то же самое.
— Надо же какое совпадение! — всплёскиваю руками я. Конструктивный настрой улетучивается со скоростью света. — Представь себе, я тоже. Например, почему вдруг расследование передали «красным мундирам». Ты случайно не в курсе, а, мам? Никаких догадок?
— При чём здесь?..
— При том, мама. Хочешь поговорить со мной откровенно? Во всём разобраться? — Я не позволяю ей вставить ни слова. — Тогда прекрати мне врать! Прекрати вести себя, как зашуганная домохозяйка, чей мир начинается и заканчивается на прилавках Гудвилла! Ты — мэр! Ты знаешь об этом городе больше всех. Ты им управляешь!
— Я не…
— Ты — да. Это для меня убийство Мишель — личная трагедия. Для нас всех. Но только не для тебя. Ты даже мыслишь иначе. Не как мать, не как жена. Ты вообще давно вращаешься совсем на другой орбите. Связи, приоритеты, планы, амбиции, светские вечеринки! На твоём Олимпе смерть Мишель — фиаско. Твоё личное фиаско, мам! Получается, ты не только не сумела найти убийцу родного сына, но и допустила новое убийство. Не где-нибудь, а на свадьбе дочери! А вишенка на торте — в списке подозреваемых другая дочь и её бывший, которые однажды уже отправили на тот свет мэра с женой! И так некстати, ведь скоро выборы.
Отец молчит и не вмешивается. Значит, согласен, и я права. Эта мысль только подстёгивает меня. Я поднимаю голову и натыкаюсь на изумлённые лица Патрика и Ирэн в проёме за спинами моих родителей. Как давно они там стоят? Что они вообще здесь забыли? Да какая, к чёрту, разница?! Пусть тоже знают. Пусть все знают! Хватит с нас тайн и лжи.
— Я люблю Майка, мама. А Майк — меня. Тебе так нужен козёл отпущения? Отлично. Давай для разнообразия ты обвинишь меня, а не Майка. Ведь я виновата. И тогда и сейчас. Это я устроила истерику на вечеринке. Раз, — начинаю загибать пальцы. — Два — это я орала в машине на Майка и вынудила его остановиться. Три — это я выскочила на дорогу под колёса Логанов. Из-за меня Стив занялся расследованием аварии, из-за меня ссорился с Майком и врал Логану. Это я решила, что он обвиняет Майка, я никому не сказала, я сбежала в Торонто. Я втянула во всё Риджа. Из-за меня и моих ошибок Майк женился на Мишель, из-за меня она пришла в беседку вчера, из-за меня погибла. Всё это случилось из-за меня! Только из-за меня! Тебе нужны виноватые? Я виновата! Ну и что ты теперь будешь с этим делать? Вы все?!
— Ты ни в чём виновата, родная моя. — Папа пересел и теперь заботливо обнимает меня за плечи, прижимая к себе. Оказывается, я плачу, потому что он ласково вытирает слёзы на моих щеках. И продолжает утешать: — Ты ни в чём виновата, куколка. Всё это ужасное совпадение. Так тоже бывает. Жизнь жестока. Нужно быть сильной. Какие-то вещи надо просто пережить. Рано или поздно всё выяснится. Всё наладится. А пока надо держаться всем вместе. Изо всех сил, родная моя.
Я не хочу больше держаться. Не хочу быть сильной. Я устала, измотана и напугана. У меня больше нет сил. Но и выбора тоже нет. Я даже убраться из Риверстоуна не могу.
— Мы-ы на-аш… шли бу… ма… ги Сти… ва, — громко всхлипываю я. Судорожно вздыхаю, стараясь не плакать, но не выходит. — Майк и Ли… ам… счи… та… ют, что ава… аварию Лога… нов… кто-то по… подстрои… ли… Там бы… были до… куме… менты про Райана… тоже…
Чувствую, как замирает отец.
— Какие документы? — очень тихо спрашивает он.
— Се… сейчас… пока… жу, — достаю из кармана сотовый, собираясь переслать ему на электронную почту папку со снимками, что успела сделать. — При… неси… лэптоп.
Снизу доносятся возгласы, один из них точно принадлежит Лиаму, второй напоминает рык обезумевшего в заточении зверя. Прежде, чем осознаю, что происходит, вижу, как в коридоре появляется Майк, стремительно разворачивает к себе Патрика, хватает его за грудки и вместе с ним вваливается в комнату. С силой швыряет спиной на стену, задевая и роняя одну из картин, яростно цедит сквозь зубы:
— Мразь! — И наотмашь бьёт кулаком в лицо.
Патрик жалобно охает, оседает.
— Майк! — пронзительно кричит Ирэн, бросается к ним.
Мама, как и я, вскакивает с кресла, папа несётся к дерущимся, чтобы разнять. Но Лиам успевает первым. Виснет на плечах брата, отбрасывает от отчима, одновременно втискиваясь между ними.
— Прекрати! Это не выход! — орёт он, закрывая Патрика собой. — Так ты ничего не добьёшься!
— Плевать! — рычит Майк и пытается отпихнуть младшего брата.
Ему почти удаётся, когда папа подскакивает к ним. Крепко держит Майка за запястья, заламывает ему руки за спину, вынуждая прогнуться и отступить. Но не замолчать:
— Блядский урод! Это ведь был твой ребёнок, да? Подонок!
— Какой ещё ребёнок? О чём ты? — бормочет Патрик, вытирая ладонью кровь из разбитой губы.
— Ребёнок Мишель! Ты использовал её и бросил, да?!
— Не говори ерунды! Мишель — дочь Грегори! Моего лучшего друга! Я знаю её с пелёнок, — Патрик выпрямляется, гордо вскидывает голову. — Псих! Я всегда тебе говорил, — он зло смотрит на оторопевшую и смертельно бледную Ирэн. — Твой сын — сумасшедший! Его место — за решёткой! Или в психушке! Весь в отца!
— Мерзавец! — продолжает орать Майк.
Нелестное упоминание Райана вряд ли успокоит его. Я уверена, оно злит и папу. И, конечно же, бесит Лиама, но, слава богу, младший Бэк не торопится бить морду отчиму. Вместе они способны отправить того в больницу надолго.
— Не думай, что это сойдёт тебе с рук! — осмелевший Патрик оборачивается к Майку, со злорадством наблюдая, как он безуспешно пытается вырваться из цепких объятий Лиама и моего отца. — Вот увидишь! Засужу за нападение и клевету!
Клевету? Неужели?! Как же меня бесит всё это вранье! Как надоело!
— Рискни! — Я подлетаю к Патрику, отталкивая говорящую по телефону маму. — Вас вместе видел Лиам, а мне рассказала Мишель! Вчера в беседке! Она собиралась рассказать больше, но её убили. Как, думаешь, такие шикарные подробности отразятся на твоей карьере? Всё ещё хочешь стать мэром?
Мне тоже уже плевать. Кажется, пришла пора выбирать сторону. Прости, сестрёнка.
Теперь, когда Эми и Скотт женаты, случившееся чревато новым витком скандала и коснётся всех. Слово Патрика против моего. Пусть я ничего не докажу, пусть не исправлю и не верну Мишель, но хотя бы заставлю этого труса рассказать правду про их роман. И одним грязным секретом в этом городе станет меньше.
— Нет, вы только посмотрите на неё! Скатилась до мелкого шантажа? — злобно таращится на меня Патрик. — А кто тут так красиво распинался и брал на себя все грехи? Не ты ли только что призналась, что виновата в гибели брата и Мишель?
Не думая, с размаху ударяю его в челюсть. Вряд ли так же сильно, как Майк, но костяшки пальцев противно саднит.
— Сучка! — шипит Патрик, сплёвывая кровь.
Папа с проклятьем кидается на него, отпуская Майка. Вдавливает в стену:
— Не зарывайся, Худ! Ни слова больше!
Майк рвётся за ним, а у Лиама не хватает сил удержать брата.
— Прекратите! — голос Ирэн срывается на визг. — Прекратите сейчас же! Все!
В комнату вбегают какие-то люди. Кажется, те самые полицейские снизу и ещё несколько в штатском. Что-то говорят, оттаскивают в сторону моего отца, выводят в коридор Майка. Один из них подхватывает меня под руку, настойчиво ведёт за собой к лестнице и вниз по ступенькам. За моей спиной мама требует у кого-то срочно принести ей лёд.