— Она, как и ты, не может переносить создавшегося положения.
— Если бы я его переносила лучше, ты бы остался?
— Но ты же не смогла. Даже твоя приветливость, твое молчание мучительны для меня.
— Ты бросаешь меня, потому что жалость, которую я тебе внушаю, причиняет тебе слишком много страданий?
— О, прошу тебя, пойми! — произнес он с мольбой.
— Я понимаю, — ответила я.
Возможно, он не лгал. Этим летом, возможно, он не решился. Пока он мог рассуждать хладнокровно, мысль о том, что он разобьет мне сердце, даже, может быть, казалась ему чудовищной. Но Ноэли не давала ему покоя. Возможно, она угрожала разрывом? И вот, в результате, он выбрасывает меня за борт. Я повторила:
— Понимаю. Ноэли диктует тебе условия. Или ты уйдешь от меня, или она тебя бросает. Что ж. Тогда она настоящее ничтожество. Она могла бы позволить, чтобы в твоей жизни для меня осталось хоть крошечное местечко.
Он колебался: отрицать или признаться, что уступает Ноэли? Но я спровоцировала ответ:
— Никогда бы не поверила, что ты поддашься на шантаж.
— Никакой сделки, никакого шантажа. Просто мне необходимо хоть немного побыть одному, необходимо хоть немного покоя. Мне нужен собственный угол. Вот увидишь, наши отношения сразу станут лучше.
Он выбрал версию, которая, как ему казалось, причинит мне меньше боли. Была ли в ней хоть доля правды? Этого я никогда не узнаю. Зато я знаю, что через год-два, когда я немного свыкнусь с этим, он будет жить вместе с Ноэли. А где буду я? В могиле? В доме сумасшедших? Все равно. Мне это все равно…
И он, и Колетта, и Изабель — они наверняка состряпали это все вместе и, может быть, даже уговорили Люсьенну прислать мне приглашение — настаивают, чтобы я поехала недели на две в Нью-Йорк. Мне будет не так тяжело, если он переедет в мое отсутствие, — объясняют мне. Действительно, если только я увижу, как он вынимает вещи из шкафов, без истерики не обойдется. Хорошо. Я уступлю еще раз. Возможно, Люсьенна поможет мне разобраться в себе, хотя это не имеет никакого значения теперь.
15 марта. Нью-Йорк. Не могу убедить себя не ждать телеграммы от Мориса: «Порвал с Ноэли» или просто: «Передумал. Остаюсь дома». Разумеется, она не приходит. А когда-то, приезжая в этот город, я так радовалась! И вот я слепа. Морис с Колеттой проводили меня в аэропорт. Я была напичкана транквилизаторами. По прибытии буду выдана Люсьенне, как багаж. Так же транспортируют калек и душевнобольных. Я спала, не думая ни о чем, и приземлилась, как в тумане. Какой элегантной стала Люсьенна! Выглядит не как юная девушка, а как женщина, и очень уверенная в себе. (А ведь она терпеть не могла взрослых. Когда я говорила: «Признайся, что я права», — она приходила в ярость. «Не права!»). Она отвезла меня на машине в хорошенькую квартирку на 50-й улице, которую ей уступила на две недели подруга. Распаковывая чемодан, я все думала: «Заставлю ее все мне объяснить. Это будет не так нестерпимо, как неизвестность».
Она сказала:
— Ты похудела. Тебе это очень идет.
— Я была слишком толстая?
— Немного. Теперь гораздо лучше.
Ее манера говорить не спеша внушала мне робость. Все равно вечером я постараюсь с ней поговорить. (Мы пили сухое вино в баре, где было страшно шумно и страшно жарко.
— Ты видела, как мы жили, — сказала я. — Ты даже очень критически относилась ко мне. Не бойся, я не обижусь. Постарайся объяснить, почему отец разлюбил меня.
Она улыбнулась с оттенком жалости:
— Но, мама, когда после пятнадцати лет брака перестают любить жену, в этом нет ничего особенного. Если бы было наоборот, вот это было бы удивительно!
— Есть люди, которые любят друг друга всю жизнь.
— Они притворяются.
— Послушай, не старайся, как другие, отделаться общими фразами: в этом нет ничего особенного, это естественно… Мне этого недостаточно. Я, безусловно, совершила ошибки. Какие?
— Твоя ошибка в том, что ты верила в любовные истории, которые могут длиться без конца. А я поняла — в чем дело. Как только я начинаю привязываться к какому-нибудь парню, я выбираю другого.
— В таком случае, ты никогда не сможешь полюбить!
— Нет, конечно. Ты видишь, к чему это приводит.
— Зачем же жить, если никого не любишь?
Я бы никогда не согласилась не полюбить Мориса или перестать любить его теперь; я хочу, чтобы он любил меня. В последующих наших разговорах я продолжала настаивать:
— И все-таки, посмотри на Изабель, на Диану, на Кутюрье: есть браки, которые выдерживают проверку временем.
— Это вопрос статистики. Делая ставку на супружескую любовь, рискуешь быть брошенной в сорок лет, не имея за душой ничего. Ты вытянула несчастливый билет. Но ты не одна такая.
— Я летела через океан не за тем, чтобы выслушивать банальности.
— Ты даже не представляешь себе, насколько это не банальность, и никак не хочешь этому поверить.
— Статистика не объяснит мне того, что случилось со мной!
Она пожимает плечами, переводит разговор на другое. Она водит меня в театры, кино, показывает город. Но я не отступаюсь:
— У тебя возникало впечатление, что я не понимаю отца, что я ниже его уровня!
— В пятнадцать лет — да, конечно, как у всех девчонок, влюбленных в своих отцов.
— Что именно ты думала?
— Что ты недостаточно им восхищаешься: для меня он был почти сверхчеловеком.
— Безусловно, я совершила ошибку, проявляя мало интереса к его работе. Ты думаешь, он обижался на меня?
— Из-за этого?
— Из-за этого или из-за другого.
— Я ничего такого не знала.
— Мы часто ссорились?
— Нет. В моем присутствии — нет.
— И все-таки — в 55-м году. Колетта помнит…
— Потому что она всегда была при твоей юбке. И она старше меня.
— Тогда почему, ты думаешь, отец бросает меня?