Почему любовь так меняет нас? Почему она делает нас взрослее? Почему, осознав, что не всегда случается, как нам хочется, мы не принимаем это так, как есть, а испытываем боль и страдание?
Я ехала в поезде, сидела у окошка, смотрела на пейзажи, проплывавшие мимо. Грусть одолевала меня. Еще вчера я прыгала как ребенок по пляжу, могла залезть на дерево в порыве детских чувств, а сегодня чувствую себя взрослой женщиной. Мне не хочется ни скакать, ни смеяться…
Внутри болезненно отдаётся любая мысль об Алексее и о том, что я сделала ради него.
Конечно, папа и мама уже нашли записку в моей комнате. Им бесконечно стыдно, грустно и неудобно перед людьми, что я так поступила. У меня сейчас тоже нехорошо на душе: тоже и стыдно, и грустно, и неудобно перед родителями. Особенно перед папой, которого я просто бросила на произвол судьбы. Но и перед мамой тоже, наверняка сильно страдающей от этой ситуации: ведь ей и мужу хочется помочь, и меня жалко.
Однако страх, что я должна была выйти за Кончаловского, до сих пор заставлял меня ёжиться. Антон – не тот человек, жизнь с которым в конечном счете встанет на нужную колею. Возможно, если бы я его совсем не знала, было бы проще. Пока привыкала, пока понимала, что он за человек… Глядишь, и стерпелось бы, и слюбилось. Но я знаю, что он притворяется лучше, чем на самом деле, что душа его в некоторых поступках – чёрная. Быть с ним – это пойти против всех моих принципов.
Мои милые папа и мама… Они все равно рано или поздно простят меня. А я пока поживу у тети в городе Полянске… Все утрясется, и я вернусь.
Вдруг меня озарило: я поговорю с тетей. Она – очень мудрая и справедливая. Тетушка обязательно поможет мне найти решение, что делать. Если же она скажет: «Дорогая, ты должна вернуться и выйти замуж», я сделаю это…
Потом мысли вернулись к Алексею. Мне нужно во что бы то ни стало встретиться с ним в городе, объяснить ему всё, признаться, если уж это так необходимо, в своих чувствах. А дальше – будь что будет…
Мечтания о том, что всё можно исправить, согревали душу. Я уже давно простила Алексею те слова в письме и то, что он уехал, не поговорив со мной.
Да и как я могла осуждать его, если сама поступала некрасиво?
Вот с такими мыслями я приехала в город Полянск.
На вокзале было шумно из-за извозчиков: они кричали, зазывая себе седоков. Вся эта орущая братия пугала меня, поэтому я выбрала самого спокойного, кто просто сидел на козлах и ждал. Спросила о цене, мысленно согласилась. Извозчик спрыгнул с козел, помог мне поставить сумку и забраться в повозку…
…Тетин дом был в центре города.
Дверь открыла старая Гертруда, вечная помощница в этом доме. Имя ей совсем не подходило. Она была круглолицей женщиной славянской внешности. Ничего немецкого. Но возможно, у нее присутствовали немецкие корни, если родители нарекли ее именно так.
– О! Сашенька! – воскликнула Гертруда и крепко обняла меня. – Вы приехали сюда всей семьей? – спросила она, выглядывая за дверь, но никого не обнаружив, удивленно обернулась ко мне: – Вы приехали одна?!
Я опустила голову и тихо произнесла:
– Да, Гертруда! Я приехала одна!
Чувства, прятавшиеся в душе всю дорогу, переполнили меня, и я, припав к плечу женщины, расплакалась.
Гертруда, мягко обхватив меня за плечи и что-то приговаривая, завела в дом. Я слышала, как хлопнула за нами дверь.
– Ну, не плачьте! Все перемелется, – усаживая меня в кресло в гостиной, ласково приговаривала она. – Посидите здесь. Я сейчас пошлю кого-нибудь за Тамарой Александровной. Она в гимназии.
Гертруда накрыла меня большим пушистым пледом и вышла из гостиной.
Я почувствовала себя лучше. Может, действительно, всё образуется? Не может быть, чтобы было иначе. Ведь все любят меня. Зачем им делать мне больно? Когда-нибудь мне будет смешно вспоминать этот период своей жизни, а также побег из родного дома…
…В тепле и тишине я задремала. Когда открыла глаза, моя тетушка сидела в комнате, в кресле, напротив, с любовью смотрела на меня и улыбалась. А мне показалось, что прошла ровно одна минута, пока я спала.
– Здравствуй, моя дорогая! – она привстала, наклонилась и обняла меня.
Я соскочила и прижалась к ней.
– Сиди-сиди! – она ласково усадила меня обратно и сама снова присела в кресло напротив. – Ну, рассказывай, что случилось?
Я слегка смутилась.
– Тетушка, почему вы думаете, что что-то случилось?
– Если бы все было хорошо, думаю, одну бы тебя сюда не отпустили.
– Вы правы, – прошептала я, сдерживая слезы.
И я поведала ей все, как на духу: и о моей любви к художнику, и о том, что у папы были большие проблемы на службе, и о моем предстоящем замужестве, на которое рассчитывали родители, чтобы уладить отцовские дела. Удивительно, что я не проронила ни слезинки, пока рассказывала. А когда закончила, произнесла грустно:
– Но если, тетя, вы мне скажете, что я не права, должна вернуться домой и выполнить волю родителей, я сделаю это, – вот после этих слов я дала волю слезам.
Тетушка не бросилась меня утешать. Она просто взяла мою руку, подержала в своей, как бы согревая, а после этого сказала:
– Ты поживешь у меня, поработаешь в гимназии, а я напишу письмо родителям, чтобы понять ситуацию. Может быть, уже все изменилось, пока ты сюда добиралась.
Я снова вскочила и обняла тётю. В сердце моем снова появилась радость и даже какое-то ребячество. Я закружилась по комнате, танцуя вальс и напевая сама себе.
Тетушка засмеялась:
– Сразу видно: ты – дитя, выросшее у моря.
– Почему? – останавливаясь, спросила я.
– Настроение меняется, как у моря погода.
Тетушка громко позвала:
– Гертруда!
Та, похоже, стояла за дверью, потому что тут же появилась на пороге.
– Гертруда, милая! Приготовь, пожалуйста, комнату для барышни.
…Уже засыпая, я думала о том, что теперь все обязательно изменится, все станет снова хорошо: родители откажутся от нелепого желания выдать меня замуж за кого попало, я найду Алексея, здесь, в городе. И, конечно же, у нас с ним все получится. А потом мы вдвоем вернемся к родителям за благословением…
Прошла неделя. Тетя, казалось, не замечала моих вопросительных взглядов. Хотя – нет, замечала. Не выдержав однажды, она сказала:
– Пока новостей нет, а если появятся, я незамедлительно расскажу тебе об этом.
Я чувствовала, что тетя Тамара на моей стороне: ей совсем не хочется, чтобы любимая племянница вышла замуж за «не поймешь кого». И тихо радовалась ее поддержке, но в открытую этого не демонстрировала.
Однажды утром тетя предложила пойти в гимназию. Я даже обрадовалась. Сидеть все время дома было скучно, а ходить одной по городу меня не отпускали.
Гимназия, (или приют для сирот), мимо которой я неоднократно проходила, но ни разу не заглядывала внутрь, была небольшим двухэтажным зданием. На первом этаже помещались столовая, актовый зал и три класса. На втором – спальни для девочек, комната для учителей и директрисы (то есть для моей тети), а также еще две комнаты, где ученицы делали домашнее задание и отдыхали.
Воспитанницы – около тридцати девочек – были от семи до семнадцати лет. Новых брали редко, потому что в приюте не хватало места для большого количества детей. Только когда выпускали старших девочек, брали новеньких.
Когда я пришла в гимназию, меня встретило множество любопытных взглядов. Выглядела я очень юно, не на свои семнадцать лет. Поэтому, возможно, они приняли меня за новенькую.
С тетей все время здоровались. Она чинно отвечала на каждое приветствие.
Мы прошли в ее кабинет. Когда дверь за нами закрылась, я услышала звук колокольчика, призывавшего на урок. Вскоре школа погрузилась в тишину.
– Садись, Сашенька, – сказала тетя, указывая на мягкий стул, стоявший рядом со столом.
Сама она села напротив меня.
– Я хочу предложить тебе поработать здесь не как моя племянница, а как обычная учительница или наставница. Я буду платить тебе жалование, помогать всячески, если что-то будет не получаться. Но и спрашивать буду с тебя так же строго, как с других. Ты сама поймешь потом, что так лучше: быть любимицей начальницы – это значит, что найдутся те, кто тебя будет недолюбливать. Поэтому мы даже не будем рассказывать никому, что ты моя родственница… Согласна?
– Конечно, тетя, – обрадованно ответила я. – Мне бы очень хотелось здесь работать! А что я должна делать?
– Ты будешь наставницей у младших девочек. У нас их двенадцать человек. Возраст от семи до десяти. С утра они с учителями в классах. Твоя роль – просто сидеть с ними на уроках. Если возникает какая-то ситуация, помогай учителю. А после обеда – они в полном твоем распоряжении. Сначала они отдыхают, а потом садятся за уроки. Это, наверно, самое тяжелое время дня, потому что тебе нужно будет много им помогать. А в конце – проверить каждую девочку. Хотя мы приучаем их быть ответственными и самостоятельными, но, к сожалению, пока еще младшие могут вилять и притворяться, чтобы не делать домашнюю работу…
– Я согласна, тетя! – в восторге воскликнула я и повисла у нее на шее.
– Ну-ну, мы же договорились: никто не должен знать, что ты моя племянница… Что ж. Сейчас я тебя провожу до класса, где сидят младшие девочки. Провожу и представлю… Пойдем.
Пока мы спускались на первый этаж, я заволновалась и даже немного запаниковала. Просто боялась того, как воспримут меня мои будущие воспитанницы. Ведь когда я сама была гимназисткой, то не все учителя нравились мне. И сейчас вдруг поняла: мне хочется, чтобы девочки меня полюбили…
Время шло. Закончилась осень, наступила зима.
Я с удовольствием работала в приюте. Девочки полюбили меня, и я чувствовала себя нужной и желанной, когда приходила в гимназию.
Почти каждый день после работы я отправлялась бродить по городу. Тётя не догадывалась о моих самостоятельных прогулках. Цель их была единственной: у меня не пропадала надежда встретить Алексея. Казалось, не осталось места в городе, где бы я не побывала. Но моего любимого мужчину так ни разу и не встретила. У меня уже стали закрадываться мысли, что он не живет в этом городе совсем. Может, и жил раньше, но не сейчас… Впрочем, Полянск был достаточно большим: шансов встретиться случайно с нужным человеком было не так много.
Удивительно, но я начала скучать по дому, по родителям, по Никите, по прогулкам около моря. Иногда мне казалось, что Алексей все еще ходит туда рисовать свои картины, а я пытаюсь найти его здесь. Поэтому, когда пришло письмо от родителей, что у них все нормализовалось, и они бы очень хотели моего возвращения домой, я с радостью поделилась об этом с тетей и засобиралась обратно.
Наступил последний урок, на котором я присутствовала как наставница девочек.
Шел урок арифметики. Я сидела в классе за партой – та стояла сбоку от учениц, и мне с этого места хорошо были видны все мои подопечные. Они еще не знали о том, что я собираюсь оставить гимназию. Грустно будет сообщить им об этом.
У доски отвечала Маша…. Арифметика для нее была чем-то абсолютно недосягаемым. Вот и сейчас она пыталась решить задачку про купца, который продавал свой товар в лавке. Девочка старательно морщила лоб, надеясь, что это поможет ей понять задачу лучше. Учитель, старый Порфирий Иванович, смотрел на нее с грустью и ждал решения…
Я вдруг болезненно почувствовала, что эта часть моей жизни заканчивается навсегда. Господи, как часто в последнее время возникает это чувство: расставание с родным домом, потеря Алексея. А вот теперь еще и гимназия.
…Девочки плакали, когда провожали меня. Младшие собрали в один альбом нарисованные ими картинки – на память, старшие пытались сунуть какие-то безделушки. Я так расчувствовалась, что выскочила из дверей гимназии со слезами на глазах. Шла по улице и вспоминала каждую деталь прошедшего часа…
Но когда вышла на городскую площадь, на какое-то время забыла о приюте. Еще бы! Ведь там красовалась большая Рождественская елка. Пахло хвоёй. И… приближавшимся праздником.
Я подошла ближе и, как ребенок, забыв обо всем, разглядывала висевшие на елке большие игрушки, фонарики, хлопушки, белые сверкающие сосульки… Гирлянда из разноцветного стекла опоясывала лесную красавицу.
Кроме того, на площади поставили большую деревянную горку и, предварительно засыпав ее снегом, залили водой. Детей на ней не было – слишком высокая, да и темно уже. А взрослые катались с удовольствием.
Я смотрела на предрождественскую суету и радовалась ей.
И поэтому, когда увидела ЕГО, проходившего мимо под ручку с красивой, богато одетой дамой, не сразу поняла, что это Алексей. Он, поравнявшись со мной, скользнул по мне взглядом и никак не отреагировал. Я замерла как вкопанная. Через мгновение с надеждой обернулась назад – вдруг он просто не узнал меня только в первое мгновение, а сейчас уже остановился, чтобы радостно поздороваться. Алексей удалялся со своей спутницей. Я видела, как его голова склонилась к ней, как будто он что-то говорил ей на ушко.
Сердце мое бешено заколотилось. И заплакало. Что же это получается? Он встретил другую? А как же я?
Я повернулась и, как тень, побрела за парой. Они шли, разговаривали между собой, улыбались друг другу и, конечно, не замечали меня. Я едва волочила ноги, жадно смотрела им вслед и не чувствовала, что по моим щекам бегут слезы.
Наконец они подошли к красивому небольшому домику, стоявшему напротив городского парка. Алексей вытащил из кармана ключ, стал открывать калитку. А ведь я столько раз была здесь! И ни разу наши с Алексеем пути не пересеклись. Теперь же, когда я собралась вернуться домой, он снова появился в моей жизни!
Кто эта женщина? Сестра? Жена? Невеста? И вообще, зачем я иду за ними? Увидят – это будет ужасным унижением!
Когда они заходили в дом, Алексей обернулся по сторонам. Я отшатнулась и спряталась за прохожего. Тот странно посмотрел на меня и обошел стороной. Когда я снова посмотрела туда, где только что стояли Алексей и его спутница, уже никого не было.
Я остановила мужчину, проходившего мимо.
– Простите, вы не знаете, кто живет в этом доме?
Он посмотрел на меня удивленно. Но ответил:
– Не знаю.
И заспешил по своим делам.
Вечером я заявила тете, что передумала ехать домой и хочу встретить Рождество здесь, в Полянске. Тетушка Тамара посмотрела на меня с большим изумлением.
– Что случилось, Саша? – спросила она.
– Ничего, – отозвалась я, отводя глаза.
До Рождества оставалось только неделя. Я написала письмо родителям, где спрашивала разрешения позволить мне встретить праздник с тетей и девочками. Сама же обещала, что немедленно приеду в январе.
Иван, работавший в доме тёти, поехал с письмом к моим родителям.
Я ждала его с нетерпением, попросив Гертруду сообщить мне немедленно о приезде Ивана.
Вернулся он через три дня поздней ночью с ответом.
Неожиданно мои родители ответили отказом. Они хотели, чтобы в святой праздник Рождества я была дома, с семьей. Папа и мама также приглашали тетю Тамару приехать к нам в гости.
Любовь делает человека счастливым или несчастным.
Любовь наполняет его своей энергией или вытягивает силу из души настолько, что любой отказ болезнен как свежая глубокая царапина.
Любовь помогает заметить то, что ты не замечал раньше, или погружает тебя в туман, и ты живешь, не видя ничего вокруг себя.
Это чувство – для кого-то как прекрасная песня, для другого как протяжный стон…
Увы, меня любовь не сделала счастливой. Она жила тихой болью в сердце и не хотела покидать его. Она обожгла душу, заставила понять, что не всегда получается так, как хочется.
Я жила как будто не жила. Возможно, никто и не замечал этого. А может, просто не понимали, ЧТО со мной случилось. Грустная? Всегда найдется причина, почему. Молчит все время? Ну и что? Пустословие – не лучшее качество человека. Всем известно: молчание – золото.
Мимо меня проходили все важные события в стране. Именно, мимо. «Туман» в сердце и голове не давал понять, насколько тревожно вокруг: февральские события в столице, отказ царя от престола, временное правительство, волнения рабочих. А в связи со всем этим – менее заметное, но более неприятное: появилось множество жулья вокруг, чаще стали случаться убийства. Теперь мама боялась отпускать меня и Никиту одних. С нами ходил Богдан – помощник по хозяйству и муж Марии. Раньше бы я начала доказывать маме, что бояться нечего. Я взрослая. К тому же, могу взять с собой собаку. А Ветерок – пес серьезный, крупный, не каждый рискнет подойти к нам, если он рядом. Но сейчас я молча покорялась всему, что говорили родители. Случись бы этой зимой с папой то, что произошло прошлым летом, я бы, наверно, молча и покорно позволила себя выдать замуж.
…Уже несколько месяцев прошло с тех пор, как я, опустошенная и разбитая вернулась домой. Я была еще слишком юна, чтобы понять: время лечит. Однако моих познаний из художественной литературы хватало лишь на то, чтобы иногда в моем мозге наступало временное просветление. В такие моменты я мудро думала: дай Бог, снова встречу хорошего мужчину, и ко мне придет взаимная любовь. Потом я начинала плакать от таких дум. Мне казалось, что никого и никогда лучше Алексея я не встречу.
Замуж силой, слава Богу, меня не выдали – и то хорошо. Все как-то утряслось. Хотя я подозревала, что просто моя дорогая тетушка покрыла весь денежный долг отца, чем спасла меня – от ненужной свадьбы, а папу – от тюрьмы.
Антон, кстати, – мой несостоявшийся муж – заходил как-то к нам. Признавался, что действительно любит меня и хотел бы стать моим супругом. Но когда он узнал, что его отец хотел воспользоваться обстоятельствами, чтобы поженить нас, воспротивился этому… Видно, ему очень хотелось выказать себя честным и благородным. Но я не верила ни одному его слову, хотя, мягко улыбаясь, изображала благодарность.
Антон на прощание целовал мне руку и удалялся, каждый раз спрашивая разрешения снова навестить меня. Я благосклонно соглашалась. Мне даже нравилась эта странная игра между нами – в честного и благородного и в доверчивую и глупую. Что-то вроде рыцарского романа…
Вообще, плохо помню этот период времени. Я жила в своем мире грустных грез и не интересовалась ничем…
…Однажды, в конце октября папа рассказал за обедом, что в Петрограде творится невообразимое – беспорядки, стрельба, отставка временного правительства.
– Посмотри, что пишут, – читал папа газету. – «К гражданам России. Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Военно-Революционного Комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата в гарнизоне»…
Я и тут не была внимательной. Думала: повоюют и успокоятся. А зря! Возможно, проанализировав всё это, я бы не сделала страшную ошибку в собственной жизни, когда моя семья…
Ну, впрочем, об этом позднее…
В один из вечеров к нам приехала тетушка Тамара Александровна. Это было так неожиданно и радостно! Только представьте себе: темный вечер за окном, мы сидим дома у камина, и вдруг – звонок в дверь. И тетя, наша милая тетя Тамара, – на пороге!
…Долгий чай с разговорами затянулся до полуночи. Никитка уже начал клевать носом, поэтому его отправили спать. А мы сели поближе к камину – папа, мама, тетя, я – и продолжили беседу.
Вдруг тетя объявила:
– Дорогие мои! Я приехала не просто так, а чтобы пригласить вас пожить в доме моего мужа в Швейцарии. Этот дом, если помните, достался ему по наследству от двоюродной бабушки. Сейчас там никто не живет. Дом пустует, грустит, – она улыбнулась своему сравнению. – В России же становится очень неспокойно и даже опасно. Поэтому мне бы хотелось, чтобы мы все вместе на время уехали отсюда. У меня еще остались кое-какие дела в Полянске. Поэтому я вынуждена задержаться: передать дела в гимназии одной из учительниц, которая будет управляющей на время моего отсутствия. Как только всё закончу, тут же присоединюсь к вам. А у вас дети. Вам нельзя терять ни дня! Собирайтесь и как можно скорее уезжайте. Боюсь, что здесь вся эта заваруха закончится не скоро! Да как бы ни стало еще хуже. Детям же нужна спокойная и нормальная жизнь: Никитке следует учиться, а Сашеньке пора выходить замуж. В Швейцарию сейчас едет много русской аристократии. Думаю, что найдется подходящий жених для нашей красавицы…
Огорошив нас таким образом, тетя уже утром уехала обратно.
Мои домашние – папа, мама, Никита – долго обсуждали тетино предложение. Особенно сомневалась мама.
– Может, скоро все успокоится? – вздыхала она.
– Успокоится, мы сразу вернемся, – пообещал папа, которому идея сразу понравилась, в отличие от мамы и меня.
Мои мысли пришли в еще более хаотичный беспорядок. Я опять стала думать до боли в душе об Алексее… А вдруг мы уедем настолько долго, что он навсегда забудет меня? Вдруг я там действительно выйду замуж, и уж тогда точно потеряю его? Вдруг…? В общем, моя рана в сердце еще сильнее закровоточила…
…В конечном итоге, взрослыми все же было принято решение уехать, и мама стала собирать вещи.
Папа попросил ее брать только самое необходимое.
– Я думаю, мы пробудем там месяцев шесть, а то и меньше, – глубокомысленно произнес он.
Дом превратился в вокзал. Везде лежали сумки, чемоданы, саквояжи. Мама переворачивала все выдвижные ящики и перебирала одежду, безделушки и другие предметы, как будто боялась забыть что-то важное. Она разглядывала каждую вещь, извлеченную наружу. Ведь в любой из них был маленький кусочек нашей жизни: в Никитиных крошечных ботиночках, в моем крестильном платьице, в ее свадебной шляпке… Все вещи были для нее ценными. Но взять так много мы не могли. Поэтому выбор был долгим, сборы – болезненными, и растянулись они на целую неделю.
Папа сердился и говорил, что нельзя так привязываться к вещам. Когда увидел на глазах у мамы слезы, бессильно развел руками:
– Ну, ведь не навсегда уезжаем!
Только Никитка был абсолютно счастлив и безмятежен. Он бегал по дому с горящими глазами и все время задавал какие-нибудь вопросы:
– А в Швейцарии на каком языке говорят?
– А там есть море?
– А мы возьмем с собой Ветерка?
Конечно, для братишки это было большое приключение. Ведь отъезд в другую страну обещал быть долгим! К тому же, Никита никогда не был за границей. Да и вообще, никуда далеко не ездил. А тут … за тридевять земель – в Швейцарию!
Я каждый день ходила к морю. Родителям было сейчас не до чего, кроме сборов, и меня никто не сопровождал, как совсем еще недавно. А мне и не было страшно, я верила, что Ветерок не даст меня в обиду.
Грусть не только не покидала меня, она разрасталась, становилась все больше и больше. Сердце с болью осознавало, что, уехав отсюда, я лишаю себя шанса быть с Алексеем. Ведь так легко однажды для него встретить другую, а для меня – другого, и забыть наши встречи и чувства навсегда.
Увы, такого я допустить не хотела. И поэтому в моей буйной головушке медленно, но уверенно рос собственный план, в котором цели уезжать из России не было…
Наступил день отъезда.
Было только начало ноября, но день стоял замечательный – теплый, солнечный. Хотя прохладный ветер давал почувствовать, что зима вскоре станет здесь главной хозяйкой.
Мы погрузили все свои вещи в экипаж, посидели на дорожку, попрощались с Марией и Богданом и, помахав родному дому, с грустью отправились в неизвестность.
Меня, как и всех, одолевали похожие чувства, но только они были связаны не с отъездом в Швейцарию. Очень скоро мне предстоит расстаться со своей семьей. На долгих шесть месяцев. Хотя они об этом еще не знают. И только сейчас я не вовремя поняла, как сильно их люблю и как страшно распрощаться с ними. Пусть даже не навсегда. Слезы ручьем побежали из моих глаз. Мама обняла меня за плечи, я прижалась к ней, не в силах унять рыдания.
– Мы обязательно вернемся сюда, Сашенька, – прошептала моя милая мамочка, и ее голос дрогнул – нетрудно было догадаться, что у нее сейчас глаза тоже были на мокром месте. Только не знала она, что задумала ее непокорная дочь.
В порту было очень оживленно. Коляски, двуколки, чемоданы, саквояжи, пассажиры с детьми, животными… Оказывается, не мы одни покидали страну. У большинства людей были озабоченные лица: каждый понимал, что это не увеселительное путешествие, ведь приходится оставлять родные места на несколько месяцев. А может, и на более долгий период.
Грузчики помогли нам занести вещи в каюту. В ней было две комнаты: одна – для родителей, другая – для нас с Никитой.
Когда все наши чемоданы и саквояжи были на пароходе, а мы в каюте, я отпросилась погулять по палубе.
Мама тревожно взглянула на меня:
– Хорошо, только недолго.
Она как будто чувствовала что-то.
Я тихо зашла в нашу с Никитой комнату и положила заранее приготовленное письмо брату под подушку, так, чтобы бумажный уголок торчал наружу.
После этого взяла свою сумочку, в которой лежала та сумма денег, которую я заработала в тетушкиной гимназии. Стараясь быть незаметной, смешалась с толпой и, поминутно оборачиваясь туда, где могли появиться на палубе мои родители, выскользнула на берег.
Через десять минут я уже была на таком расстоянии, с которого разглядеть меня в толпе было невозможно. Я собиралась сегодня отправиться к тетушке в Полянск. В город, где жила моя любовь. Я верила, что такая самоотверженность – остаться в России ради любимого человека – будет оценена Алексеем по достоинству. И еще надеялась, что та женщина, которую я видела вместе с Алексеем, была просто его родственницей…
ЗАВТРА – ГЛАВА 7 – НАШИ ДНИ.