Матвей… Мой нежеланный стражник…
Удивительно, как люди могут влиять на жизни друг друга! С одной стороны, что бы было с нами, если он не встретился и не влюбился в меня? С другой, парень отгородил мою персону от всех, кроме семьи, коими сейчас являлись тетя и Гертруда. Когда мы шли с ним, и я встречала знакомых из той, далекой прошлой жизни, они делали вид, что не замечают меня.
Но вот одну встречу – помимо той, с Алексеем, – мне не удалось избежать…
…Это было на второй день после известия тети о скором отъезде. По пути на вечерние занятия кто-то за спиной назвал мое имя. Мы с Матвеем одновременно остановились и обернулись.
Я сразу узнала Лайлу, еврейскую девушку, которая очень короткий период работала вместе со мной в гимназии. Потом она вышла замуж и оставила школу.
На фоне серого невзрачного города Лайла выглядела замечательно: темно-красные замшевые сапожки, черная короткая пушистая шубка, шарфик и маленькая шляпка – под цвет обуви. А также длинная, широкая черно-бордовая юбка – великолепная комбинация ткани и вязаных вручную кружев. Вещи были не новые, что невольно бросалось в глаза, но все равно сильно выделялись на фоне шинелей, старых женских пальтишек, ватников… Я даже вспомнила, что этот наряд Лайла иногда надевала, когда работала в гимназии.
И лицо у нее было – приятно взглянуть – розовое, с маленькими симпатичными ямочками на щечках.
– Здравствуй, Сашенька! – улыбаясь, поприветствовала меня девушка, посмотрела на Матвея с любопытством и слегка наклонила голову, как знак приветствия. – Не видела тебя сто лет! Как ты поживаешь?
Я улыбнулась на ее фразу «сто лет» и подумала о том, что моя внешность сейчас без слов отвечает на вопрос Лайлы. Я давно перешла в одежде на рабоче-крестьянский стиль. Всё для того, чтобы не сильно выделяться, да и из-за моей учительской работы тоже. Кроме уже не той одежды, Гертруда ежедневно рассказывала мне и о моем лице: «Ой, Сашенька! Какие у тебя впалые бледные щечки, подглазицы!..»
– Хорошо поживаю, – тем не менее ответила я, улыбаясь.
Я искренне обрадовалась нашей встрече. Мы не успели подружиться, пока работали, но Лайла была очень славной девушкой: доброй, приветливой, дружелюбной. И ведь не постеснялась подойти, увидев меня с Матвеем.
Кстати, нужно было представить и его:
– Это Матвей.
Полагалось добавить что-то еще к имени. Например, мой друг, жених, брат, сват… Но у меня язык не повернулся. Другом я Матвея не считала, женихом – тем более.
Лайла улыбнулась парню очень приветливо. Это всегда ее отличало от многих – тактичность, вежливость, показ ценности каждого и всякого.
Мы с Матвеем торопились в церковь на занятия, поэтому пришлось распрощаться с девушкой, предварительно понадеявшись на то, что нам удастся встретиться вновь…
Если бы я знала, при каких обстоятельствам мы снова встретимся с Лайлой!..
Пять дней… Оставалось пять дней до нашего отъезда. Точнее, побега. Вдруг все получится и через время, пусть даже не очень скорое, я увижу свою семью?
Сердце счастливо трепетало, когда я так думала.
Но тут же старый коварный вопрос, который когда-то уже заставил меня сделать глупость, перечеркивал мою радость:
«А как же Алексей? Если случится такое, что я никогда его больше не увижу?»
Я прислушалась к себе. Было тревожно, однако надежда не зря умирает последней. Когда все закончится (а ведь, то, что сейчас творится в России, обязательно закончится – не может же это продолжаться вечно!), мы вернемся, и я найду его.
А что будет потом? Может, я и не буду нужна ему вовсе?..
Впрочем, что сейчас переживать о том, что не случилось. Лучше сосредоточиться на другом: хочу уехать отсюда, и это – главнее!.. Тётя права: я не смогу ничего изменить. Если и я, и Алексей выживем в это трудное время, и если всё-таки есть судьба быть нам вместе, то всё равно произойдет то, о чем я мечтаю.
…Матвей неожиданно попросил меня помочь.
В городе, в бывшей картинной галерее, открыли приемник для бездомных детей – беспризорников, – которых со всеми событиями в стране появилось на улицах немало, и – увы! – количество их росло с каждым днем. Это понятно – война длилась уже не один год.
Рано утром мы вошли в здание из красного кирпича. Картин на стенах не было. Куда их убрали, я спрашивать Матвея не стала.
На меня возлагалась задача переписать детей по именам и фамилиям. Дальше планировалось распределить ребят по семьям. Трудно представить, что в такое голодное время кто-то добровольно согласится взять в семью дополнительный рот. Хотя, очень хотелось верить, что найдутся добрые люди. Детей было искренне жалко, к тому же, некоторые из них совсем маленькие.
Матвей носился тут же, принимая и раскладывая привезенные матрасы, подушки, одеяла и даже постельное белье. Он понимал, что быстро расселить беспризорников по приемным семьям не получится, поэтому несколько ночей большинство из них проведет здесь.
Дети были от трех до пятнадцати. Грязные, оборванные, с дикими глазами… Многие из них курили, некоторые кучками, прямо на полу, играли в карты. Были и такие, что испуганно жались к стенам и поглядывали вокруг как загнанные в угол зверьки.
Вскоре детей накормили кашей, привезенной откуда-то в большом котле. Затем напоили светло-коричневым чаем. Они, довольные, разлеглись на полу, на матрасах. Но кто-то, особо неугомонные, стали шнырять по зданию и не хотели регистрироваться. А я никак не могла их не только переписать по именам, но даже сосчитать. Матвей куда-то убежал, меня же эта коричневая масса всерьез не воспринимала.
Наконец вернулся Матвей, огляделся, оценил обстановку и громко объявил:
– Сейчас принесут пряники. Кто не записался, пряник не получит.
Тут же все «незаписавшиеся» ринулись к столу, за которым сидела я, едва не перевернув его вместе со мной.
Мы с Матвеем переглянулись: он подмигнул, я улыбнулась в ответ.
Вечером дети остались с красноармейцами, а мы с Матвеем заторопились в церковь…
К концу дня я полностью выдохлась. Может, поэтому не смогла во время отреагировать на событие у двери, когда Матвей привел меня домой.
Он спросил без подходов:
– Ты помнишь, что я предложил тебе?
Отпираться или притворяться, что не помню, не было сил. Поэтому я просто кивнула.
– Тогда мы с тобой как бы жених и невеста, – улыбнулся он во всю ширину своего рта.
И вдруг сграбастал меня в охапку и прижался своими губами к моим. Я и охнуть не успела…
Поцелуй длился так долго, что у меня уже перехватило в горле от нехватки воздуха. Я замычала. Он расслабил свою хватку и оторвался от меня. Я ждала увидеть его улыбку во весь рот, но неожиданно удивленно заметила, что он серьезен.
– Саша, ты для меня – особый человек, – тихо произнес он. – Я боюсь только одного: потерять тебя. Прости, что я вот так… бесцеремонно… Не сдержался… Не обижайся… Тянет меня к тебе с непреодолимой силою. Это плохо? – он заглянул мне в лицо.
Хотя было темно, свет из окон отразился в радужках его глаз. Разозлиться на него у меня не было сил. Да и открытость Матвея подкупала. На его вопрос я неопределенно пожала плечами. Да и что тут скажешь?
– Ладно, иди спать, – устало проговорил он. Было видно, что ждал он от меня совсем другой реакции.
Развернулся и пошел, ссутулившись.
Я посмотрела ему вслед, вздохнула…
Прости, Матвей. Ты, несомненно, хороший человек. Заботливый, ответственный. Наверно, надежный. Но я не смогу тебя полюбить. К тому же, скоро, очень скоро, я собираюсь навсегда исчезнуть из твоей жизни…
Вспомнив о нашем отъезде, сразу же ощутила прилив сил и заторопилась домой…
В нашей комнате было тепло и уютно. В камине краснели угли.
Тетя сидела за столом и перебирала фотографии, письма. Гертруда тихо собирала вещи. Видно было: она очень счастлива. Мысль о том, что мы скоро оставим Россию и уедем в мирную страну, вдохновляла ее. Она тихо мурлыкала, проверяя шерстяные носки, выбирая не рваные теплые чулки.
Тетя даже предупредила ее:
– Будь осторожна, Гертруда. К сожалению, все написано на твоем лице. Кто-нибудь может догадаться, что мы что-то замышляем…
Мы тихо шептались вечерами, обсуждая предстоящее событие.
– Тетя, а кто этот знакомый, который нам помогает? – спросила я.
– Учитель из мужской гимназии Петр Прохорович. Он узнал от кого-то, что все, кто хочет уйти из города, проходят через двор кирпичного завода. Во время обстрела два месяца назад там, на заднем дворе, брошенной бомбой была разрушена стена. Завод сейчас не работает. То есть мы должны тихонько зайти во двор завода…
– А как мы это сделаем незаметно? – перебила ее Гертруда.
– Вы помните тропинку между рынком и кирпичным заводом? Там еще два забора с двух сторон?
Мы с Гертрудой молча кивнули.
– Петр Прохорович сказал, что одна доска в заборе отодвигается. Людей там ходит немного, из-за того, что место пустынное. Люди боятся нарваться на воров. Поэтому мы пройдем туда незаметно, найдем…
– Да, тетя, но ведь мы тоже можем нарваться на воров! – взволнованно перебила я.
– Это, когда ты один, – опасно. А когда нас будет трое…, - тетя не закончила предложение, но и так все было понятно, что она имела в виду.
– Понятно, – сказала я и увидела, как медленно начинают округляться глаза Гертруды – она всегда очень быстро поддавалась панике.
– Итак, мы пройдем через двор. Там сейчас никого, потому что завод закрыт. Выйдем через разбитую стену. А там сразу в лес.
– Мы пойдем через лес?! – громким шепотом воскликнула Гертруда. – Но ведь будет темно! Все еще рано темнеет!
– Придется рисковать. Это единственный способ – покинуть город… Пройдя через лес – возможно даже, нам там придется заночевать, – мы выйдем к деревне. За ней, по слухам, стоят формирования белой армии. Они нам помогут продвигаться дальше, к морю. А там – мы сможем выехать за границу.
Я вздохнула: план мне не нравился. А эти слова неуверенности, которые мелькают в тётиной речи? «Возможно», «по слухам», «узнал от кого-то»…
Но и жить здесь не хотелось. Матвей давил на меня с какой-то регистрацией. Я страшно не желала этого и понимала, что настанет момент, когда не смогу избежать женитьбы.
Может, все получится?
Может…
Оставалось только уповать на Божью помощь.
Прошло еще три дня.
Весь этот период с утра я была в приемнике с детьми, а вечером – в церкви.
Наконец наступила пятница – день, когда мы собирались покинуть город.
Но утром тетя сказала, что задуманное случится завтра.
Сердце мое тревожно заныло. Просто от страха или это были какие-то предчувствия? За неделю я так устала, что сил не было понять причину моих тревог. К тому же, ночами не спалось, все представлялся в деталях наш побег. Чем больше я о нём думала, тем больше в мою голову приходило осознание того, что всё это не просто плохая, а ужасная идея.
Город охранялся от внешнего посягательства: группы красноармейцев дежурили на дорогах и в тех местах, где проникновение на их территорию считалось возможным. Все они были вооружены. Я знала от Матвея, что у них есть приказ стрелять не разбираясь. А мы, четыре женщины и один пожилой мужчина (я имею в виду также Петра Прохоровича с женой), собираемся «сломать» границу, которую трудно пересечь и специально обученным людям… Кровь в жилах останавливается при мысли о том, что нас просто застрелят на месте.
Хотя побег отложился на одни сутки, однако, меня с утра того пятничного дня начала колотить мелкая дрожь. Я постоянно мерзла и куталась в шаль.
Матвей спросил тревожно:
– Саша, ты не заболела?
И по-свойски потрогал мой лоб, который, как оказалось, был покрыт холодным потом.
– Со мной все в порядке, – отведя его руку в сторону и хмурясь, буркнула я.
Он, кажется, обиделся. Отошел в сторону и целый день избегал подходить ко мне. Однако вечером, когда, наконец, наш длинный рабочий день закончился, он как ни в чем не бывало пошел провожать меня до дома. Довел, не задержался ни на минуту, развернулся, ушел – выполнил долг и отправился восвояси.
Завтра вечером мы с Матвеем должны были увидеть друг друга в последний раз – точно также расстаться около нашего дома. И всё! Жизнь разведет нас в разные стороны. Завтра мы – я, тетя и Гертруда – собирались вступить на тропу «приключений».
Или злоключений?..
…Я зашла в нашу комнату. Там было необычайно тепло. Видно, Гертруда решила сжечь все оставшиеся дрова перед отъездом.
Обе – и она, и тетя, – были в приподнятом настроении. На столе стояла картошка, вверх поднималась струйка полупрозрачного пара. Похоже, они не только решили все дрова истратить, но и деньги. Ведь цена на картошку на рынке была сумасшедшей.
Мне очень хотелось обсудить с ними опасения насчет завтрашнего дня. Но, увидев их сияющие лица, передумала. Стараясь не показывать, какие страхи бродят у меня в душе, воодушевленно оценила их старания:
– Как здорово: картошечка!
– Мы с Гертрудой на рынок сегодня ходили, – и тетя многозначительно посмотрела на меня. А потом перешла на шепот: – Посмотрели, есть ли доска в заборе, которую можно сдвинуть. Нашли ее. Все в порядке.
Я опять почувствовала себя неспокойно. Засосало под ложечкой. Что будет завтра? Не угодим ли мы в неприятности вместо побега в счастливую жизнь?
Гертруда зашептала:
– Саша, я собрала твои теплые вещи. Посмотри, что ценное ты хотела бы взять с собой?
Я тут же посмотрела на картины Алексея, висевшие на стене.
– И не думай! – строго сказала тетя и перешла на шепот: – Саша, мы берем только деньги, оставшиеся драгоценности, теплую одежду и сменное белье. Картины положить некуда.
– Я вытащу их из рамок, – умоляюще попросила я.
– Ты испортишь их. Давай спрячем здесь, – тетя встала из-за стола и пошла в угол, по дороге захватив ножницы.
Там она, стараясь не шуметь, отковырнула одну из досок на полу.
Я подошла поближе и увидела маленький тайник. Внутри него уже лежали какие-то бумаги.
– Это письма мужа и те фотографии, которые я решила не брать с собой, – пояснила тетя, и в глазах ее мелькнула грусть. – Сюда мы положим и твои картины. Думаю, они поместятся даже вместе с рамками. Когда-нибудь мы вернемся домой… Я надеюсь…
Я подошла к картине «Мальчик с собакой» и протянула к ней руки, намереваясь снять. Но тетя остановила меня:
– Дождемся завтра. Твой Матвей зайдет утром за тобой. Может заметить. Начнет думать, в чем причина… Не будем рисковать…
Весь следующий день я была как на иголках. Даже Матвей это почувствовал, хотя я старательно скрывала свой страх и бурлящие во мне чувства. Он искоса поглядывал на меня, но ни о чем не спрашивал. Ко мне неожиданно вернулась детская привычка, от которой так старательно когда-то отучала меня мама: я снова начала грызть ногти. К тому же, отвечала невпопад и пару раз уронила стулья, стоявшие на моем пути.
Наконец рабочий день закончился, и Матвей проводил меня, как обычно, до самой двери. Каким длинным казался сегодня мне этот путь: от церкви до нашего крыльца! Я старалась вести себя естественно, как всегда, когда меня провожал Матвей – ведь таких одинаковых вечеров было уже несколько: можно было приобрести привычку делать одно и то же.
Но Матвей все-таки заподозрил что-то. Он спросил в последнюю минуту, перед тем, как пожелать мне спокойной ночи:
– Саша, у тебя все хорошо? Вчера вечером ничего не случилось?
– Нет, – как можно беспечнее ответила я.
Он потянулся было ко мне с поцелуем, но я, чирикнув: «Спокойной ночи!», торопливо запрыгнула в подъезд.
…Тетя и Гертруда были уже одеты.
– Саша, переодевайся, – тихо скомандовала тетя. – Через тридцать минут мы выходим.
– Да я так.
– Нет, надень одежду потеплее. Ты забыла, что нам, возможно, придется ночевать в лесу?
Я натянула две пары теплых чулок, заботливо приготовленных Гертрудой, надела шерстяную кофточку. Тетя сунула мне в руки небольшой, наполненный чем-то мешочек прямоугольной формы на длинной веревке.
– Надень на шею, Саша. Там деньги.
Я послушно сделала то, что она велела. Заметила, что у меня дрожат руки.
Последняя суета, проверка, все ли взяли…
Еще вчера мы договорились, что оставим в комнате все так, как будто ушли ненадолго… Не будем прибираться, выбрасывать мусор из ведра…
Наконец все было готово, и тетя сказала:
– Выйдем не все сразу. Иначе соседи могут что-нибудь заподозрить. Саша и Гертруда, идите первыми.
– Давайте посидим на дорожку, – осипшим голосом проговорила Гертруда.
Мы с тетей оглянулись на нее. Наша верная Гертруда выглядела очень бледной. На ее почти белом лице голубой полоской выделялись губы.
Мы молча согласились с ней, дружно присев на краешек кровати. Замерли в молчании, читая молитвы про себя. Я все время сбивалась и начинала «Отче наш…» снова и снова. Так и не смогла дочитать до конца: мысли путались настолько, что все слова знакомой с детства молитвы забылись.
– Пора! – поднялась тетя.
Мы сделали то же.
Я в последний раз осмотрелась. Заметила, что моих картин на стене нет. Значит, тетя не забыла, и они были спрятаны в тайник.
– Поторопитесь, – произнесла тетя тихо.
Мы с Гертрудой выскользнули в коридор. Там, к счастью, никого не было. Голоса соседей были слышны на кухне и в комнатах.
Мы направились к черному ходу, и через минуту были уже на улице.
Гертруда действовала строго по указаниям моей тети. Первое, что мы сделали – это свернули на соседнюю улицу и нашли извозчика… Через минуту и тетя присоединилась к нам.
Мы забрались в экипаж, и наше опасное путешествие началось.
Меня била уже не мелкая, а крупная дрожь, медленно нарастающий ужас начал сковывать тело. Было безумно страшно. Хотелось сказать тете: «Давайте вернемся! Может, появится лучший момент для побега?»
Но у меня не хватило смелости даже на это…
Экипаж неспешно двигался по городу. Но мы не выглядывали на улицу. Быть замеченными знакомыми не входило в наши планы. Просто сидели, прижавшись к стенкам. Однако из окошка было многое видно. Неспешно мимо нас протекали городские картинки: площадь, церковь, магазины, немногочисленные прохожие… Я думала, как все изменилось за последние полтора года. Вот также вечером, я приехала к тете, сбежав из родного дома. Город был оживлен, казалось, пребывал все время в каком-то легком празднике. А сейчас… Люди предпочитали поскорее добраться домой, а не гулять по улицам. Самыми главными «гуляками» теперь были люди в военной форме и обязательно вооруженные.
Время тянулось медленно. То расстояние, которое обычно проезжалось за десять минут, мне показалось, растянулось на полчаса…
Наконец мы подъехали к рынку. Извозчик остановил лошадь. Мы вышли, а тетя, повернувшись к извозчику, расплатилась. Он тут же укатил. Ему было абсолютно неинтересно, куда это на ночь глядя отправились три женщины…
Рынок закрылся пару часов назад. Но рядом с воротами все еще сидело двое нищих. А сквозь решетку ограды было видно, что на пустой территории рыскали голодные собаки в поисках остатков еды.
Мы направились к тому месту, где между двумя заборами, огораживавшими кирпичный завод и рынок, зиял узкий проход. Сделан он был, разумеется, случайно, когда усердные хозяева торговли и производства отгораживали свои владения.
Сейчас проход чернел непроницаемой темнотой, и мне совсем не хотелось туда идти. Но дороги назад не было: шанс, который нам предоставила судьба, придется использовать. Ни тетя, ни Гертруда мне не простят, если я сейчас запрошусь обратно.
Мы оглянулись по сторонам, и одна за другой нырнули в темноту.
Мгновенно свет с улицы – и без того слабый – перестал освещать нам тропинку, и дальше мы пробирались уже на ощупь. Впереди – тетя, за ней – я. Шествие замыкала Гертруда.
Тетя шла и шепотом считала шаги. Таким образом, она собиралась найти доску в заборе, через которую нам предстояло попасть на территорию завода. Я слышала ее взволнованный голос, ежилась от холода и паники, но послушно шла следом.
– Гертруда, а где Петр Прохорович с женой? – вспомнились наши соучастники побега.
Гертруда тяжело дышала. Никогда за ней раньше не замечала, чтобы при ходьбе у нее появлялась одышка. Наверно, просто страх стал результатом ее нездоровья. Я вспомнила синие губы Гертруды перед выходом из дома. Бедная женщина!
– Не знаю, – шепотом, с трудом выдавливая каждое слово, ответила она. – Вроде договаривались встретиться на заводе.
Тетя остановилась.
– Кажется, здесь, – произнесла она и подошла к забору.
Глаза привыкли к темноте, и я могла разглядеть ее фигуру, поднявшую руки к деревянному ограждению. Вдруг стало видно, как в заборе появляется черный треугольный проем.
– Здесь! – радостно прошептала тетя и первая полезла внутрь.
– Можно, я вперед, Саша? – попросила меня Гертруда. – Если не буду пролазить, толкай меня.
Она начала протискиваться между досок. К счастью, щель оказалась достаточно широкой, и через полминуты Гертруда тоже исчезла за забором.
Настала моя очередь. Я испуганно оглянулась назад, и вдруг увидела, как чья-то тень качнулась в метрах десяти от меня. Ужас и отчаянье толкнули меня вперед, и я с бешено бьющимся сердцем ласточкой проскользнула внутрь – только ветер свистнул в ушах. И тут же торопливо, дрожащими руками, задвинула доску за собой. Прижалась ухом к забору. Может, показалось? Как там говорят: у страха глаза велики? По ту сторону забора не раздавалось ни звука, ни шороха.
– Саша, ты где? – услышала я громкий шепот тети.
Отвечать побоялась: вдруг тот, кто все-таки есть за забором, услышит и поймет, какую доску отодвигать… Поэтому просто пошла на шепот.
Теперь мы стояли втроем на площадке перед темным зданием завода и прислушивались к тишине. Где-то здесь должен был быть Петр Прохорович, которого я никогда не видела, но уже хорошо запомнила его имя. А с ним – супруга.
Было очень тихо. Казалось, здесь даже мышей нет.
– Петр Прохорович, вы где? – громко прошептала тетя.
Никто не отозвался.
Тетя прочистила горло и негромко, но вслух, повторила:
– Петр Прохорович, где вы?
Я испуганно вздрогнула: мне показалось, что тетин голос прозвучал слишком громко в ночи. И уже хотела предостеречь ее – попросить ничего не произносить вслух, – как вдруг мы услышали шорох. Громкий шорох. Со всех сторон. И он приближался к нам.
– Что это? – прошептала Гертруда и начала падать.
Я пыталась удержать ее, но она была слишком тяжелой. Женщина грузно опустилась на колени, почти упала на землю, крепко схватив меня за руку.
Но мне было страшно не меньше, чем ей.
– Мамочка! – прошептала я. – Тетя, я боюсь.
И вдруг, сама от себя такого не ожидая, я завопила:
– Помогите!
Что-то стукнуло со стороны забора, прошлепали чьи-то шаги и вдруг… раздался выстрел. Такой громкий, что у меня заложило в обоих ушах. Но я все равно услышала, что ЭТО, которое шуршало, как будто отползло назад.
Я торопливо обернулась. В темноте близко от меня стояла какая-то высокая фигура.
– Петр Прохорович? – спросила тетя незнакомца взволнованным голосом. – Почему же вы так долго? А где супруга?
– Это я, Тамара Александровна! – ответила фигура голосом Матвея…
Прежде чем начать разговор, Матвей вывел нас с территории завода. Когда мы вышли к рынку, фонарь, стоявший у главного входа, осветил лицо парня, и я увидела, что он был в ярости: глаза сверкали, на скулах напряглись желваки, и он без остановки кусал губы. Я никогда таким его не видела и, честно говоря, изрядно струхнула.
Вокруг никого не было. И Матвей, не опасаясь быть услышанным, прямо спросил тетю:
– Тамара Александровна! Что все это значило? Объясните мне, пожалуйста.
Тетя промолчала. Она поддерживала под локоть Гертруду, и даже не повернула головы, услышав вопрос. Я держала старую женщину под другую подмышку.
– Как я понимаю, вы хотели сбежать из города?
Опять в ответ молчание.
– Пойдемте!
Матвей резко повернулся и зашагал вперед.
Никто из нас не шелохнулся. Каждый, думаю, как и я, решил про себя, что он хочет отвести нас к своим и сдать из рук в руки властям.
Он оглянулся, вернулся обратно.
– Ну?
Мы стояли, скованные страхом.
Вдруг Матвей схватил меня за руку и потащил за собой.
– Матвей! – услышала я негромкий окрик тети.
Он никак не отреагировал. Я испуганно обернулась и увидела, что тетя и Гертруда торопливо засеменили за нами.
Матвей настолько крепко сжимал руку, что я чувствовала боль. Попыталась освободиться. Не получилось.
– Матвей! Мне больно! – простонала я и дернула руку на себя.
Матвей, почувствовав это, наоборот, сделал хватку еще сильнее.
– Ой, больно! – чуть не плача, выговорила я, пытаясь надавить на жалость.
Не получилось. Матвей только прибавил шагу. Я едва успевала перебирать ногами, а тетя и Гертруда с трудом поспевали за нами. Обернувшись, я увидела, что бедная Гертруда держится за сердце.
– Матвей, прошу тебя! – взмолилась я. – Гертруда себя не очень хорошо чувствует!
Но то ли он не слышал, то ли был настолько в ярости, что не контролировал себя.
Лишь когда парень остановился, я огляделась по сторонам и поняла, что мы находимся почти на краю города. В нескольких метрах от высокого кирпичного забора дома, который когда-то принадлежал купцу Емельянову. За каменной оградой стоял чудом сохранившийся работающий фонарь, однако свет, исходивший от него, едва освещал территорию вокруг.
– Смотрите! – сурово произнес Матвей и мотнул головой в сторону забора.
Мы все как по команде обернулись туда.
Сначала я ничего не поняла: забор, ну и что?
На земле рядом с ним были, кажется, насыпи земли. Или нет?..
Первой поняла Гертруда и охнула. В этом звуке были и ужас, и страх, и боль. И тут я тоже осознала, ЧТО вижу. Это была не земля. Это были человеческие тела… Много человеческих тел. Они не лежали рядком, как положено мертвым. Они были свалены в кучу. Может, не свалены. Может, падали… падали один на другого, когда смерть косила их своей беспощадной косой.
На заборе было написано краской:
«Мы не дали сбежать врагам революции за границу. Они ответили за всё».
Матвей дернул меня вперед и потащил к мертвым телам.
– Не надо! – заплакала я и села на землю.
Он подхватил меня под мышки, поставил на ноги и почти донес до забора.
И тут я увидела Лайлу. Точнее, ее тело. На ней не было шубки, шляпки и даже сапожек. И лежала она лицом вниз. Но я сразу узнала ее красивую юбку, отделанную кружевами.
Я почувствовала, как неведомая сила сжала мои виски…
Потом будто выключился свет…