Пришел в себя, когда услышал шаги. Не удивился, только сердце сжалось от страха в ожидании новых побоев. И не было радости, когда услышал голос приятеля:
— Ротфельд, где вы, отзовитесь!
— Заходите, я здесь!
С появлением Ландесберга чуть-чуть успокоился, удивился: как оказался в квартире? Еще более успокоился, узнав, что забыл запереть дверь и друг ее запер. Рассказал ему о своих злоключениях, а тот уже сдал приемник.
У Ландесберга почти немецкая внешность: несемитский нос, большие роговые очки скрывают глаза, аристократическая худощавость лица дополнена пробором, украшающим изборожденный тонкими морщинами лоб. Высокий, длинноногий, в аккуратной и добротной одежде, он не привлекает внимания. Наверное, принимают за немца, ни разу не задержали на улице.
Завидует Ротфельд другу, и не думает, что, может, поведение придает ему «арийскую внешность».
Уложил Ландесберг в постель Ротфельда, осмотрел, ощупал, успокаивает:
— Счастливо отделались, нет переломов, одни синяки и кровоподтеки. Денек-другой полежите — пройдет.
— А приемник!
— Сдам от вашего имени, только прежде всего подкрепимся.
Великосветская внешность Ландесберга скрывает немало талантов. Не только оказал медицинскую помощь — приготовил из имеющихся запасов необыкновенное блюдо — «венгерский гуляш». Так и не понял Ротфельд, почему Ландесберг так назвал колбасу, приправленную острыми специями. Манит запах, пробует — не чувствует вкуса, по-прежнему ощущается боль.
Съел Ландесберг почти весь «венгерский гуляш», взял приемник и распрощался.
Каждый день навещает Ротфельда, приносит различные новости. «День памяти Петлюры» стал апофеозом кровавых событий.
Когда Ротфельд потерял надежду на хваленый немецкий порядок, оккупанты стали его наводить железной рукой — пунктуально, беспощадно, жестоко. Как благо воспринял принудительный труд евреев (раз нужна их работа, значит, не нужна их смерть). Еще большую веру вселили расклеенные первого августа афиши о создании «дистрикта Галиция», включенного в генерал-губернаторство. Раз введено гражданское управление и на улицах появились шуцманы, значит, тут почти как в Германии, недаром объявлено, что дистрикт вошел в «объем могущества» германского государства. Осмелел, стал чаще появляться на улицах. Шагает по мостовым, робко поглядывает на тротуары, никто не обращает внимания. Ездит в появившихся для евреев прицепных трамвайных вагонах с надписью «Hyp фир юден». Стал подыскивать работу, но не находит ничего подходящего. Любая интеллигентная работа недоступна еврею, на рабочие места принимают в последнюю очередь. И безработным оставаться опасно, ходят слухи, что неработающих куда-то угоняют из Львова. Обходит знакомых, не могут помочь — нет еврейских предприятий, еврейским ремесленникам не требуются такие помощники. Имеются знакомые среди украинцев и поляков, но это — интеллигенты, сами ищут работу.
Нежданно-негаданно примчался Ландесберг с радостной вестью:
— Поздравляю, по решению губернатора Галиции доктора Ляша создан юденрат, восстановлена жизнь еврейской общины. Мы с вами и другие известные еврейские деятели назначены членами юденрата.
— Юденрат?.. Еврейская община? — Ротфельд не верит ушам.
— Юденрат! — повторяет Ландесберг.
«Неужели немцы прекращают бесчинства и берут под охрану евреев?.. А как же, и для них опасно без конца разжигать кровожадные инстинкты полудиких людей», — убеждает себя и не верит возникшей надежде. Выясняет у Ландесберга:
— Кого еще назначили в юденрат?
— Иозефа Парнаса, Нафтулу Ландау, Симона Улама, Освальда Кимельмана, еще нескольких членов довоенного сионистского исполкома.
— А вам откуда известно?
— От Иозефа Парнаса, председателя нашего юденрата. Даже Ротфельду не рассказал Ландесберг о событиях последней недели (еще в начале адвокатской карьеры узнал о строгой ответственности за разглашение данных о сотрудничестве со специальными службами). Нет, он не стал немецким агентом, только доверенным лицом — так в старое польское и в нынешнее нацистское время называют тайных добровольных помощников карательных органов. Людишки с предрассудками клеймят таких информаторов, обзывают доносчиками. Дурачье! Умный информатор не донесет во вред себе и ближним, его информации — контакты с властями для проведения нужной политики. К счастью, такие контакты оказались возможными и с нынешней властью. Не будь этих контактов, в юденрат вошли бы подонки, а они — заслуженные общественные деятели, определявшие жизнь еврейства Галиции, сгнили бы на каких-нибудь скотских работах.
Вспоминая свою умную тактику в управлении СС и полиции, Ландесберг и сейчас ведет себя умно — не торопит Ротфельда с ответом, и так ухватился за юденрат, как за спасение.
«Юденрат — великое благо!» — твердит сам себе Ротфельд. Не обольщается, не ждет избавления львовских евреев от унизительных порядков, оскорблений и мук. И все же нормализация жизни общины, даже на самых тяжелых условиях, лучше нынешнего вовсе бесправного положения. Нормализация! Не станет ли эта «нормализация» более совершенной системой грабежей и убийств? Вспоминает эсэсовского офицера-грабителя, и такой сможет стать немецким руководителем еврейской общины! Все может быть, даже грабеж, даже убийства, но раз решено возродить общину, значит, евреям как народу даруется жизнь. Иначе нет смысла в общине. Только бы выжить, закончится война, нормализуется жизнь.
Так с размышлений о жизни общины Ротфельд перешел к мысли о собственной жизни. Ужас пережитого, неопределенность дня нынешнего, постоянно угнетающий и терзающий страх определили решение. В предложении Ландесберга увидел избавление от сегодняшних и завтрашних мук, чиновникам немецкого административного аппарата, даже евреям, конечно, будет обеспечена безопасность. Больше не думает о назначении юденратов как органа немецких властей, только об юденрате — органе еврейской общины. Хитрит сам с собой, слил воедино свое благо и благо общины: «Юденрат — это жизнь, господь не захотел моей гибели. Спасая себя, все сделаю для спасения евреев». Так и подумал — вначале о своем спасении, потом повторил заученной формулой: «Все сделаю для спасения евреев».
Совесть, совесть! Удобная совесть — красивый мешок, наполняемый любым содержанием. Ландесберг изучил совесть Ротфельда, свое превосходство видит в том, что давно живет без этого ненужного хлама — реквизита богадельни слабовольных людей.
Ранним утром отправилась Наталка на рынок. Надеется что-нибудь купить у крестьянок, позже — одни перекупки и наполовину пустые прилавки.
Вышла на улицу, стоит у ворот зловещая группа: немецкий солдат с желто-голубыми нашивками на погонах, двое в штатском с нарукавными повязками украинской полиции и дворник Федько.
Зашлось Наталкино сердце: бандиты не к добру появились так рано. Уж не за Фалеком? Остановилась, сняла жакет, оглядывается, будто поджидает кого-то.
Держит солдат в руке список, от полицаев разит водкой и наглостью. Навытяжку стоит дворник Федько, почтительно докладывает солдату:
— Пан адвокат уехал!
Громко докладывает, очень громко. Может, о Фалеке?! Конечно, о Фалеке, для нее так кричит, чтоб услышала.
— Не пан, а жид! — зло поправляет солдат на чистейшем украинском языке. — Ожидовился на службе жидовской. Сами проверим, веди по квартирам.
Подходит к солдату старик Кульчицкий, живущий в подвале.
— Нельзя ли узнать в чем дело?
— Сегодня день памяти Симона Петлюры, — торжественно объявляет солдат и подмигнул заговорщицки. — За злодейское убийство вождя украинского народа приглашаем жидов на поминки.
Ничего больше Наталка не слышит и не видит. Еле сдерживаясь, медленно заходит в подъезд и что есть силы мчится по лестнице. Домчалась до своей двери, остановилась как вкопанная. Что делать, как спасти Фалека? Невозможно не пустить полицаев, сорвут дверь. В квартире не спрячешь, негде. Может, спрячут соседи? Иван Иванович не решится рисковать своей жизнью, в мирное время на всех с опаской поглядывал, у жены Станиславы Васильевны больное сердце. Все же надо упросить Снегуров, выше — только они, внизу — полицаи.
Пробежала этаж, остановилась у двери девятой квартиры, жмет кнопку звонка.
— Кто там? — слышится взволнованный голос.
— Это я, Наталка, соседка из седьмой квартиры.
— Что случилось, чего так звоните? — не снимая цепочки, приоткрыл дверь Иван Иванович.
Лишь теперь Наталка убрала палец с кнопки звонка, в шепоте страдание и страх:
— Спрячьте мужа, за ним идут полицаи. Уже во дворе! Быстрее!
— Голубушка! Никогда не вступал в конфликты с полицией, не впутывайте в ваши дела. Если муж не виновен, ничего плохого не сделают, — не Наталку успокаивает, свою совесть.
— Как вам не стыдно! — рыдает Наталка. — Зачем притворяетесь?! Вы же знаете, муж — еврей, это все его преступление. И вы воротите нос, раньше мило раскланивались!
— Ничего не знаю и знать не хочу, — слышится бормотание за дверью.
Не может Наталка оторваться от спасительной двери, безвозвратно уходят секунды. Где теперь полицаи?.. Дверь распахнула Станислава Васильевна:
— Ведите быстрей пана Фалека!