Обошла Наталка многих знакомых и незнакомых людей, никто не берет на работу. Нет места еврею, да еще без рабочей специальности.
— Подождем день-другой, найдем работу. Обязательно найдем!
— Дождемся того, что Семенишиных вместе со мной отправят на гибель, осиротим их детей. А лагерь — не смерть. Раз немцам требуются рабочие руки, буду жить как все.
Ничего не сказала Наталка, вместе вышли в столовую. Всегда медлительный и спокойный, Андрей ворвался вихрем в свой маленький домик.
— Поздравляю, пан Фалек! Главный врач еврейской больницы доктор Гаркави принял вас на работу. Вы теперь санитар, вот справка, в ближайшие дни получите мельдкарту.
Наталка целует Андрея. Расцеловала Стефу, затем прижалась к мужу. Обнимает, ласкает, не верит своему счастью.
Юденрат разместился на Старотандетной, в большом шестиэтажном доме, выходящем на площадь святого Теодора, и в домах на улицах Солнечной, Бернштейна, Вегляной, Жолкевской, Станислава, Синагогальной и Шпитальной. Работают восемнадцать отделов: финансовый, налоговый, снабжения, труда, жилищный, правовой, социальной опеки, учета хлебных карточек, промышленно-торговый, кладбищенский и другие. Юденрату предоставлено двадцать семь телефонов.
На сегодняшнем заседании обсуждаются вопросы социальной опеки: организация детских приютов, оказание помощи калекам, страдающим тяжкими заболеваниями, старикам, безработным.
Заведующий отделом социальной опеки Шмулевич неутешительно закончил доклад:
— Опекаемых много, в кассе — мизер. Поступают не пожертвования, а горькие слезы. Больницы переполнены, нет матрасов, простыней, одеял и подушек. Если я вам скажу, что плохо с продуктами, так это еще не то слово. В двух бесплатных столовых общины выдаем самым бедным обеды. Боже мой, видели бы вы, чем мы кормим евреев! Не было бы и этих обедов без помощи христианского населения города. Нужны средства, иначе нам нечего делать.
— Желающих прошу выступить! — приглашает Парнас в наступившей гробовой тишине.
Нет желающих, и не о чем выступать. Необычные проблемы растут снежным комом, и нет средств для их разрешения. Волей-неволей еврейские старейшины задумываются о своем назначении. Для чего здесь сидят, если думать не о личном спасении, а о судьбах общины?!
Председатель юденрата Иозеф Парнас переживает унизительность службы тем, кто низвел евреев до положения злокозненных врагов человечества, и не видит другого выхода, пытается как-то использовать должность для облегчения участи своих соплеменников. Как бывший военный отдает должное стойкому сопротивлению русских, но уверен, что судьбу войны решат могучие Соединенные Штаты. Вопреки совершенно определенному указанию гауптштурмфюрера СС Эриха Энгеля, считает себя не исполнителем воли немецких властей, а выразителем интересов еврейской общины. Обманывает ли себя? Понимает ли, что любое противодействие немецким властям является гибельным? Понимает и готов рисковать (боевого офицера первой мировой войны уважали в полку за храбрость). Много размышляет о путях спасения евреев, единственный выход видит в разумных компромиссах, обеспечивающих целость овец, хоть и многократно остриженных, и сытость волков, без которой невозможно утолить их кровожадность. Если не выполнять бессовестные приказы волков, нет шансов на спасение овец. Спасение! Из доклада Шмулевича явствует, что кормление волков обрекает на гибель тех, о ком должны заботиться в первую очередь. Только ли из-за волков? Может, из-за трусости и нечестности сидящих в этом зале помощников? Готовы угодить любому немецкому ефрейтору, лишь бы избежать неприятности. Пора навести строгий порядок в собственном доме, и начинать надо немедленно.
— Наши средства весьма ограничены, а расходуем их не совсем разумно, и поэтому касса отдела социальной опеки пуста. Мы должны неуклонно выполнять требования немецких властей, но только властей, а не первого встречного. — Повернулся к начальнику отдела труда Губерману и зло выговаривает: — Неужели не понимаете, что вы должны направлять на работы только по требованиям отделов труда губернаторства, магистрата, районных управлений?! Кто вам не свистнет — шлете ему людей, а они исчезают или их находят убитыми, искалеченными, ограбленными. Затем о них должен заботиться отдел социальной опеки, не могущий оказать помощь уже находящимся на его иждивении. Я требую, чтобы ваши служебные действия всегда соответствовали инструкциям юденрата.
Слева от Парнаса сидит его заместитель Адольф Ротфельд, все более краснеет, ерзает, будто под ним раскаляется стул. Справа от председателя — Ландесберг, как всегда, невозмутим и спокоен. Так выглядит, а спокойствия нет. Неужели Парнас притворяется или действительно не понимает ситуацию? Ну, что Губерман может сделать?! Попробуй не выполнить требования любого шупо, любого унтершарфюрера, любого немца — если на этом не кончится жизнь, изобьют, изувечат. Потом жалуйся, доказывай свою правоту! Кому доказывать и что это даст?! Все же правильно посоветовал, чтобы Адольфа Ротфельда назначили заместителем. Неукротимая и безрассудная энергия председателя надежно буксует в песках трусости заместителя и уравновешивается житейской мудростью сидящих за этим столом.
Дослушал Губерман выговор, отвечает совершенно спокойно:
— Господин председатель, немецкие представители всегда требуют работников от имени отделов труда. У меня нет возможности проверять их полномочия, требовать их документы. Вам хорошо известны последствия невыполнения предъявляемых требований. Если меня сегодня убьют, завтра ни вам, ни тому, кто сменит меня, легче не станет. И к тому же мы рады предоставить евреям любую работу, вы знаете, что ждет неработающих.
Чувствует Парнас правоту Губермана и уверен в своей правоте. Как их совместить?.. Не сомневается, что не каждый немец действует от имени отдела труда, но каждый может убить, изувечить за невыполнение требования. Что ж, раз служишь общине, имей мужество, рискуй своей, а не чужой жизнью. Рискуй! А что это даст? Давно знает Губермана, не худший из сидящих в зале чиновников. Много лет был председателем сионистского союза кожевенников, не шел на сделки с предпринимателями за взятки. И теперь живет честно.
Ландесберг тоже давно знаком с Губерманом, как юрист участвовал в трудовых спорах союза кожевенников, несколько раз представлял в судах интересы этого союза. Сложный человек Губерман, не шел на явные махинации с предпринимателями и жил хорошо. И сейчас живет очень недурно, умеет ладить с сотрудниками немецких отделов труда. Не только благодаря своей исполнительности, безотказно удовлетворяет их пожелания на деликатесы, меха, драгоценности. Вот и приходится Губерману закрывать глаза на делишки своих подчиненных — торговлю рабочими местами и фиктивными справками о работе. Чем больше немецкие власти охотятся за безработными, чем больше безработных вывозят из Львова (нет вестей об их местонахождении, носятся страшные слухи), тем дороже дерут чиновники отдела труда за фиктивные справки и должности, за любую работу, даже ту, которой избегали вначале. А Губерман? Губерману необходимы средства, без которых невозможны контакты с руководством немецких отделов труда. И сам не нищенствует. Ну и что, спасает евреев. Разве это поймет Парнас?
А Парнас уже взялся за начальника отдела снабжения Эгера, исполнителя налагаемых на еврейское население конфискаций и контрибуций.
— И вы, Эгер, так же работаете, как Губерман, нисколько не лучше. Имеются правомочные немецкие власти, только им предоставлено право налагать на еврейское население конфискации и контрибуции. Вы знаете, сколько бед несут эти поборы, но тут ничего не поделаешь. А вы выполняете требования не только немецких властей, а любого немецкого чиновника, самого младшего полицейского чина, фельдфебеля, не имеющего никакого отношения к органам власти. Вы готовы угодить любому, кто позарится на еврейские деньги и ценности, и чем больше вы угождаете, тем больше желающих. В это адски трудное военное время мы оставляем евреев без средств, обрекаем на голодную смерть.
«Сошел с ума! — ужасается Ротфельд. — Если кто-нибудь донесет в гестапо о таком выступлении, всех заподозрят в нелояльности к немецким властям. Разве можно так оскорбительно, так неуважительно говорить о немецких чиновниках, о сотрудниках полиции, об офицерах вермахта?».
— Если очередной посетитель не предъявит своих полномочий, приведу к вам для решения вопроса об исполнении его требований, — язвительно усмехается Эгер.
— Тогда зачем вы?
— Для того, чтобы делать то, что я делаю! — не менее решительно отвечает Эгер.
— Если иметь в виду подлинные служебные интересы, то от вас требуется более разумное и более ответственное отношение к делу. — Знает Парнас, куда клонит Эгер, но сидящие в зале еще могут подумать, что, призывая других к бесстрашному исполнению долга, он хочет быть вне опасности. — Окажетесь не в состоянии решить вопрос о законности требований, можете привести посетителя.
Не понимает Ландесберг Парнаса. Зачем ставит себя под удар? Какое для Эгера имеют значение судьбы обобранных?! Его финансовая сметка и безжалостная воля принесли ему миллионное состояние. В деловых кругах о нем ходили легенды, но никто не мог сказать, где правда, где вымысел. Самым удачливым предприятием Эгера стало страховое общество «Еврейское счастье». Он объявил, что за солидный вступительный взнос и умеренные членские взносы члены общества обеспечиваются прекрасным пособием при утрате работы и бесплатной медицинской помощью. Предоставлялись все эти блага только тому, кто не менее полугода был исправным плательщиком. Широко поставленная реклама и небывало выгодные условия страхования привлекли много тысяч евреев. Плодами «Еврейского счастья» воспользовались только Эгер и его компаньоны, крах общества был зафиксирован в полном соответствии с законами коммерческой деятельности. Миллионы шли к миллионам, бедность — к бедности, нищета — к нищете. Правда, не удалось избежать скандала, Эгера чернила левая пресса. «Ди фрае штимме», известная своими прокоммунистическими симпатиями, использовала этот скандал для очередных нападок на Краевую сионистскую организацию. «Доля грабежей Эгера идет сионистам!» — утверждал какой-то писака и, перечисляя сионистские фонды, жертвователем которых значился Эгер, делал вывод о том, кому служат сионистские деятели и кого покрывают. Он, Ландесберг, как бывший юрисконсульт общества «Еврейское счастье» и как член сионистского исполкома, участвовал в гашении скандала и не чувствовал угрызений совести. Жизнь есть жизнь, одни — дураки, другие — стригут купоны с их глупости. Так было и будет в любом государстве, среди людей любой национальности. Кто не может за себя постоять — обречен на жалкую долю и лучшего не заслуживает.
Вспоминается Ландесбергу, как, готовясь к бармицве, рассказал отцу прочитанное в торе[26] сказание о Иакове. Отец дал свой комментарий к библейской легенде: «Для дураков тора — сборник чудес, творимых богом и его приближенными, чтобы совершенно бесплатно облагодетельствовать любимчиков. Для умника тора — школа коммерции. Давай, как коммерсанты, разберем притчу о Иакове. Итак, святой, праотец Иаков долго отрабатывал тестю Лавану стоимость жены и рожденных ею детей. Все было бы законно, но Лаван хитрил, поступал не по-родственному, высчитывал проценты и проценты с процентов. Иаков понял, что кабале не будет конца, не сможет завести свое дело. Был бы компаньоном — так нет, в батраках у Лавана. Хоть он и тесть, каждый должен заботиться о своей выгоде. Короче, хлебнул Иаков горя и оказался неплохим коммерсантом. Предложил Лавану, казалось бы, глупейшую сделку по разделу приплода скота: ему, тестю, лучший — одномастный молодняк, себе худший — рябой. Согласился Лаван, — и кто бы не пожелал заработать на чужой глупости? Иаков оказался далеко не глупцом, сумел поставить дело так, что весь больной и слабый молодняк оказался одномастным, а весь сильный, здоровый — рябым. И сказано в торе, что стал Иаков «очень-очень богатым, и не счесть было его скота, и рабов, и рабынь, и ослов». Лаван же стал нищим. Так чудо ли это или коммерческая смекалка? Думай, сынок, соображай!».
«Думай, сынок, соображай!». Так и делал, жил, как Иаков, по этим же законам живет Эгер. Конечно, в газетной статье, защищающей Эгера, писал не об этом — о сложностях коммерческой деятельности в мире конкурентной борьбы и о том, что никто не гарантирован от банкротства, как и от автомобильной катастрофы, болезни и смерти. Неужели Парнас не знает об этом скандале, о его подоплеке или думает, что сейчас изменились люди и каждый, в ущерб себе, готов помочь ближнему? Много слышал о непрактичности и чудачествах Парнаса, но не думал, что в нем столько наивности. А впрочем, тем и хороши смельчаки, незнакомые с жизнью, что ими легко прикрываться и легко управлять. К тому же из всех евреев он должен быть наиболее приятен немецким чиновникам: бывший австрийский офицер, прекрасно знает немецкий язык, немецкие привычки наложили отпечаток на внешности.
Не унимается Парнас, перешел к разбору деятельности начальника налогового отдела Зомерфельда.
— На вас, Зомерфельд, много жалоб, и я смог убедиться в несправедливости налагаемых вашим отделом налогов. Вы очень щадите богатых людей и беспощадны к беднякам, неимущим. Неужели вас не мучает совесть?
— При чем здесь совесть? — удивляется Зомерфельд. — Вы же сами говорили, что на средства имущих должна содержаться социальная опека, от имущих же требуются крупные взносы для конфискаций и контрибуций. Справедливо ли будет, если их же начнем прижимать чрезмерными налогами? — Сделал паузу, чтобы председатель уяснил постановку вопроса и сам дал ответ. — Нельзя резать курицу, несущую золотые яички. Иначе не будет ни яичек, ни кур.
Понимает Ландесберг Зомерфельда, смеется в душе над рассуждениями о курах и золотых яичках. Все кричат о сохранении кур для всеобщего блага, и каждый желает получить от них золотое яичко. Для себя получить. Как может быть иначе?! И он на месте Зомерфельда воспринял бы новую должность как обеспечение безбедной жизни в самое бедственное для евреев время. Слышал, как, облегчая налоговое бремя богатым евреям, Зомерфельд охотно принимает от них благодарности. И нет в этом ничего необычного, на этом строилась вся довоенная жизнь известного в Польше финансиста. Не только его — и других. Такой же, как ныне, была налоговая политика, и не могла быть другой. Интересно, как Парнас собирается воспитывать Зомерфельда и Эгера?
Парнас об этом не думает. Знает о жульнических махинациях Эгера, хорошо помнит историю «Еврейского счастья». Почему назначил на такую должность? Считал этого бессердечного человека самым подходящим для бессердечного дела — конфискаций и контрибуций. Однако, без обиняков, предупредил, что за малейшую нечестность строжайше взыщет. Не переоценивает ли себя, сможет ли при своей неосведомленности в коммерческой деятельности разобраться в механизме грабежа, ставшего политикой немецкого губернаторства, осуществляемой многоопытным Эгером и другими искушенными коммерсантами? Как отделить грабеж для государства от грабежа для себя? Как соотносятся налоги, ставшие одним из средств грабежа, и скрываемые достатки? Чем люди богаче, тем искуснее скрывают богатство и тем к ним благосклоннее призванные бороться с обманом. Если бы сражался в открытом бою, а тут совершенно бессилен. И еще этот Ландесберг, не понять его роль. Неприметный правовой отдел в немалой мере определяет жизнь юденрата и еврейского населения Львова. Распоряжения юденрата, в изложении Ландесберга, — лишь пересказ немецких приказов с указанием исполнителей, способов выполнения, круга обираемых и ущемляемых. Конечно, надо выполнять приказы, но так, чтобы максимально щадить евреев, а Ландесберг думает не об этом — только как угодить немецким властям. И говорить с ним опасно: убедился, что информирует немецкие власти. Не в этих ли целях действует организованное при его отделе отделение статистики? Для кого и для чего учитывает смерти и рождения, количество и категории еще живущих евреев, наличие у них мастерских, оборудования?.. Зря согласился возглавить эту компанию: одни выполняют приказы грабителей, другие доносят, как выполняются эти приказы, третьи прославляют грабителей.
Разглядывает Парнас Куртшлегера, бывшего сотрудника «Хвыли», ныне редактора юденратовской газеты: «Mittelungen des Judenraten in Lemberg für de judische Geminde». He он, Парнас, выдумал эту газету, не он подобрал редактора и не он определяет его деятельность. Получает Куртшлегер указания от отдела пропаганды дистрикта. Невозможно читать газету: любые несправедливости, любые преследования изображаются как благодеяния евреям. Подлость воспевается как мудрость, а доблесть называют предательством. Так какова же роль его — капитана огромного корабля, созданного из трухлявого материала? В шторм, переросший в двенадцатибальную бурю, плывет на немецких ветрилах по трассе, прокладываемой лоцманом Ландесбергом. Не прокладывается ли трасса по картам гестапо? Трещит корабль, не спасают его заводи смирения и низкопоклонства, все глубже опускается в пучину предательства. Он, Парнас, надеялся ублажить фашистского зверя, а зверь требует все новых жертв. Жертв! Так в старину приносили в жертву кровожадным богам самых красивых девушек и самых отважных юношей. И не могли умилостивить, девушки и юноши шли и шли на погибель. Где выход, как дальше жить?
Не находит ответа. Сидящие за этим столом не понимают, почему замолчал председатель, почему не ведет заседание.
— Простите, господа, на этом сегодня закончим. Мне и вам надо о многом подумать, прежде всего, как выполнять свою нелегкую службу на благо общины.
На следующий день в кабинет председателя вошел шарфюрер СС Гапке, сопровождаемый Эгером.
— Господин офицер пожелал с вами встретиться, — почтительно кланяется Эгер.
Поднялся Парнас и выходит навстречу:
— Добрый день, герр шарфюрер, чем могу быть полезным?
— Ты, еврей, шагай, больше не требуешься, — приказывает Гапке Эгеру и рассаживается в председательском кресле.
Только захлопнулась за Эгером дверь, Гапке, закурив, командует:
— Подойди-ка, председатель, ко мне!
Многое уже пережил Парнас, ко многому притерпелся, но всему есть предел, — как смеет какой-то сержант так непочтительно обращаться к нему, австрийскому капитану в отставке! В своем кабинете должен стоять перед хамом, усевшимся на его председательском месте. Не скрывая насмешки, спрашивает:
— Герр шарфюрер пришел принимать мою должность? Хохочет шарфюрер, понравилась глупая, но все же очень смешная шутка чванливого с виду еврея:
— А ты, оберюде,[27] свой в доску, не зря посажен в шикарном и большом кабинете. Так вот, к тебе дело: требуется три тысячи марок. Приму в любой твердой валюте.
— Если герр шарфюрер предъявит свои полномочия, требуемая сумма будет немедленно выплачена.
Вскочил шарфюрер, разглядывает Парнаса как чудо диковинное: