Энгеля не злит молчание Ротфельда, ответа не ждет, ради блажи спросил о «пожеланиях». Никогда не отказывает себе в удовольствии поиздеваться над трусливым евреем, хотя ценит его исполнительность. Уже поднявшись, только для того, чтобы продлить удовольствие от своей остроумной игры, повторяет вопрос:
— Так как с пожеланиями? Сегодня не скажете, завтра не скажете, а когда не останется времени — выложите кучу претензий и меня, беднягу, загоните в угол.
Ротфельду больше невозможно отмалчиваться. Ему кажется, что «предупреждение» Энгеля — предвестник грозы.
— Герр комиссар! — такое обращение считает более значимым, чем по эсэсовскому званию, которое приравнивается к армейскому капитану. Для Ротфельда «герр комиссар» — почти «герр министр». — Примем все меры, чтобы ваше распоряжение выполнить точно и в срок.
— Иного не ожидал! — хвалит Энгель Ротфельда и все же подчеркивает важность задания. — Учтите, распоряжение о выселении стариков отдано самим губернатором: как и вы, я лишь скромный исполнитель воли высших начальников.
«Как и вы!» — удовлетворенный своим остроумием, идет Эрих Энгель к дверям. Нынешним вечером, в эсэсовском кабаре, эту беседу изобразит в лицах. То-то будет потеха.
Сразу же после ухода гауптштурмфюрера Ротфельд прошел в кабинет заместителя и оглушил страшной вестью. Не беспредельным оказалось циничное отношение Ландесберга к жизни, нежданно-негаданно услыхал голос совести, давно списанной, как чувство неполноценности жалких людишек. Поначалу отправка на смерть матерей и отцов показалась немыслимой. Никогда и ни в чем себя не обманывал, так и подумал: «На смерть!». К счастью, своих родителей нет, но как отправить на смерть родителей друзей и знакомых, даже незнакомых?
Походил, подымил, снова уселся, пробарабанил тонкими пальцами до столу несколько тактов из реквиема Вольфганга Моцарта, убитого другом. Вспомнил великих правителей, пришедших к власти по трупам отцов, и стало немного легче. Правители убивали отцов, и их можно понять: большая политика выше животных чувств обывателя. И сейчас надо правильно оценить ситуацию, невыполнение распоряжения немецких властей равно собственной смерти. Еще неизвестно, где дольше старики проживут — в Лемберге или в сельской местности? Погромы — всюду погромы, в Лемберге и в любом другом пункте генерал-губернаторства.
Рассуждения об отцеубийцах не показались Ротфельду ни привлекательными, ни убедительными, но еще в своем кабинете стало ясно, что приказ Эриха Энгеля надо выполнить, иного выхода нет. Уже принял решение и страшится его, хочет груз своей совести доделить с заместителем. Как такой приказ объявить подчиненным? У каждого — старики, родственники и друзья, обремененные стариками. Даже в льготе юденратовским служащим раскрывается бездна предстоящих событий. И об этом напомнил Ландесбергу, поделился сомнением:
— Боюсь, для такого приказа не найдем исполнителей.
— У каждого служащего — родители, жена и, что очень важно, дети! — очевидные для Ротфельда факты Ландесберг рассматривает в ином свете. — Не знаю, задумывались ли над этой проблемой, но свои родители почему-то ближе родителей родственников, тем более знакомых. И никто не станет жертвовать своими детьми даже ради своих родителей. Да-да, дети ближе родителей! В моей адвокатской практике не раз у клиентов оказывались лишними отец или мать, особенно не отягощенные наследственной массой, а лишних детей не встречал. Вот почему полагаю, что здоровый природный инстинкт каждому служащему подскажет, как действовать.
Заместитель, как всегда, рассуждает не только с откровенной циничностью, но и как тонкий и умный психолог. И все же кое-что на сей раз недодумал.
— Все это так, но вы не учитываете еврейские традиции, основанные на почитании старости. Этот нравственный барьер переступит не каждый служащий» Далеко не каждый!
Не спешит Ландесберг с ответом, задумался, снова пальцами по столу барабанит, с Моцарта переходит на Кальмана.
— Вы, шеф, совершенно правы, в связи с этим предлагаю провести операцию в два этапа. Первый этап — сегодня же издадите приказ об улучшении постановки дела социальной опеки, составлении для этого в трехсуточный срок списков всех лиц старше шестидесяти лет, хронических больных и калек. Объявите об учреждении попечительства над одинокими и калеками, о проведении благотворительных мероприятий. Для срочного учета всех нуждающихся в попечительстве и благотворительности выделим в помощь отделу социальной опеки сотрудников из других отделов. Не сомневайтесь, это задание все выполнят с небывалым желанием. Как ни как, а впервые в юденратовской практике речь пойдет не о налогах, не о конфискациях и контрибуциях, а о помощи неимущим, нуждающимся. Второй этап — новым приказом объявите распоряжение губернатора о выселении в сельские местности всех стариков как неспособных к труду. Предупредите о суровой ответственности уклоняющихся от выселения, о предоставлении для переезда бесплатного железнодорожного транспорта и о готовности еврейских общин сельских местностей оказать помощь нуждающимся. Третьим приказом, только для юденратовских служащих, сообщим о предоставленной им привилегии. Передачу украинской полиции списков выселяемых беру на себя. Вот и все. Как видите, план простой и весьма эффективный.
Действительно, план Ландесберга обеспечивает максимальный успех, сохраняя хоть внешнюю благопристойность. Но почему-то этот план вызывает брезгливость, такие приказы стыдно не только подписывать — чувствовать свою к ним причастность. Причастность! Как только подпишет приказ, предложение Ландесберга станет его решением. На его совести те, кого… те, кого вывезут. А есть другой выход? Нет другого выхода, этот — единственный!
— Генрих, будьте добры, подготовьте приказ!
В этот же день Ротфельд подписал приказ, подготовленный Ландесбергом, начальник отдела социальной опеки Шмулевич приступил к его исполнению.
Бенцион Шмулевич — давний клиент Генриха Ландесберга, их связи прочны и незыблемы. Еще с конца двадцатых годов объединились талант дельца, умножавшего свои капиталы не только в пределах закона, и талант адвоката, защищавшего силой закона противозаконную деятельность. Содружество стало крупным коммерческим предприятием, каждый выполнял свою роль. Когда формировался состав юденрата, Ландесберг не забыл компаньона и друга, теперь этому несказанно рад. Бенцион Шмулевич безупречно разработал коммерческую сторону акции «Старики», определил хитроумные способы спасения тех, кто может выкупить свою жизнь.
Фирма заработала на полную мощность, люди Шмулевича за солидную мзду выдают документы, снижающие возраст до безопасных пределов. Сбросившие груз лишних лет спешат подогнать свою внешность под новые документы: красят волосы, бреют бороды, усы, используют пудру, румяна, помаду. Одним удается скрыть старость, у других, в косметической маске, она выглядит еще явственней, уродливей.
Средством спасения нужных и полезных людей стало зачисление на всевозможные фиктивные должности. К этому делу Ландесберг привлек кое-кого из старых друзей, штат юденратовских служащих раздулся как мыльный пузырь. Имеются и другие, менее емкие, но не менее надежные способы — к юденратовским служащим приписываются новые родители и новые жены. Спасенные исчисляются сотнями, фонд новой фирмы «Ландесберг и Шмулевич» пополнился десятками тысяч злотых и более надежной валютой.
Траурный день возвестил выселение стариков и старух, страх и ужас вошли в еврейские семьи, не действуют уговоры, угрозы и требования юденратовских служащих. И не все служащие способны ревностно действовать, тяжким грузом входят в сердца просьбы, мольба, проклятья.
Один из девяти тысяч обреченных на гибель — адвокат Люксембургский — решил обратиться к давнишнему ученику Ландесбергу. Не ради спасения, а чтоб перед смертью отречься от недостойного и, если возможно, пробудить его совесть.
Вошел Люксембургский в кабинет Ландесберга, тот почтительно встретил своего учителя. Если б наедине обратился, попросил помочь — обязательно спас бы. Но старый чудак, слывший непревзойденным знатоком римского права, обратил внимание пана вице-председателя юденрата на то, что учреждение, которое он представляет, используется вопреки своему назначению. Напомнил, что во всей обозримой еврейской истории юденраты — советы старшин религиозных общин, совместно с раввинами вершили дела еврейского населения, представляли его в сношениях с властью и перед иноплеменниками. Спокойно, внятно выделяя слова, перешел Люксембургский к оценке нынешней юденратовской деятельности. И говорит об этом не одному Ландесбергу, а в присутствии трех юденратовских служащих.
Сожалеет Ландесберг, что не заставил Люксембургского подождать в коридоре, пока не закончат доклад подчиненные. Во зло использует его корректность, вместо того, чтобы выпрашивать жизнь, занимается пустой болтовней.
Откинув со лба гриву поседевших волос, Люксембургский, не обращая внимания на то, что Ландесберг глядит на часы, разит презрением и гневом:
— Не всегда еврейские общины представлялись и управлялись достойными лицами, иногда захватывали власть жадные и корыстолюбивые люди, думавшие больше о своих интересах. Владелец городских таможен и мельниц Изак Нахманович, возглавлявший в XVI веке юденрат львовской общины, бессовестно обирал евреев и инородцев, прикрывая беззаконие священным писанием. И он же возвел лучшую в мире синагогу «Золотая роза». Были в нашей истории плохие и хорошие руководители, но юденраты всегда являлись органом еврейской общины. Как мыслящий человек, я не был сторонником указа президента Мостицкого, которым еврейское население Польши отдано во власть мракобесов: «еврейскими правами» лишили евреев общечеловеческих прав, загнали в затхлую темень, отгородили от магистральных путей человечества. Но даже юденраты двадцатых-тридцатых годов были хранителями еврейских традиций — пусть худших, но все-таки традиций. А кого представляет нынешний юденрат?
Подчиненные насмешливо слушают «полоумного старика», Ландесберг зло констатирует: «Тезис закончился, начинается антитезис!».
Он не ошибся, с возрастающим пафосом Люксембургский обличает Ландесберга и весь юденрат:
— Вы представляете не еврейскую общину, а жестокую и несправедливую немецкую власть, посягнувшую на мудрость и память этой общины, на хранителей еврейских традиций. Юденрат, точно ржавчина, разъедает ее силы, разъединяет евреев. Горе народу еврейскому, его убивают руками евреев, называвших себя борцами за счастье своего народа…
— Хватит! — утратив невозмутимость, грубо оборвал Ландесберг адвоката, у которого начинал свою практику стажером.
Ландесберг никогда не задумывался над тем, что не было «хороших» и «плохих» юденратов, что они всегда были органами знати и иудейского духовенства, всегда использовались для угнетения тружеников. И теперь об этом не думает, он возмущен поведением Люксембургского. Ландесберг не обладает его знаниями и кругозором, но давно превзошел своего учителя на практическом поприще. Не раз достигал успеха в сомнительных и сложных делах, за которые тот не брался. И все же при всяком удобном случав отдавал дань уважения учителю, обоснованна полагая, что этим прежде всего выставляет себя в лучшем свете. Сейчас не удержался. Не потому ли, что непрактичный и далекий от жизни Люксембургский проник в суть его деятельности и раскрыл ее перед подчиненными во всей ужасающей оголенности?!
«Какую суть, перед кем раскрывал? — насмешливо разглядывает Ландесберг полных равнодушия юденратовских служащих. — Они только и думают, как прожить за счет ближних, а на все остальное плюют. Таковы все евреи общины, которых так страстно защищает метр вместо того, чтобы защищать свою жизнь».
Чем более несправедлив человек, тем в большей несправедливости готов обвинить окружающих и этим возвысить себя над собственной подлостью. Ландесберг глушит свою совесть, а она не дает покоя. Снисхождением к жалкому старику, не способному использовать для своего блага их прошлые отношения, пытается обмануть совесть.
— Дорогой учитель, простите, погорячился, не выдержал вашей несправедливости. Узнаете, что мы делаем для спасения евреев, измените мнение. В правовом отделе вас ждет достойная должность, еврейская община не сможет без вас обойтись.
Трое служащих юденрата и фирмы «Ландесберг и Шмулевич» удивлены беспримерным и убыточным чудачеством шефа. Еще более удивились, когда Люксембургский ответил:
— Не могу принять вашу милость, это все равно что вступить в банду убийц. Всю свою долгую жизнь прожил на основе законов. А вы, законник, пошли в услужение к преступникам.
Поклонился Люксембургский и вышел. Довел свой протест до конца, не пошел к эшелону. Уединился в квартире, дописывает монографию «Гай Юлий Цезарь — государственный деятель, правовед и политик», сравнивает античность и современность.
Люксембургский не делит человечество на низшие и высшие нации, основой государства считает классовый мир, сотрудничество работодателей и работающих. Его Цезарь — геополитик, сливший в единое целое Рим и провинции. Борьба классов, по Люксембургскому, — причина гибели Римской империи, национальная и классовая вражда — главная беда современного человечества. В равной мере считает неприемлемым националистические и коммунистические доктрины, ограниченные узкими рамками нации и класса. Германский нацизм воспринял как пережиток первобытного времени — как социальную болезнь людей, не сумевших дотянуться до гигантского взлета цивилизации. Когда нацистский психоз поразил всю Германию, Люксембургского охватило смятение, горестно размышлял о том, кто победит: цивилизация или болезнь, поражающая все новые страны и, казалось бы, защищенных от этой болезни культурных людей.
Вкладывая свои мысли в жизнеописание Юлия Цезаря, адвокат Люксембургский ждет своей смерти. Думает о том, как встретит юденратовских служащих, что им скажет и смогут ли они после этого жить…
Не пришли чиновники юденрата — явились полицаи с юденратовским списком, обшарили комнаты, рассовали что могли по карманам.
Вахмистр украинской полиции скомандовал:
— Хватит, еврей, марать бумагу, пойдем прогуляемся!
— Разрешите взять с собой рукопись, — достает Люксембургский портфель, чтобы вложить монографию.
Пощупал вахмистр листы, неодобрительно покачал головой, швырнул рукопись на пол.
— Толстовата бумага, не годится для отхожего места. Вывели Люксембургского из квартиры на улицу и толкнули в колонну обреченных на гибель.
В большом губернаторском кабинете неуютно себя чувствует старинная французская мебель: инкрустированный перламутром и костью письменный стол, изящные хрупкие кресла известного Буля. Не гармонируют со стилем Людовика XV длинный стол у окон и стоящие вдоль него казенные стулья с высокими спинками, обитые коричневой кожей. На противоположной стене «Прекрасная дама» Рейхана удивленно разглядывает клок редких волос, свисающих на злые глаза всемогущего фюрера.
Под портретом Гитлера сидит губернатор Карл фон Ляш, с другой стороны письменного стола насупился начальник СС и полиции дистрикта бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции Фриц Катцман.
Вертит Ляш зажигалку в виде женской фигурки, ставит то на ноги, то на голову, гладит красивую грудь, пальцем жмет на сосок.