Я тру усталые сухие глаза, проклиная бессонницу.
Несмотря на то, что вернулась домой уже выжатая как лимон, читаю книгу Гудини до тех пор, пока еще в состоянии сосредоточиться. По крайней мере это помогает не думать о том, кто и почему за мной следил. Уже трижды за прошедшую неделю я чувствовала на себе чей-то взгляд, и уверена: причина не в моей неотразимости. Но не могу уснуть я не только из-за этого.
Я боюсь очередного видения.
Прежде видения всегда были о других людях и событиях — и никогда обо мне или маме. Так почему они вдруг стали касаться нашей жизни? Может, это на самом деле всего лишь сны? Я беспокойно ерзаю. Но если нет, не стоит ли попытаться что-то предпринять? Узнать больше? Но как? Голова пуста. Возможно, ответ в том исследовательском обществе. Однако, как бы я ни хотела найти людей с похожими на мои способностями, все мое существо восстает, стоит только подумать о том, чтобы раскрыть кому-то свою тайну. Как можно выставить на всеобщее обозрение то, что столько лет берег и защищал? Особенно если инстинктивно знаешь: от сохранения этого секрета зависит твое выживание.
Что самое худшее может со мной случиться, если о моих способностях станет известно? Вопрос затрагивает что-то болезненное и примитивное внутри меня, пульс учащается, но я заставляю себя все хорошенько обдумать.
Я никогда не смогу жить нормальной респектабельной жизнью. Люди станут ждать от меня определенных вещей, преследовать меня — и моему уединению придет конец. Пострадает даже моя магия: зрители буду приходить не для того, чтобы увидеть иллюзионистку Анну, а чтобы поглазеть на уродца Анну. И плевать, что сейчас они думают, будто у мамы есть особая сила — я не хочу быть девочкой, которая говорит с мертвыми или предвидит будущее. Не хочу быть медиумом. Да и мама — дыхание перехватывает, — мама никогда не позволит мне стать центром всеобщего внимания.
Я осознаю, что дрожу, и делаю несколько глубоких вдохов. Но какое это имеет значение? Если маме угрожает опасность, я должна рискнуть. Я решаю пойти на лекцию вместе с Синтией и узнать больше.
Выбросив это из головы, приступаю к обдумыванию следующей проблемы: Гудини и его вендетта против медиумов.
Действительно ли наш способ зарабатывать на жизнь под угрозой? Мы всегда должны были держать скептиков в поле зрения, но Гудини делает охоту на медиумов модной. И вероятность разоблачения становится все более реальной. Жак лично поручается за каждого, кого приглашает на наши спиритические сеансы, но могу ли я доверять его слову? Я всегда мечтала отказаться от сеансов и жить нормальной жизнью, но можем ли мы позволить себе остановиться?
Я с замиранием сердца снова проглядываю нашу банковскую книжку. Как всегда, мама прожигает жизнь, доводя наше благосостояние почти до катастрофы, а потом ждет, что я вытащу деньги из шляпы.
Я хороший фокусник, но не настолько.
Согласно книжке, у нас достаточно средств, чтобы не голодать. И даже немного больше. Я хмурюсь. Мама совершала гораздо больше покупок, чем здесь указано, а мое новое платье даже не учтено. Где она брала деньги? Надеюсь, не получала кредит от магазинов… Мне ни к чему еще и такая головная боль.
Я убираю книжку обратно в ящик стола и тяжело вздыхаю. Еще раз посмотрев в сторону спален, пересчитываю собственные тщательно припрятанные сбережения. По-прежнему тридцать восемь долларов. Достаточно, чтобы мы какое-то время не голодали и не скитались без дома, но не более того. Я добавляю еще десятку от доходов с нашего последнего сеанса, а остальное кладу в конверт, чтобы потом отнести в банк. Нерешительно достаю еще десять долларов и тоже убираю в свой тайник. Пятьдесят восемь долларов. Все еще недостаточно.
Ведь я знаю о вендетте Гудини и не разделяю финансовый оптимизм матери.
И это значит лишь одно: я должна не только по-прежнему участвовать в сеансах, но и сделать их достаточно впечатляющими, чтобы заработать больше денег. Должна что-то изменить. Добавить нечто столь удивительное, чтобы люди буквально ломились к нам, и мы могли бы брать запредельную плату. Вот только, что именно? Не знаю… Но как только мы окрепнем в финансовом плане — сможем выйти из игры. И надеюсь, успеем сделать это прежде, чем Гудини или один из других скептиков-линчевателей камня на камне не оставят от нашей репутации. Ведь если нас публично обвинят в мошенничестве, театр «Ньюмарк» разорвет с нами контракт, и все будет кончено.
Но разве правильно продолжать заниматься тем, что мне претит, из чистой корысти? Я вспоминаю слова Гарри Гудини: «Людей, которые недавно понесли утрату, нетрудно убедить в возможности общения с любимыми. По мне, так эти несчастные страдальцы, жадно ищущие избавления от душевной боли, которая неизбежно следует за потерей близкого, — жертвы падальщиков, что зарабатывают на чужом горе».
Это обо мне и маме. Падальщики.
С резким вздохом, я прячу деньги и готовлюсь к визиту к мистеру Дарби. Перед уходом снова тщательно проверяю замки.
Все еще напуганная вчерашним преследованием, решаю держаться поближе к дому, и в конце концов просто заскакиваю в пекарню на углу за сладкими булочками и спешу обратно.
Мистер Дарби открывает дверь прежде, чем я успеваю постучать.
— Как раз вовремя, — ворчит он, — я проголодался. Уже почти одиннадцать.
— А что вы ели на завтрак до моего переезда? Я вполне уверена, что вы не голодали. — Я смотрю на его кругленький живот и улыбаюсь.
— Не дерзи, мисси. Я уже поставил чайник.
Мы идем в кухню, но тут я вижу странную девушку, подметающую пол, и от удивления резко останавливаюсь.
Она смотрит на меня, затем отводит взгляд.
— Я почти закончила здесь, сэр. Хотите, чтобы я отнесла мусор в подвал?
— Нет! — обрывает мистер Дарби. — Держись подальше от моего подвала, слышишь? А теперь уходи. На сегодня ты сделала достаточно, и я не хочу, чтобы ты докучала моей гостье.
Глаза незнакомки бегают, выдавая ее нервозность, и я отмечаю, насколько у нее мягкие и ухоженные для служанки руки. Она спешно покидает комнату, бросая на меня еще один взгляд, и я ставлю корзину на стол.
Мистер Дарби заглядывает в бумажный пакет:
— Сегодня никаких круассанов?
— Нет, я хотела попробовать что-то новенькое. — Я колеблюсь, но наконец спрашиваю: — Кто эта девушка?
Что-то в ней настораживает. Но, к счастью, это всего лишь заурядное «я-не-уверена-что-вы-мне-нравитесь» чувство, а не что-то из моих способностей.
Сосед пожимает плечами и наливает чай:
— Она пришла вчера в поисках работы. Коул сжалился и нанял ее, чтобы каждый день немного прибиралась. Думаю, она шпионка.
— Шпионка?
— Да. Шпионка, засланная соперником-изобретателем.
Я смеюсь:
— Скорее, засланная Коулом. Он, вероятно, собирается сообщать вашим родственникам, чем вы тут занимаетесь весь день в его отсутствие.
Мистер Дарби фыркает:
— Куда интереснее, чем он весь день занимается!
Да, это интересует нас обоих.
Старик нюхает булочку, затем кусает. На лице появляются морщинки сосредоточенности, пока он жует.
— Неплохо. Но, заметь, не так хорошо, как круассаны.
Меня все еще интересует незнакомка, но в то же время любопытно, что находится у соседа в подвале.
— А сегодня можно заглянуть в вашу мастерскую? — спрашиваю, стараясь говорить беспечно.
— Может, да. А может, нет.
«Старый хитрец», — думаю, доедая булочку. Но ничего не говорю. Если выдам свое любопытство, он будет дразнить меня этим, как кролика морковкой.
Я молчу до тех пор, пока мы оба не заканчиваем завтрак.
— Что ж, пойдем. Знаю, тебе смерть как хочется взглянуть хоть одним глазком.
Когда мы проходим через кухню и дальше по длинному коридору, я слышу над головой шум — значит, мама уже проснулась.
Мистер Дарби открывает дверь и дергает за веревочку, болтающуюся над лестницей.
— Не споткнись, — предостерегает он.
По мере того, как мы спускаемся, запах смазки, плесени и сожженного кофе становится все сильнее. А когда лестница наконец заканчивается, я смотрю вокруг и ахаю. Не знаю, чего я ожидала, но уж точно не этого нагромождения и сплетения меди, стали и проводов. Мои глаза не знают, куда смотреть в первую очередь. Комната в длину и ширину такая же, как весь дом, и ярко освещена обычными лампочками, что свисают с каждой третьей или четвертой балки. Вдоль стены тянется верстак, где в грандиозном беспорядке свалены инструменты странной формы, коробки и сферы. В одном углу стоят гигантский цилиндрический сварочный аппарат и токарный станок. В другом — огромная машина неизвестного назначения. Мистер Дарби, определенно, или истинный гений, или сумасшедший.
— Как чудесно! — выдыхаю я. — Что это за вещи?
Сосед радостно хлопает в ладоши:
— Это, мисси, работа всей моей жизни. Разве не великолепно?
Он раскидывает руки в стороны, охватывая всю комнату, и я восхищенно киваю, осторожно перешагивая через гигантский моток колючей проволоки.
— Это замечательно.
— Я знал, что ты оценишь! Я с первого взгляда узнаю родственную душу.
— Для чего все это?
Мистер Дарби скрещивает руки на груди:
— Для начала ты должна показать мне один из своих фокусов.
Я осматриваю комнату.
— Хорошо. Хм… Вы можете меня связать? — И проказливо улыбаюсь.
Сосед вскидывает брови:
— Прости? Что же это за фокус?
— Привяжите меня к стулу, и держу пари, что смогу выбраться.
— Уверена?
Я киваю:
— Я могу выбраться откуда угодно.
Я вижу на его лице недоверие, когда он вытягивает длинную грязную веревку из коробки с инструментами. Однако это не мешает старику привязать меня к стулу крепко-накрепко.
— Я ведь не сделал тебе больно?
Я усмехаюсь:
— Раньше меня связывали цепями.
Мистер Дарби морщится:
— У тебя была очень странная жизнь, мисси.
Я смеюсь. Трюки с освобождением были практическим дополнением к моему репертуару, так как мне частенько приходилось вытаскивать маму из тюрьмы. А еще они добавляют достоверности нашим спиритическим сеансам, когда клиенты хотят удостовериться, что это не я изображаю духа. Конечно, никто не знает, что я могу освободиться, побыть призраком и снова связать себя прежде, чем кто-либо заметит. Полагаю, мама поощряла мои стремления, считая, что так я буду больше походить на отца. А для меня это вызов.
— А теперь отвернитесь.
— Зачем? — воинственно спрашивает мистер Дарби.
— Затем, что хороший фокусник никогда не раскрывает своих секретов, — отвечаю я — Я сказала, что покажу вам трюк, а не принцип его исполнения.
По выражению его лица я понимаю, что сосед как раз на это и рассчитывал, и тем не менее он послушно отворачивается. Хотя на самом деле без разницы, смотрит он или нет, но мне нравится создавать вокруг своего выступления атмосферу таинственности.
— А теперь считайте до десяти. Медленно.
Старик вздыхает, но делает то, что я говорю, даже не подозревая, что я распутала уже половину классических морских узлов, которые он навязал. Мало кто понимает, что использование большого количества веревки вовсе не означает крепкого связывания.
— Обернитесь, — говорю я прежде, чем он успевает досчитать до восьми.
Мистер Дорби поворачивается, и я хихикаю, видя его изумленно выпученные глаза.
— Ну что же! Это действительно фокус. Я могу попробовать еще разок?
Отрицательно качаю головой:
— Нет. Уговор есть уговор. Вы обещали показать мне одно из ваших изобретений.
Он недовольно кивает:
— Ты права.
Затем оглядывает комнату, задумывается и жестом велит мне следовать за ним. К моему разочарованию, мы направляемся не к огромной машине в углу, а к другой — гораздо меньшей, из латуни.
— Это моя гордость и радость, — говорит сосед, поглаживая аппарат. — Я еще не устранил все неполадки, но когда сделаю это — разбогатею. Подожди немного и сама увидишь.
Я скептически гляжу на машину:
— И что это такое?
— Я называю это УПВ — устройство, перемещающее вещи.
— Что ж, это, безусловно, странно, — говорю я, — но что оно делает?
Мистер Дарби нетерпеливо машет рукой:
— Перемещает вещи!
— Какие вещи?
Он тянется к маленькому серому кругляшку.
— Сейчас покажу. Отойди.
Оглядевшись, хватает метлу, крепит к ней кругляшок и ставит в углу. А затем разматывает длинный шнур.
— Раньше я для всего использовал заводные механизмы, — говорит мистер Дарби, кивая в сторону машины, — но потом осознал потенциал электричества.
Он включает машину, а она начинает чуть слышно потрескивать.
Сначала ничего не происходит, но потом я удивленно открываю рот: метла начинает двигаться кругами сама по себе. Я подхожу поближе, пытаясь разглядеть невидимые нити, но ничего не нахожу. Метла танцует все яростней, и я отскакиваю, когда ее рукоять пролетает в паре сантиметров от моего лица. Мистер Дарби быстро выключает машину.
— Это недостаток, — признается он. — Все еще на стадии эксперимента. Но как только я найду способ этим управлять… откроются безграничные возможности! Домохозяйки смогут спокойненько отдыхать, пока машина делает за них всю работу.
Я поднимаю метлу и восхищенно изучаю странный кругляш.
— Как это работает?
— Магнетизм. Я придумал, как использовать электричество, чтобы усилить магниты. — Сосед указывает на потолок, и я вижу еще один серый круглый предмет, прикрепленный к балке.
— Невероятно!
Мистер Дарби кивает, сияя от счастья.
Внезапно у меня перехватывает дыхание, мои мысли кружат вокруг открывающихся возможностей. В разоблачающей книге Гудини нет ничего подобного. И это почти наверняка не удастся обнаружить…
— Машина будет работать где угодно?
Сосед пожимает плечами:
— Почему бы и нет. А что?
Я улыбаюсь:
— А то, что у меня есть идея. Не хотите ли поучаствовать в спиритическом сеансе, мистер Дарби?