— Я убью ее, — говорит мама, прикладывая лед к моей щеке. — Нам никак не удастся скрыть эту отметину.
Я пялюсь на родительницу, открыв рот:
— Тебя только это волнует?
Она хмурится, лоб ее прорезает глубокая складка, и я пораженно осознаю, что моя мать стареет. Она по-прежнему прекрасна, но время уже оставило свой отпечаток веером тонких морщинок, расходящихся от уголков ее глаз.
— Конечно, нет. Но мы не можем позволить этой сумасшедшей нас запугивать. — Мама мрачно улыбается. — Она не знает, с кем связалась.
Нет. Не знает.
Я размышляю об этом по дороге в театр. У мамы долгая память, и она никогда не забывает тех, кто ей досадил. Однажды она заложила судебному приставу одного импресарио-вымогателя, после чего мы спешно покинули город. Сегодня мадам молчалива и мрачна, и я гадаю, о чем же она думает.
Или что планирует.
Я прижимаюсь все еще горящей после удара миссис Линдсей щекой к холодному окну. Мы сворачиваем за угол, и я застываю, заметив через дорогу от парка необычную пару. Они стоят под полосатым тентом мясницкой лавки, куда я часто наведываюсь, и их лица скрыты в тени. Но это неважно. Я знаю, кто они.
Коул и миссис Линдсей.
Когда мы проезжаем мимо, я невольно пригибаюсь, но успеваю заметить, как Коул что-то сует в руку собеседницы.
— Что ты делаешь? — спрашивает сидящая рядом мама.
— Ох. Ничего. Просто уронила косметичку.
Я задерживаюсь внизу еще ненадолго и выпрямляюсь, только уверившись, что мы безопасно миновали парочку. Мысли мои несутся почти с той же скоростью, что и пульс.
Зачем Коул говорил с миссис Линдсей? Он был на сеансе. И знает, что она хочет навредить маме. Боль рикошетом бьется в груди, и я стискиваю руки на коленях. Эта безумная имела в виду Коула, когда говорила, что «знает людей»?
Я помню ту связь, которую почувствовала во время нашей с ним прогулки, и потом снова — в кафе. И тепло пальцев Коула на моих губах. И как он стоял передо мной с букетом цветов. Я смаргиваю слезы. Хоть что-то из этого было настоящим?
К моменту выхода на сцену мне удается избавиться от большинства суматошных мыслей и по памяти провести шоу, улыбаясь в нужных местах и непринужденно выдавая все свои реплики. Ничто не должно мешать представлению. Зал теперь всегда переполнен, и наша известность растет. Когда мы с мамой возвращаемся в гримерку, я решаю выбросить из головы переживания о Коуле и миссис Линдсей и провести замечательный вечер с Оуэном. Милым, простым, красивым Оуэном.
Мои волосы уже завиты, и прическа смотрится весьма симпатично под бледно-бежевой шляпкой-клош. Я переодеваюсь в платье, и тут в маме вновь просыпаются несвойственные ей материнские инстинкты:
— Итак, я не желаю, чтобы ты гуляла всю ночь. И хочу поговорить с Оуэном, прежде чем вы куда-то пойдете.
— Да, мама.
Я наношу на губы немного красящего бальзама и смотрюсь в зеркало. Под слоем макияжа синяк едва заметен. А я недурна собой. Не такая красивая, как мама, но все же довольно симпатичная. У меня такие же, как у нее, темные волосы и нос такой же — короткий и тонкий. Но глядя на свое отражение, я с удивлением замечаю и другие свои черты. Не мамины, а те, что я унаследовала от отца. Розоватый цвет лица, волевой подбородок, голубые глаза… Я действительно дочь Гарри Гудини?
Стучат в дверь, и мама идет открывать. В гримерку заходят Жак и Оуэн — оба смотрятся настоящими франтами в своих превосходных костюмах. Я бросаю на Жака подозрительный взгляд из-под ресниц. После стычки с миссис Линдсей я почти забыла о его бегстве из нашего дома. Зачем он приходил, если не с мамой увидеться? Сердце замирает. Возможно ли, что Жак встречался с Коулом? Но зачем?
Оуэн театрально оглядывает меня с ног до головы и говорит, прерывая мои размышления:
— Кое-кто сегодня великолепно выглядит.
Несмотря ни на что, я с нетерпением жду сегодняшнего свидания. С Оуэном я не думаю о своих способностях и не переживаю о том, что он пытается уличить нас с мамой в мошенничестве. На самом деле рядом с Оуэном я вообще ни о чем не думаю и просто наслаждаюсь жизнью.
Я закатываю глаза, и он ухмыляется.
— Сегодня великолепны сразу две особы, — говорит Жак, и голос его полон восхищения. Я впиваюсь в него взглядом, но импресарио слишком занят, пожирая глазами мою маму, чтобы заметить.
Привыкшая к мужскому обожанию, мама принимает комплимент гораздо лучше, чем я. Она склоняет голову и смотрит на Жака сквозь длинные накрашенные ресницы:
— Ох, Жак, бьюсь об заклад, ты говоришь это всем своим клиентам.
— Не всем, дорогая. Уверен, что Клайд и его говорящая лошадь такого бы не оценили.
— Разве что лошадь, — вставляет Оуэн, и все смеются. — Я не против стоять тут и шутить хоть весь вечер, но нам с Анной пора. Нас ждут друзья.
— Куда вы идете? — спрашивает мама, пока я ищу палантин из искусственного меха, который она мне одолжила.
— В местечко под названием «Коттон», — отзывается Оуэн.
Мама протягивает мне накидку:
— Дорогая, могу я минутку поговорить с Оуэном наедине?
Я прищуриваюсь, но она смотрит в ответ широко распахнутыми невинными глазами. Вздохнув, я сдаюсь.
— Я буду ждать тебя в фойе, — говорю Оуэну.
На своих кубинских каблуках я спешу по коридору, обходя двух привратников, уже приступивших к уборке. Надеюсь, Оуэн не пожалеет, что пригласил меня.
— Анна.
От одного взгляда на него мое сердце болезненно сжимается.
— Привет, Коул.
— Ты сказала, что мы можем встретиться позже. Позже наступило. — Усмешка освещает его лицо.
Почему внезапно так хочется плакать? Но тут я вспоминаю, как Коул говорил с миссис Линдсей, и беру себя в руки:
— Сегодня пятница. Ты знал, что в пятницу у меня свидание.
— Вот ты где, — раздается за спиной голос Оуэна. — Я уж решил, ты заблудилась.
Коул быстро переводит взгляд, лицо его неподвижно.
— Привет, старина, — кивает Оуэн. — Что ты здесь делаешь? Готова как следует поплясать?
Коул не обращает на него внимания и, отвесив мне легкий поклон, отходит с дороги:
— Прошу, не позволяйте мне вас задерживать.
— О, мы не позволим, — весело отзывается Оуэн и, подхватив меня под локоть, уверенно ведет дальше по коридору.
— Может, завтра? — Я оглядываюсь, разрываясь между гневом и сожалением, но сосед на меня не смотрит.
Его взгляд направлен на Оэна, и в глазах клубится темная враждебность.
Непослушными пальцами я закрепляю палантин на плечах. Оставлять Коула в коридоре не хочется, но чего он ожидал, появившись без предупреждения? Не говоря уже о его дружеских встречах с кем-то, кто желает мне навредить.
Оуэн нахлобучивает черную фетровую шляпу и накидывает шерстяное пальто. Он выглядит очень элегантно в узком двубортном пиджаке и мешковатых брюках. Интересно, что бы на танцы надел Коул? Если он вообще ходит на танцы.
— Твоя мать — это нечто, — смеется Оуэн, открывая передо мной дверь.
— Что она тебе сказала? — спрашиваю, когда мы выходим из театра.
Оуэн качает головой:
— Сказала, чтобы ты повеселилась от души, но завтра у вас представление, так что лучше бы мне вернуть тебя в целости и сохранности.
Он придерживает для меня дверцу, и я сажусь в машину. Здесь так холодно, что я вижу свое дыхание в свете уличного фонаря. Оуэн оббегает автомобиль и запрыгивает в салон.
— Готова хорошо провести время, куколка?
Я улыбаюсь:
— Только если перестанешь называться меня куколкой. Я не кукла и никогда ею не была.
— «Красотка» сработала бы лучше? — Он усмехается, показывая, что поддразнивает меня.
— Как насчет просто Анны?
— Конечно. Итак, ты готова повеселиться от души, Просто Анна?
Я смеюсь, чувствуя легкость в груди. Возможно, подход Оуэна верен. Почему все вечно должно быть серьезным?
* * *
Едва мы заходим в «Коттон», я понимаю, что и в другом Оуэн прав: клуб, безусловно, именно то место, где можно повеселиться от души. Воздух здесь густой и дымный, а музыка — громкая и напористая. Оуэн ведет меня по краю зала в форме подковы мимо множества столиков и искусственных пальм. Я верчу головой, разглядывая женщин в ярких цветных платьях, пелеринах и шляпках. Некоторые шляпы поистине поразительные: украшенные перьями и столь блестящим бисером, что глазам больно.
Оуэн подводит меня к длинному столу, за которым уже собралось человек шесть или семь. Парни бурно приветствуют моего спутника, а девушки бросают на меня любопытные, но не совсем дружелюбные взгляды.
— Это Анна, я вам о ней рассказывал! — кричит Оуэн, когда мы втискиваемся на пару свободных стульев, возникших словно из ниоткуда. — Анна, это все.
Я мельком улыбаюсь. Как по волшебству передо мной появляется напиток, а одна из дам предлагает мне сигарету. И я беру, хотя вообще-то не курю. Но все остальные за столом курят, мне неловко отказываться.
Сидящая рядом девушка подносит мне зажигалку, я затягиваюсь и задыхаюсь от едкого дыма, проникшего в легкие. Отпиваю из стоящего передо мной бокала и снова закашливаюсь — теперь уже жидкость прожигает себе путь до моего желудка.
Моя соседка по столу смеется:
— К местному пойлу нужно привыкнуть. — Затем протягивает руку: — Я Адди. А это Присси, Элла и Мэриэн.
Пожимаю ее ладонь и машу остальным — ослепительным в своих блестящих платья и облегающих шляпках. У всех дам, как и у меня, стрижки «боб» и прядки уложенные завитками перед ушами.
— Здесь с трудом верится, что «сухой закон» существует! — пытаюсь я перекричать музыку.
— В том и суть! — отвечает Присси. — Здесь его не существует.
Остальные хохочут, будто в жизни не слышали ничего забавнее.
— Как они это проворачивают? Почему копы не закроют это место?
Смех становится еще громче.
— Видишь того толстяка? — указывает Адди.
Проследив за ее пальцем, я нахожу взглядом круглолицего мужчину рядом со столь же полной женщиной. На ее голове повязка с кучкой торчащих из нее черных перьев. Сидит парочка возле темноволосого незнакомца и ослепительной миниатюрной блондинки в сетчатом вечернем платье, отделанном стеклярусом.
Я киваю.
— Это начальник полиции и его жена. А рядом с ними — Нико «Нож» Джулианни, большая шишка из группировки Морелло. «Коттон» никто не тронет.
Я таращу глаза от изумления, и Адди снова смеется:
— Какая ты наивная! Не волнуйся, малютка, сегодня облав не будет.
Я смущенно ерзаю. Теперь все в курсе, что для меня это внове. Я опять осторожно отпиваю из своего бокала. На сей раз напиток проскальзывает внутрь гораздо легче, что, наверное, хорошо. Или не очень.
Внезапно Оуэн рядом застывает.
— Что она здесь делает? — слышу я его бормотание. Он поворачивается ко мне: — Я ненадолго.
Затем вскакивает со стула и исчезает, оставив меня в компании чужаков.
Я вижу, как переглядываются Присси и Адди.
— Что? — вертит головой Мэриэн. — Что я пропустила?
— Лоррен, — одними губами говорит ей Адди.
Глаза Мэриэн расширяются.
— О!
— И она ужасно рассержена!
Девушки тянут шеи, пытаясь рассмотреть, что происходит, но мой обзор перекрыт. Наконец высокий мужчина отходит, и я вижу, как Оуэн спорит с белокурой незнакомкой. Она стоит ко мне спиной, так что лица не разглядеть, но Оуэн взбешен. Он яростно жестикулирует и хватает собеседницу за руку. Внезапно блондинка вырывается и выбегает из зала. Поправив галстук, Оуэн возвращается к столу, а я отвожу глаза, чтобы он не понял, что я подсматривала.
Лицо заливает румянец, я чувствую себя как никогда неуютно. Оуэн усаживается рядом и делает большой глоток из бокала.
— Все в порядке? — спрашиваю, притворяясь, будто наблюдаю за танцующими.
— Конечно. Моя бывшая подружка явилась устроить сцену. Я с ней расстался несколько недель назад. — Он кладет руку мне на плечо. — Вообще-то, сразу же, как только встретил тебя.
Оуэн улыбается, ямочки на его щеках становятся глубже, и я чувствую облегчение. Пока не замечаю очередное переглядывание Адди, Мэриэн и Присси. Этим и занимаются нормальные девушки? Приходят в бар и портят другим настроение? С меня хватит. Я встаю и беру Оуэна за руку:
— Мы разве не танцевать сюда пришли?
Мгновение он выглядит удивленным, но тут же смеется:
— Вот это моя девочка!
Мы выходим на переполненный танцпол и начинаем двигаться. Поначалу я очень скована, но мелодия такая заводная, стучать ногами в ритме по полу так здорово, и вскоре я уже танцую шимми вместе со всеми. В помещении почти невыносимо жарко, однако слепая решимость повеселиться оказывается крайне заразительна. Оуэн — отличный танцор. Он улыбается мне, будто счастлив, что я все еще с ним в паре.
Музыка замедляется, я собираюсь уйти с площадки, но Оуэн хватает маня за руку и притягивает в свои объятия, подмигнув:
— Не так быстро, Просто Анна. Я ждал этой песни весь вечер.
Он прижимает меня еще ближе и поднимает мою правую руку в основной позиции вальса.
— Это медленный фокстрот, но на танцполе нет места для длинных проходок, так что мы называем его просто «медляк», — говорит Оуэн, и его дыхание щекочет мне ухо.
Я чуть отстраняюсь, чтобы лучше разглядеть его лицо. Яркие голубые глаза, обычно насмешливые, теперь лучатся восхищением.
— Ты ведь понятия не имеешь, как сейчас прекрасна?
Я опускаю взгляд, смущенная и довольная одновременно. Тепло от его ладони, прижатой к моей спине, разливается по всему телу. Эмоции Оуэна, как всегда, несколько спутанные, но на сей раз сильнейшая из них — радость. Счастье исходит от него, будто жар от дровяной печи, и я придвигаюсь поближе, чтобы погреться в ореоле этого волшебства. Украдкой смотрю на Оуэна, и у меня аж дыхание перехватывает — какой же он красивый! Я закрываю глаза, и мы раскачиваемся в такт музыке, которая вьется вокруг нас, словно шелковые ленты.
Оуэн обнимает меня сильнее, прижимается своей щекой к моей.
— Я бы вечно вот так с тобой танцевал, и пусть весь мир подождет.
Сердце мое трепещет. Я, кажется, тоже мечтаю, чтобы этот момент не кончался, чтобы я вечно кружилась в крепких мужских объятиях, а вокруг, будто бриллианты, сверкали огни. Внезапно перед глазами вспыхивает образ Коула, стоящего с цветами у меня на пороге, и я заливаюсь румянцем. Кем надо быть, чтобы испытывать подобные чувства к двум разным мужчинам? К тому же на Коула я до сих пор злюсь.
Мелодия заканчивается, я замираю, но, прежде чем уйти с танцпола, Оуэн подносит мою руку к губам.
— Спасибо за танец, — шепчет он. И целует костяшки моих пальцев, глядя на меня своими голубыми глазами.
Я сглатываю. Во рту так сухо, что ответить я не могу, лишь слабо улыбаюсь, и Оуэн ведет меня обратно к нашим местам.
Я залпом выпиваю свой коктейль, забыв, как он обжигает горло, и в итоге выпрыскиваю половину напитка на стол. Владельцам стоило бы нанять маминого поставщика. По-прежнему откашливаясь, я склоняюсь к Оуэну:
— Я бы сейчас не отказалась от стакана воды со льдом.
— Все, что угодно, для Просто Анны! — Он театрально вскидывает руку и уходит за чем-нибудь холодным для меня.
За столом никого — все, должно быть, на танцполе, — и я веселюсь, наблюдая, как народ пьяно пошатывается и слишком громко смеется. Похоже, половине Нью-Йорка завтра обеспечено похмелье. Музыканты объявляют перерыв, и остальная часть нашей компании возвращается обратно. Молодые люди, обливаясь потом, сбрасывают пиджаки. Девушки обмахиваются ладошками. Оуэн приводит с собой чернокожего парня и важно провозглашает:
— Напитки за мой счет.
— Это последний лед, так что наслаждайтесь, — говорит официант, выставляя перед нами бокалы.
Затем уходит, а я с наслаждением делаю большой глоток воды. Мэриэн вылавливает из своего коктейля осколок льда и прикладывает ко лбу:
— Здесь жарче, чем в аду! Может, пойдем в «Кони Инн»[16]? По крайней мере, остынем по дороге.
Адди недовольно качает головой:
— Нет, лучше в «Райскую Аллею».
— Мы могли бы остаться здесь и посмотреть представление, — предлагает один из парней. — Следующее начнется в час.
— Вы делайте, что хотите, — вмешивается Оуэн, — а нам пора. Я обещал маме Анны, что приведу ее не слишком поздно.
Все смотрят на меня, и я чувствую себя младенцем со слюнявчиком на груди. Оуэн ловит эти взгляды и добавляет:
— Да нет же. Просто у нее завтра выступление.
Насмешка на их лицах сменяется чем-то сродни уважению.
— О, точно. Оуэн говорил, что ты иллюзионист. Как так вышло? — интересуется Присси.
— Моя мать — медиум. Это вроде как семейное.
Оуэн фыркает:
— Ясное дело, как! Ее отец — Гарри Гудини.
Сердце уходит в пятки.
— Но Гудини давно женат, и детей у него нет, — смущенно замечает кто-то.
— Они с мамой познакомились в Европе, много лет назад, — объясняю я, чувствуя, как зудит и пылает лицо, и взмахнув рукой, будто тем самым могу прекратить этот разговор.
Смысл моих слов доходит до всех одновременно.
— О! Так ты его внебрачная дочь? И тоже иллюзионист? Как поразительно! — восклицает Мэриэн.
— Как романтично, — вздыхает Адди, хватая меня за руку. — Ты точно не можешь пойти с нами?
Все смотрят на меня с бо֜льшими теплотой и интересом, чем проявляли весь вечер.
Я убью Оуэна.
— Простите, но правда не могу, — качаю я головой.
Мужчины достают бумажники и бросают на стол купюры. Оуэн хмуро смотрит в свой.
— В чем дело? — спрашиваю я.
— Я думал, у меня есть еще десятка. Потому и сказал, что оплачу последнюю порцию напитков.
Он проверяет карманы, все больше впадая в отчаяние.
Остальные спокойно собираются, не обращая внимания на уныние друга.
Я тянусь к своей сумочке:
— Кажется, у меня есть немного денег.
Оуэн берет протянутые купюры и шепчет:
— Боже, мне так стыдно…
С красными от смущения щеками он машет официанту.
— Хлюст[17], — закатывает глаза Адди.
Я хочу спросить, что она имеет в виду, но Оуэн, кажется, торопится уйти.
Оказавшись на улице, вся толпа направляется к одному автомобилю, а мы с Оуэном идем к нашему, который оставили чуть поодаль.
— Тебе понравилось? — с тревогой спрашивает Оуэн.
Вздрогнув от холода, я сильнее кутаюсь в палантин.
— Да.
Прошедший вечер кажется нереальным, будто это происходило с кем-то другим. Но есть и черное пятно — разговор о Гудини. Ну зачем Оуэн все испортил, рассказав о нем своим друзьям?
Оуэн обнимает меня за плечи, и я улыбаюсь в темноте, вспомнив тот волшебный миг, когда он прижимал меня к себе. Ладно, вечер не совсем провальный. Были и чудесные мгновенья.
— Я рад. Ради таких вот ночек я и сбежал из душного старого Бостона.
— Ты там вырос, да?
— К сожалению, — фыркает Оуэн.
— Почему к сожалению?
Я вдруг осознаю, как же мало о нем знаю.
Наступает тишина, и на какой-то миг мне кажется, что Оуэн не собирается отвечать, но тут он начинает говорить, и в голосе его не слышно обычной беспечности:
— Мой отец происходит из старинного бостонского рода. Ну, знаешь, из тех, у кого денег куры не клюют, но они никогда об этом не говорят.
Он смотрит на меня, и я киваю. Я действительно знаю. Это одна из причин, по которым мы никогда не совались в Бостон: жители слишком прижимистые и подозрительные.
— Они лишили отца наследства, — продолжает Оуэн, — когда он женился на моей матери. Мол, она какая-то коварная танцовщица-француженка, которая обманом заманила его в брачные сети. Кажется, отец тоже так считает. По крайней мере, если судить по его отношению ко мне.
Он бросает на меня косой взгляд, и до меня доходит:
— Ах…
— О, они оплатили мое обучение в хороших школах. Это же немыслимо, чтоб Винчестер учился в государственном учреждении! Но отец и мои многочисленные кузены не упускали случая напомнить мне, насколько я второсортная личность.
Я вздрагиваю от горечи его слов.
— Прости, — сокрушается Оуэн, — не стоило портить наш прекрасный вечер разговорами о моих проблемах. К тому же, все это неважно. Когда-нибудь я разбогатею и вернусь с триумфом. — Он крепче стискивает мои плечи. — Я правда хотел бы, чтобы эта ночь длилась вечно.
Мое сердце сжимается, созвучное тоске в его голосе. Я знаю, каково это — сомневаться в родительской любви. Я поворачиваюсь к Оуэну, и он обнимает меня за талию обеими руками. Нас окутывает свет фонаря. Миссис Линдсей, Гудини, моя мать и мои видения исчезают под воздействием теплоты мужского взгляда.
На мгновение я понимаю, что значит быть обыкновенной девушкой, наслаждающейся обществом обыкновенного парня.
— Я действительно замечательно провела время. Огромное спасибо за все.
Оуэн пальцами приподнимает мое лицо. «Сейчас он меня поцелует», — думаю я. Но он лишь говорит:
— Это было мне в радость. Анна, ты чудесная девушка.
Мы идем дальше, и мне не нужны никакие способности, чтобы знать: Оуэн так же счастлив, как я.
Но тут по спине пробегает холодок дурного предчувствия, и я спотыкаюсь.
Оуэн смеется и подхватывает меня под руку:
— Переборщила с алкоголем? Мне показалось, ты почти не пила.
Я не отвечаю. Вместо этого останавливаюсь и замираю, сосредоточившись. Над верхней губой выступают капельки пота, и я дрожу.
Происходит что-то ужасное.
Ночной клуб в Гарлеме, основан в 1923 году, закрыт во время Великой депрессии, в 1934 открыт вновь под названием «Club Ubangi», став пристанищем для геев, лесбиянок и бисексуалов.
Жулик, плут, обманщик, шулер, мошенник, присваивающий себе чужое.