Я просыпаюсь в оцепенении и замешательстве. Шторы задернуты, но пробивающийся сквозь них искусственно-желтый свет напоминает сияние уличного фонаря. Должно быть, я проспала целый день. Шоу! Я подскакиваю, и каждая клеточка тела протестующе ноет.
— Мама? — зову, хотя уже знаю, что в квартире пусто. Затем хватаю халат, пытаясь попасть в рукава, и бросаюсь из комнаты в комнату.
По пути на кухню больно ударяюсь ногой о дверной косяк.
— Черт побери!
Стою на одной ноге, задираю другую и разглядываю кусочек кожи, свисающий с большого пальца. Кровь сочится из ранки, и я допрыгиваю до стола за кухонным полотенцем. Как будто мне мало боли!
И тут замечаю записку, прислоненную к заварочному чайнику:
«Ушла на выступление. Принесу еды».
Боль мешает сосредоточиться. Я хмурюсь. Как маме удастся выступить без меня?
— Черт побери! — повторяю я. Допрыгав до холодильника, откалываю кусочек льда и хромаю к обеденному столу.
Потирая кончик пальца льдом, я припоминаю, какой любезной была со мной мама сегодня утром. Бога ради, она же подоткнула мне одеяло, чего не случалось уже много лет! И вот теперь отправилась на представление, оставив меня избитую в одиночестве, когда за мной охотится потенциальный похититель.
Разумом я понимаю, что у мамы не было выбора — шоу должно продолжаться и все такое, — но все же меня грызет обида. Вот рядом со мной настоящая мать, а в следующее мгновение ее у меня отнимают, будто ее никогда и не существовало.
Я оборачиваю и перевязываю полотенцем раненую ступню, а потом, хромая, подхожу и зажигаю плиту. Время чая. На кухонном столе замечаю цветы, которые накануне принес Коул. Внутри все сжимается при мысли о его поцелуе в щеку, но я тут же припоминаю его встречу с миссис Линдсей. Я сбита с толку, как никогда.
Услышав резкий стук в дверь, я застываю, сердце подкатывает к горлу. Неужто мои похитители пришли закончить дело? Достаю из ящика нож и молча хромаю по коридору. Я уже почти у двери, как снова раздается стук, и я подскакиваю. Злюсь на себя за испуг. Это мой дом. Пусть только попробуют забрать меня сейчас, когда я начеку. Сжимаю нож крепче, мне нравится его ощутимый вес. Пусть только попробуют.
— Анна, это Коул, с тобой все хорошо?
Коул? От звука его голоса меня охватывает облегчение, а сердце замирает. Вдруг, несмотря ни на что, я хочу увидеть его больше, чем кого бы то ни было на свете.
— Минутку.
Я в панике ищу, куда бы сунуть нож, и наконец прячу его за искусственным резиновым растением в прихожей. Затем потуже затягиваю халат и открываю дверь.
И таращусь на помятого усталого Коула, настолько не похожего на себя, всегда такого опрятного. К тому же я уже позабыла, каким внушительным он кажется на пороге.
— Можно войти?
К моему крайнему удивлению, я бросаюсь на него, чувствуя, как от слез сжимается горло. Сосед обнимает меня, и я ощущаю, а не слышу, его облегченный вздох.
— С тобой все хорошо, — шепчет он, прижимаясь губами к макушке.
Я закрываю глаза и киваю. Ни о чем не хочу сейчас думать. Впервые за долгое время мне тепло и безопасно. Я упираюсь лицом в его грудь так крепко, что ощущаю твердые мускулы под шероховатым шерстяным пиджаком. Впервые чувства Коула ко мне предельно ясны: опасение, беспокойство и забота. Запах мыла и осенней прохлады щекочут ноздри, и на минуту я вдыхаю его аромат, желая, чтобы это мгновение длилось вечно.
Но перестать думать не так уж и просто, и как только я вспоминаю о миссис Линдсей, напрягаюсь в сомнении. Будто почувствовав перемену, Коул медленно опускает руки.
Я отступаю и краснею. С чего это вдруг я на него накинулась? Из кухни раздается пронзительный свисток.
— Не желаешь чаю? — спрашиваю, не глядя гостю в глаза.
Он следует за мной по коридору, и я жестом предлагаю ему садиться за стол.
— Нет, отдыхай, — говорит Коул, кивнув на мою ногу. — Где чашки?
Я показываю ему, где что лежит, сажусь и наблюдаю, как он готовит мне чай.
Затем беру у Коула чашку, и он садится напротив, решительно и серьезно глядя на меня черными глазами. Опять у него профессорское лицо.
— Ну что ж, — наконец говорю я, не в силах терпеть молчание.
— Ну что ж. — Коул смотрит на чашку, потом переводит взгляд на меня: — Как ты на самом деле?
— Мне больно. Я сбита с толку. Разочарована.
Я поднимаю бровь.
Коул кивает. Он знает, что я не только о похищении.
— Имеешь на это право.
И я знаю, что он тоже говорит не о похищении.
— Ну и? — подталкиваю я.
— Ты что-то хотела бы узнать? Я поделюсь всем, чем смогу.
Я отпиваю чай, мысли суматошно кружатся в голове. О чем же спросить сначала? Может, просто прямо задать вопрос о миссис Линдсей? И посмотреть, что Коул ответит? Я вспоминаю о том, как бросилась ему в объятия, и щеки снова краснеют. Как можно испытывать влечение к тому, к кому нет полного доверия?
— Ты говорил, что приехал в Америку, чтобы найти других экстрасенсов. Зачем их искать?
Я почти ожидала, что он не ответит, но Коул тут же говорит:
— Я должен помочь им, насколько смогу.
— Зачем им нужна помощь?
Коул колеблется, и я напрягаюсь, но он поднимает руку:
— Даже не знаю, как выразиться помягче.
Я фыркаю:
— Не такой уж я нежный цветочек.
Уголки губ Коула приподнимаются.
— Анна, такой, как ты, я еще не встречал. — Он смотрит мне в глаза, и на пару секунд я перестаю дышать. Затем на лице Коула снова появляется серьезное выражение. — Многие люди с паранормальными способностями оказываются в психушке. Они не понимают, что происходит, и если не учатся управлять своим даром, то сходят с ума. Вот поэтому, говорю начистоту, редко когда можно найти кого-то твоего возраста с таким сильным даром.
Я смотрю в чашку, вспоминая, сколько раз меня теснили эмоции других людей, как часто я думала, что видения сведут меня с ума. Глубоко вздыхаю:
— Так что же эти остальные?
— Миссис Гейлорд уже рассказала тебе: я член Общества психических исследований. В группе есть ученые и экстрасенсы. Первые изучают, а вторые — помогают друг другу развивать способности.
По спине пробегает холодок. Общество психических исследований. То самое, откуда ушел доктор Беннет, возмущенный их дурным обращением с подопытными. То самое, которое, как утверждал лектор, не церемонится с такими, как я. Почему Коул принадлежит к организации, которая так эксплуатирует экстрасенсов? Тут я вспоминаю, что сосед говорил мне во время первой беседы: он скорее проводник, чем экстрасенс. На чьей же он стороне? Я хочу его об этом спросить, но решаю держать язык за зубами. Нужно вытащить из Коула как можно больше информации, пока он снова не замкнулся.
— А у всех экстрасенсов одинаковые способности?
Коул качает головой:
— Нет. Некоторые читают мысли, другие — видят чужие сны. У нескольких человек есть дар предвидения, но я никогда не встречал того, кто чувствует чужие эмоции и является проводником для мертвых.
— Это так запутано. Почему же я делаю то, на что другие не способны? Почему я особенная?
— Никто не знает. Это один из вопросов, на которые наше Общество пытается ответить, проводя исследования. Существует несколько разных теорией.
— Например?
— Одни верят, что экстрасенсы используют больше возможностей мозга, чем большинство людей. Другие считают, что подобные способности переходят из поколения в поколение.
Поэтому, возможно, таланты достались мне от отца. Надо будет потом поразмыслить. А сейчас у меня есть еще один неотложный вопрос:
— Ты сказал, что этим можно управлять. Как?
— Все приходит с практикой.
Я сглатываю:
— Можешь меня научить?
Коул делает глубокий вдох и медленно выдыхает.
— Я присутствовал только на нескольких занятиях с другими экстрасенсами. Меня, конечно, обучали — я должен уметь управлять своим ценным даром. Но не уверен, что способен тебе помочь. Некоторые члены Общества не одобрят подобной практики.
Интересно, не об этом ли говорил доктор Беннет?
— Почему же?
— Боятся, что слишком обученные экстрасенсы испортят им чистоту исследования. Показания могут отличаться от замеров неконтролируемых способностей. Экстрасенсы же хотят жить как нормальные люди, насколько это возможно. Большинство не прочь помочь с исследованиями, но им хочется уметь отключать свои таланты.
Они. Значит, Коул себя экстрасенсом не считает.
— То есть вашим ученым это не по вкусу? Эти две группы не ладят?
Я настороженно наблюдаю за ним и замечаю его колебание.
— Есть такое, но мне правда не стоит об этом упоминать.
Я чуть ли не задыхаюсь от разочарования. Как никогда хочу ему доверять.
— Как мне ими управлять? Что входит в обучение?
— В основном практика и сосредоточенность.
Я глубоко вдыхаю и решаюсь:
— Давай сделаем это.
Улыбка Коула смягчает суровость его лица.
— Что? Прямо сейчас?
Я пожимаю плечами:
— Почему нет?
— Потому что не стоит начинать обучение физически и эмоционально истощенной. Тебе нужно сперва отдохнуть.
Я смотрю на стол, пытаясь выразить свои мысли словами:
— Я знаю, кто меня похитил. — Быстро качаю головой, заметив на лице Коула тревогу. — Нет, то есть, я знакома с одним из тех трех нападавших. Как раньше я поняла, что за мной следит миссис Линдсей.
Я внимательно рассматриваю лицо Коула, но вижу лишь тревогу.
— Думаешь, похищение организовала миссис Линдсей?
Меня снова охватывает беспомощность, которую я испытала в фургоне молочника. Коул тянется через стол и накрывает мою руку своей. Как только наши пальцы соприкасаются, я ясно чувствую его тревогу. Что бы сосед ни делал с миссис Линдсей, не думаю, что целью было причинить мне боль. По крайней мере, надеюсь, что нет.
— Понятия не имею. Но если я научусь управлять своими способностями, то, наверное, смогу выяснить, кто это был.
А выяснив, кто похитил меня, сделаю первый шаг для защиты матери.
Молчание. Я смотрю в черные глаза Коула.
— Мы можем начать завтра, — предлагает он.
У меня перехватывает горло, и я отворачиваюсь. Чувствует ли он сейчас мои эмоции? Знает ли, как я благодарна? Как он мне нравится? Я краснею. Мне точно нужны уроки. Хочу научиться устанавливать стену, как Коул.
Я отнимаю руку, пытаясь прийти в себя. Что-то во мне, многие годы крепко запертое, наконец вырывается на свободу.
— А сколько тебе было во время обучения? То есть, когда ты узнал, что не такой как все?
Губы Коула вздрагивают.
— Я просто проводник, поэтому лишь рядом с другим экстрасенсом со мной происходили паранормальные инциденты. В детстве подобное случалось очень редко, и, так как я не мог описать произошедшее, родители ничего не знали. А потом меня отослали в школу-интернат. К счастью или нет, но один из учителей оказался экстрасенсом. Меня обучили во время войны, а в прошлом году я официально стал членом Общества.
Я хмурюсь и уже думаю наперед.
— Мне как-то не приходило в голову, но такая способность весьма полезна во время войны. И весьма опасна, если экстрасенс склонен к дурному.
У Коула дергается щека.
— Это один из споров в Обществе и одна из причин, почему я так неохотно делился с тобой сведениями о нас.
Я понимаю намек:
— Значит, в Обществе есть те…
— Кому мы не доверяем. Верно. Я не соврал, сообщив, что приехал сюда искать экстрасенсов, но меня послали в США не только поэтому.
Я замираю:
— И зачем же еще?
Коул поджимает губы:
— Несколько руководителей Общества посчитали, что я в опасности из-за моей способности чувствовать других экстрасенсов. Мол, узнав, что я проводник, кто-то может использовать меня в дурных целях.
От тревоги мой пульс ускоряется.
— Значит, ты рискуешь?
Коул пожимает плечами:
— Понятия не имею, но то, что мое местонахождение больше не секрет, дает основания для беспокойства. Мой близкий друг из Общества прислал письмо, но я куда-то его засунул, так и не успев прочитать.
Мое сердце замирает. То письмо. Встретив Гудини в магазине магии, я совершенно забыла о конверте. Он все еще лежит в моем пальто. Щеки заливаются краской стыда. Что, если из-за меня Коул в опасности? Придется все рассказать.
Я сглатываю:
— Коул, я…
Но продолжить не успеваю. Открывается дверь, и на кухню входят мама с Жаком.
— Давай встретимся завтра и начнем твое обучение? — предлагает Коул.
Я поспешно киваю. Прекрасно. Так я сумею вернуть письмо и извиниться за кражу.
— О, дорогая, ты не спишь. Как ты себя чувствуешь?
Мать подходит и целует меня в щеку.
— Я в порядке, спасибо, что спросила, — отвечаю прохладно. Меня все еще гложет обида, что меня бросили. Судя по приподнятой брови, мама замечает мое недовольство.
— Чудесно, — отвечает она, передавая мне пакет. — На обратном пути я купила тебе сэндвичей. — Мадам бросает взгляд на Коула: — Спасибо, что проведал ее. Мне пришлось уйти. — А затем красноречиво смотрит на меня.
Коул встает:
— Мне пора. Анна, увидимся завтра. — Кивнув на прощанье, он уходит.
Я вытаскиваю сэндвич из пакета, разворачиваю вощеную бумагу, глубоко и с удовольствием вдыхаю запах и жадно откусываю. Один бог знает, как давно я не ела.
Жак откашливается:
— Мы с твоей мамой очень за тебя переживали.
Мне хочется рассмеяться, но еда занимает все мое внимание. Куриный салат с ржаным хлебом еще никогда не казался таким вкусным.
— Как прошло представление? — спрашиваю с набитым ртом.
— Идеально, дорогая, совершенно идеально.
Мама наполняет два бокала джином и протягивает один Жаку.
— Признаюсь, все прошло лучше, чем я ожидал, — сообщает тот. — Сначала все держалось на волоске.
— Я знала, что он справится. — Слова срываются с уст матери будто аккуратные маленькие камешки.
Я с подозрением поднимаю взгляд: ее глаза блестят. Она умирает от желания сказать мне что-то, но не хочет делать этого в открытую. Сердце уходит в пятки, и я, прихрамывая, подхожу к мусорному ведру и выкидываю остаток сэндвича. Аппетит пропал.
Я поворачиваюсь лицом к Жаку и маме.
— Кто справился? — спрашиваю ровно.
Кроме того, чтобы быть начеку, еще одно важное правило жизни с моей родительницей: не дать ей понять, что она меня обижает.
— Оуэн! — восклицает мама, не в силах больше сдерживаться.
— Оуэн? — Я на ощупь нахожу стул и со стуком сажусь.
— Кто-то поминает мое имя всуе?
Легок на помине. Я слышу, как за ним захлопывается входная дверь.
— Вот моя девочка! — Он падает передо мной на колени и преподносит розу. — Я пришел бы раньше, но не хотел являться с пустыми руками. Только не после того, как позволил им тебя похитить. — Затем кладет голову мне на колени, все еще протягивая розу. — Я никогда себя не прощу, но питаю надежду, что ты когда-нибудь простишь. Мне так жаль…
На секунду я теряю дар речи, но все же беру розу и стучу по макушке паяца костяшками пальцев.
— Мне прощать нечего, дурачок. Все произошло так быстро… — Я с трудом сглатываю и отбрасываю воспоминание прочь. — А теперь вставай, это смешно.
— Благодарю, — говорит Оуэн, подскакивая, словно игрушка-попрыгунчик. — Колени меня убивают.
Я начинаю закатывать глаза, но тут замечаю синяки на его подбородке и скуле.
— О боже, ты в порядке? — Я хочу коснуться его лица, но отнимаю руку в смущении.
— Я в порядке, а беспокоюсь только о тебе. Я также захватил твою сумочку. Ты ее уронила при похищении.
Я с благодарностью беру сумку. Не хотелось бы лишиться ножа. Мне он нужен как никогда.
— Давайте побеседуем в гостиной? — Мама все еще тайно злорадствует.
Оуэн берет меня за руку и помогает пройти по коридору, но моему пальцу уже получше, и я чувствую себя идиоткой с обмотанной полотенцем ногой.
— Значит, ты заменил меня в шоу? — спрашиваю я радостно взволнованного Оуэна, присаживаясь в ближайшее кресло.
Жак фыркает:
— Вряд ли.
На лице его племянника мелькает обида, и я хмуро гляжу на импресарио.
— Твое место никто не сможет занять. Я просто замещал.
— И прекрасно справился, — хвалит мама, улыбаясь мне. — Просто прекрасно.
Мастерица игр дает понять, как легко меня заменить. Пытается вызвать мою ревность. У нее получается.
Но черта с два я позволю ей об этом догадаться.
Я поворачиваюсь к Оуэну и улыбаюсь так ослепительно, что он моргает:
— Тебе понравилось?
— Это было потрясающе! Публика, свет рампы, аплодисменты. Я в жизни ничего подобного не испытывал!
— Не слишком привыкай, в шоу не хватает талантов Анны, — решительно одергивает Жак.
Я с изумлением оценивающе смотрю на импресарио, а у мамы на губах застывает улыбка.
Она хватает шаль и накрывает мои ноги.
— Да, конечно, но как замечательно, что у нас есть замена на всякий случай.
Затем пристально смотрит на меня черными глазами, выдавая, что улыбка ее — фальшивка. Это женщина совсем не похожа на мать, которая утром расчесывала мне волосы, поэтому я отворачиваюсь с болью в сердце.
Но прежде, чем мадам успевает отойти, я робко касаюсь пальцами ее руки. Ее чувства всегда легко прочитать, но я давно научилась по возможности не обращать на них внимания. Девочке не следует знать, какую неприязнь питает к ней родная мать. Сегодня ее эмоции настолько смешаны, что мне сложно их постичь. К моей радости, среди обычного возмущения, нетерпения и целеустремленного желания есть любовь, но также я чувствую и ее страх. Пытаться выяснить, что пугает маму, сродни попытке разобраться в наборе карт таро. Я знаю, что это как-то связано со мной, но боится ли мадам Ван Хаусен за меня или меня саму?
Понятия не имею. Однако в одном сомнений нет: она не хочет, чтобы я участвовала в представлениях.