Едва я вижу его, выворачивающего из ближайшего проулка, волоски на затылке встают дыбом. Этот тип медленно направляется ко мне, покачивая дубинкой и то и дело приподнимая фуражку в знак приветствия прохожим. Моя спина непроизвольно напрягается, пульс учащается. Страх перед полисменами — такая же неотъемлемая часть меня, как темно-каштановые волосы. И неспроста.
Законы в отношении гадалок становятся все строже, ужесточаются, так что стоит одному недовольному клиенту донести властям — и мы по уши в неприятностях. Нам позволяют проводить магические шоу, потому что они считаются безопасным развлечением. А вот против частных сеансов представители правопорядка возражают, но деньги, которые мы за это получаем, стоят риска.
Офицер кивает мне, и я отвечаю таким же небрежным жестом, медленно отводя взгляд, пока полицейский проходит мимо. Иногда я забываю, насколько респектабельно теперь выгляжу. Мой зеленый костюм в стиле Шанель с пиджаком свободного покроя и плиссированной юбкой до щиколотки не вызывает ни подозрений, ни изумления. В отличие от тех безвкусных тряпок, что я носила раньше, когда с деньгами было туго. Через несколько мгновений я облегченно вздыхаю и замедляю шаг, наслаждаясь царящей вокруг суетой.
Я в Нью-Йорке всего месяц, но уже заметила, что все здесь напускают на себя чрезвычайно занятой вид. Даже маленькие детки в платьицах в цветочек и матросских костюмчиках выглядят измотанными. Деловые девушки с современными стрижками «боб» и в жестких шляпках-клош спешат на работу в свои конторы. А торговцы из газетных киосков выкрикивают заголовки так, словно те могут в любую секунду измениться.
Я останавливаюсь купить газету для мамы. Она поддалась всеобщему повальному увлечению и в последнее время просто одержима кроссвордами. С ручной тележки поблизости доносится аппетитный аромат пирожков с мясом, привлекая мое внимание.
Но прежде, чем я успеваю принять решение, вижу, как ко мне приближается молодой человек. Он, должно быть, тоже только что купил газету, потому что теперь с серьезным видом изучает первую полосу и усердно хмурит брови. Но меня заинтересовало не это, а его походка: уверенная, даже самоуверенная, шаг твердый и выверенный. Я так увлеченно наблюдаю за незнакомцем, что не замечаю, как он идет прямо на меня, пока не становится слишком поздно. В последний момент мне удается отклониться, и наши рукава соприкасаются, когда незнакомец проходит мимо.
— Прошу прощения, — говорит он, не поднимая глаз.
Я краснею. По крайней мере, он не поймал меня за разглядыванием. Да что со мной такое? Так пялиться на незнакомца посреди улицы! В шестнадцать лет, скажете вы, могла бы быть и более опытной. Особенно учитывая, сколько времени я провожу в театральной среде. Но большинство моих знакомых мужчин не годятся для серьезных отношений. Я фыркаю, мысленно представив Швайнгарда Великолепного, Одноглазого Билли и Мальчика-омара Лайонела. «Не годятся для серьезных отношений» — это еще мягко сказано.
От этих мыслей меня отвлекает покалывание в животе. Оно становится все сильнее и постепенно переползает на грудь и ноги. И именно тогда я понимаю.
Это снова происходит.
В общественном месте.
Перед глазами вспыхивают болезненные красные звезды, и мир вокруг меня тускнеет. Чтобы удержаться на ногах, я хватаюсь за фонарный столб, надеясь, что никто на оживленной улице не обратит на это внимания. Сильный запах жженого сахара заполняет ноздри. Как всегда, ужасные видения сопровождаются сладким ароматом кондитерской.
Сердце испуганно колотится в ожидании того, что должно произойти. Видения — это не череда красивых картинок со счастливым концом. Если они приходят ко мне во сне, я могу отмахнуться от них словно от кошмара, даже зная, что это не так. Если же я бодрствую, то вынуждена «наслаждаться» этим мучительным опытом в полной мере.
Я цепляюсь за фонарный столб. Электрические вспышки, словно молнии отдаленного шторма, освещают целые серии снимков. Некоторые из них четкие, другие — окутаны плотным туманом. Я вижу, как бегу по темной улице мимо мелькающих пустых складов. Все очень реально; я слышу свое хриплое дыхание, чувствую липкую кровь, что стекает вниз по моей щеке, вызывая мурашки по всему телу. Следующий образ — лицо моей матери. Ее глаза расширены от страха, а губы плотно сомкнуты — лишь бы не закричать…
— Прошу прощения, мисс. Вы знаете, что у вас из уха торчит монетка?
Слова прорываются сквозь шум в голове, я оборачиваюсь, и темнота отступает. Видение прервано, но я до сих пор ощущаю, как ужас от всего увиденного сводит желудок. С другой стороны, сколько себя помню, страх всегда был неотъемлемой частью моей жизни. Предвидение ведь не единственная «дарованная» мне способность
К горлу подкатывает тошнота. Приходится несколько раз моргнуть, чтобы зрение окончательно прояснилось. Моим спасителем оказывается невысокий полноватый мужчина с усами и в черном котелке. Он терпеливо ждет ответа. Я пару раз сглатываю, и только потом мне удается произнести:
— Простите?
Я покрепче сжимаю ручку корзины, полной продуктов и бакалеи, что я накупила сегодня утром. Осторожность никогда не бывает излишней.
Мимо спешат по своим делам прохожие, едва удостаивая нас взглядами. Чтобы привлечь их внимание, требуется нечто особенное. Тем более если речь идет о честолюбивом рабочем классе, что заселяет этот район, сплошь застроенный магазинами и домами из красно-коричневого песчаника.
Сверкнув кривозубой улыбкой, незнакомец тянется и достает монетку из моего уха. А в нескольких шагах от нас заливисто хохочет мальчишка в поношенных бриджах и с пачкой листовок в руках.
Я начинаю кое-что понимать, и напряжение в плечах и шее ослабевает. Я всю жизнь провела рядом с зазывалами, и хотя это достаточно пронырливый народец, в сущности они не представляют никакой угрозы. О чем бы ни было мое видение — оно не имеет отношения к этому толстому коротышке.
— Спасибо! — восклицаю я и беру монетку левой рукой.
Затем демонстративно перебрасываю свою корзину из одной руки в другую и плавно тянусь к голове зазывалы.
— А вы осознаете, что в вашем ухе лук?
Я улыбаюсь мальчугану, рот которого складывается в удивленное «О», когда я вытягиваю из уха коротышки длинный тонкий стебель зеленого лука.
Глаза зазывалы расширяются, и он дарит мне уважительную усмешку. Теперь можно расслабиться. Обычно фокусников-мужчин возмущает, когда их ремеслом занимаются девушки. Но этот невысокий человек, очевидно, из другого теста.
— Подождите! Есть еще кое-что!
Не желая быть превзойденным, он начинает вытягивать из другого моего уха цветные шарфы. Вокруг нас уже собирается народ, и возбуждение заставляет мое сердце биться чаще. Мама говорит, что я позерка, но я предпочитаю считать себя артисткой. Тем более я уже несколько недель не выступала на улице. Уличная магия не сочетается с блеском нового респектабельного образа, которому мы пытаемся соответствовать.
— Чудесно, — говорю я, хватая шарфы и сминая их в плотный шар, и подмигиваю собравшимся вокруг зевакам. — Я как раз их искала.
Зрители смеются, оценив шутку. Крутанув запястьем, я резко раскрываю ладонь перед лицом коротышки. Раздается несколько вздохов и разрозненные аплодисменты — окружающие поняли, что шарфики исчезли.
— Эй, — добродушно смеется зазывала, — они же мои!
— Мне очень жаль.
Я ставлю корзину на землю у своих ног, чтобы освободить обе руки. Да, теперь я действительно рисуюсь, но выступать перед публикой так здорово! Невозможно устоять.
— Может, вы примете взамен вот это…
Я стряхиваю с левого запястья три серебряных браслета. Их создал бостонский ювелир специально для меня, и без них я никогда не выхожу из дома. Как и без колоды карт и ножа-бабочки, что сейчас лежат в моей сумочке. Какое-то время я ловко жонглирую браслетами, чтобы продемонстрировать всем, что это три отдельных кружочка. Затем ловлю их по очереди одной рукой и сжимаю вместе. Через пару секунд раскрываю ладонь и слышу дружный вздох зрителей — браслеты теперь соединены друг с другом словно звенья цепи.
Коротышка смеется и разводит руками:
— Сдаюсь, вы победили!
Мальчишка проворно шныряет среди разбредающейся публики и раздает листовки. Я снова надеваю браслеты и достаю спрятанный в корзине комок шарфиков. Спрашиваю:
— Ничего не потеряли?
Коротышка берет шарфы и засовывает их в карман своих мешковатых брюк.
— Что ж, совсем неплохо… для девчонки.
— Благодарю, — говорю я, пропуская мимо ушей последнее замечание.
Если бы я спорила с каждым фокусником, отпускающим ехидные комментарии по поводу моей принадлежности к женскому полу, то у меня бы совсем не осталось времени для магии. Гораздо лучше — превзойти этих насмешников на сцене, где это действительно имеет значение.
— Завтра мы с моей мамой выступаем в «Ньюмарке».
— Шикарно! Как я понимаю, магическое шоу?
В животе неприятно екает. Хотела бы я, чтобы это было просто магическое шоу.
— Да, в программе есть немного моих фокусов, но в основном я помогаю матери. Она менталист. Если хотите прийти, я могу оставить для вас билеты на кассе. Просто скажите, что вы от Анны Ван Хаусен. — Я киваю в сторону мальчика. — Я оставлю билеты для вас обоих.
— Это было бы великолепно! Меня зовут Эцио Триест.
Зазывала протягивает свою грязную руку, и я твердо ее пожимаю.
— Возможно, вас с матерью заинтересует другое шоу. В воскресенье вечером. Данте! — кричит он мальчишке, который все еще раздает листовки каждому, кто готов их принять. — Дай леди одно из приглашений.
Я с улыбкой принимаю бумагу, затем возвращаю Эцио его монету.
Взглянув вниз, на листовку, читаю заголовок, и окружающий мир тускнеет.
«ПРИЗРАКИ СУЩЕСТВУЮТ?
ГУДИНИ ГОВОРИТ «НЕТ» И ДОКАЗЫВАЕТ ЭТО!»
— Спасибо, — шепчу и, развернувшись, бреду прочь, с трудом передвигая отяжелевшими ногами.
Звон в ушах заглушает шум проносящихся мимо автомобилей. Через полквартала я сбавляю скорость, комкаю листовку и бросаю ее в канаву. Остановившись, пытаюсь успокоиться. Острый глаз моей матери замечает все, и меньше всего я хочу, чтобы она узнала, что Гудини в городе.