Я пялюсь на бумагу в сточной канаве, закусив губу. Оглядевшись, поднимаю листовку, как могу разглаживаю и, сложив, засовываю на самое дно корзины. Туда, где мать не найдет.
«Ну и что тебя так удивляет?», — думаю по дороге домой. Да, большую часть года он гастролирует, но ведь Нью-Йорк — его родной город. Стоило догадаться, что однажды наши пути пересекутся.
Добравшись до нужного здания, трясу головой, решая больше не думать о Гудини. Во всяком случае, до тех пор, пока моя мать не прослышит о его приезде.
Я глубоко вздыхаю, пытаясь очистить разум, и окидываю взглядом свой новый дом. Когда-то это была частная резиденция, но недавно ее разделили на две квартиры. Наш новый импресарио любезно нашел нам жилье и все подготовил к нашему приезду. И я все еще жду, когда и чем придется расплачиваться за эту «любезность». Я доверяю агентам настолько же, насколько доверяю законникам. Возможно, даже меньше. От законников хотя бы знаешь, чего ожидать. А вот агенты говорят одно, а делают другое. Все, с кем мы имели дело прежде, либо крали наши деньги, либо использовали контракт, чтобы добраться до бесспорных прелестей моей матери.
Но мне действительно нравится этот дом: песочного цвета, с коваными перилами, сверкающими на солнце, и широким радушным крыльцом. И неважно, что на этой же улице есть еще дюжина точно таких же зданий, это — особенное. Мой первый настоящий дом. Я часто мечтала, как буду жить в таком вместо постоянных путешествий.
И хотя возбуждение от проживания на верхнем этаже этого чудесного старого здания (а не в дрянном отеле) еще не улеглось, вместе с тем я испытываю неприятное чувство, что недостойна всего этого. Дом олицетворяет степенность и респектабельность. А обо мне — подружке карманников и цирковых уродцев — того же не скажешь. Остается надеяться, что теперь, когда у нас наконец появилась первая постоянная работа, я смогу оставить прошлое позади и стать достойной такого дома. Щеки заливает краска стыда, стоит вспомнить представление, которое я только что устроила. Приличные девушки не показывают фокусы посреди улицы. И у них не бывает жутких видений о будущем. Перед глазами проносится кадр с маминым лицом, и желудок сжимается.
Я чувствую острую потребность лично убедиться, что с ней все в порядке. Взлетаю по каменной лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, и распахиваю дверь.
— Уф!
По ту сторону двери молодой человек в черном костюме и котелке хватается за руку.
— Прошу прощения! Вы в порядке?
Кажется, его плечи заполняют всю комнату, и он такой высокий, что мне приходится вытянуть шею, дыбы увидеть его лицо. Незнакомец приподнимает брови. Его глаза невероятно темные, почти черные, словно самая сердцевина лакричного леденца. Мое дыхание прерывается, щеки горят. Я узнаю его. Парень с улицы.
К моему удивлению, на его щеках тоже появляется румянец неловкости.
— Это я должен поинтересоваться, в порядке ли вы. Вы бежали так, словно за вами черти гонятся.
Эти странные слова, как и манера, с которой незнакомец их произносит, заставляют меня вскинуть голову. Это точно не акцент. Больше похоже на то, что он смакует родной язык и старается выговаривать каждое слово от первого до последнего звука.
Я отрицательно мотаю головой:
— Со мной все хорошо, это ведь вас чуть не прихлопнули… — Я заглядываю ему за спину, в пустую переднюю. — Вы искали меня? — И краснею еще больше, если такое вообще возможно. — То есть… вы кого-то ищете?
Незнакомец качает головой. На мгновение задерживает на мне оценивающий взгляд темных глаз, тут же отводит, словно смутившись, но потом снова смотрит на меня.
Я привыкла, что на меня пялятся. Но мужчины в театре поглядывают так, словно что-то обо мне знают. От этого просто мурашки по всему телу. Этот же молодой человек, с его правильной речью и интеллигентной внешностью, смотрит открыто и пристально, отчего кожу приятно покалывает. Смутившись, я отворачиваюсь.
Рядом распахивается дверь, заставляя нас обоих подскочить, и из своей квартиры выглядывает мистер Дарби, наш ворчливый сосед.
— Что за шум?
Он видит меня, и уголки его рта опускаются вниз, но тут он замечает молодого человека, и лицо старика смягчается. Он выходит в переднюю, скрестив руки на груди.
— Мне следовало догадаться, что ты найдешь способ познакомиться с симпатичной юной леди с верхнего этажа. В мое время нельзя было даже заговорить с девушкой, пока вас не представили друг другу должным образом.
Незнакомец сдвигает котелок на затылок, и темный локон падает на лицо. У меня прямо пальцы чешутся вернуть его на место.
— Тогда, пожалуйста, представьте нас, — говорит парень, и я понимаю, насколько он молод на самом деле. Немногим старше меня — может, лет семнадцати или восемнадцати.
Он гладко выбрит и пока не отпустил усы, в отличие от большинства мужчин в наши дни. Мне это нравится. Усатые мужчины всегда выглядят так, будто прячут заячью губу.
Старик хмыкает:
— Мисс Ван Хаусен, Колин Эмерсон Арчер Третий. — Мистер Дарби качает головой, будто и сам озадачен таким причудливым именем. — Колин знакомый моего троюродного брата и приехал погостить у меня. Сразу после того, как вы с матерью поселились наверху. Он, без сомнения, шпион, посланный докучливыми родственниками, что волнуются об одиноком старике. Колин, это мисс Ван Хаусен. Она вместе с матерью живет в квартире прямо над нами.
Колин Эмерсон Арчер-третий приподнимает котелок и склоняется в преувеличенно любезном поклоне:
— Мисс Ван Хаусен.
Я наклоняю голову:
— Мистер Арчер.
Он прочищает горло:
— Пожалуйста, зовите меня Коул.
Повисает неловкое молчание. Они ждут, что я тоже назову свое имя, но я молчу. В нашем деле ко всем незнакомцам следует относиться с подозрением.
Мистер Дарби покашливает:
— В следующий раз, мисси, когда пойдете куда-нибудь, могли бы заглянуть и поинтересоваться, не нужно ли мне чего. Чашечка вот этого чая была бы утром очень кстати.
Он кивает на мою корзину, все еще полную, несмотря на столкновение с Колином. Мой рот непроизвольно открывается. Это действительно тот самый сосед, который последние несколько недель только и делал, что на меня ворчал? Странный старикашка. Из его квартиры днем и ночью доносится чудовищный шум, и я понятия не имею, что это может означать. Сосед продолжает сверлить меня взглядом.
Коул неожиданно начинает смеяться, и этот звук наполняет переднюю, снимая напряжение. Может, Арчер Третий и выглядит как директор английской школы, но смех у него чудесный.
— И вы еще меня упрекали за отсутствие хороших манер! — говорит он мистеру Дарби.
— Я старик, мне все сходит с рук.
— В следующий раз я обязательно захвачу для вас пачку чая, — обещаю я, направляясь к лестнице.
И тут меня осеняет: приличные девушки, вероятно, не должны торчать в передней вместе со странными молодыми людьми. Конечно, благодаря тому, чем я занимаюсь, в моей жизни было достаточно странных мужчин, но новым соседям об этом знать не обязательно.
— Очень приятно было познакомиться, мисс Ван Хаусен. — Коул протягивает руку.
Я сглатываю. Обычно я стараюсь избегать человеческих прикосновений — так проще всего уклоняться от лавины чужих эмоций. И в отличие от видений, этим «подарочком» я действительно могу управлять, хотя иногда — как сейчас, например — столкновение неизбежно.
— Взаимно, — отвечаю своим самым благопристойным тоном.
Стоит нашим пальцам соприкоснуться, и между нами искры вспыхивают с такой силой, что мое сердце пропускает удары. Мы застываем, пока первое потрясение перетекает в легкие электрические импульсы, что проходят между нашими ладонями и щекочут кожу, словно шипучие пузырьки. Я отдергиваю руку.
От удивления глаза Коула расширяются, но он быстро справляется с собой и склоняет голову все в той же чрезмерно учтивой манере.
Мистер Дарби смотрит на нас с недоумением на морщинистом лице.
Я киваю в ответ. Обычно, когда я прикасаюсь к кому-нибудь, то всего лишь получаю некоторое представление о чувствах этого человека, а никак не электрический разряд. Но если Коул может сделать вид, будто ничего не произошло, то и я могу. Все еще дрожа, я поднимаюсь вверх по лестнице в свою квартиру.
Открывая дверь, украдкой бросаю косой взгляд вниз. Коул смотрит на меня; из все еще распахнутой настежь парадной двери льется свет, создавая вокруг него сияющий ореол. Сосед еще раз кивает мне, я вхожу в квартиру под дикий стук собственного сердца и раздраженно прислоняюсь спиной к двери.
Необычное видение, возвращение в город Гарри Гудини и странный парень, поселившийся на первом этаже. И ведь еще даже не полдень. Возможно, жить тихо и достойно — задачка посложнее, чем я себе представляла.
Войдя в квартиру, первым делом прислушиваюсь. Где же мама? Воспоминания о видении и ее испуганном лице все еще крутятся в моей голове. Из гостиной доносятся обрывки разговора, и облегчение, которое я испытываю при звуке родного голоса, быстро сменяется раздражением, стоит расслышать французский акцент нашего нового импресарио.
Встряхнувшись, я отправляюсь на кухню, разбираю покупки и вытираю полки. Надеюсь, что такие рутинные бытовые дела со временем станут привычными, ведь я приехала сюда успокоить нервы. Прежде у меня никогда не было собственной кухни, и хотя эта похожа скорее на камбуз, чем на комнату, она солнечная и яркая. И я люблю ее обыкновенность.
Но, несмотря на то, что мои руки заняты, мысленно я вновь возвращаюсь к нашему новому соседу. Конечно, произошедшее не назовешь нормальным общением с парнем… С другой стороны, что я знаю о нормальном общении с кем бы то ни было?
Но теперь все изменится. Предполагается, что мы с матерью должны войти в светское общество. Добавив себе немного респектабельности, мы сможем расширить круг потенциальных клиентов, включив в него сливки нью-йоркского общества, и как следствие, сможем брать все больше денег за свою работу.
Нахмурившись, я ставлю чайник и чашки на поднос и вместе с ним выхожу в коридор.
— Доброе утро, дорогая, — приветствует мама, когда я вхожу в комнату.
Я не знаю, как будет воспринято мое присутствие, но мама спокойно благодарит меня за чай, и ни в чем не чувствуется вчерашнего напряжения.
Жак встает и забирает у меня поднос. Ставит его на стол и наливает себе чай в мою чашку.
— Доброе утро, Анна. Надеюсь, ты хорошо спала, oui?
От его слов веет ледяной вежливостью, и я отвечаю тем же:
— Да, сэр. Благодарю.
— Пожалуйста, Анна, зови меня Жак.
Я улыбаюсь, но ничего не говорю. Мы с месье Мовэ настороженно кружим друг возле друга уже несколько месяцев, с тех пор, как впервые встретились в Чикаго. Жак творит чудеса для нашей карьеры, но это не значит, что он обязан мне нравиться хоть сколько-нибудь. Как по мне, так это просто еще один агент из длинной череды льстивых мошенников, что мечтают нас обокрасть. Глядя на мать, я вскидываю бровь.
Мама знает, как мне любопытно, что здесь делает французишка, но ничего не говорит. Сигаретный дым окружает ее темноволосую голову словно ореол. Ниспадающие локоны, с которыми я играла когда-то в детстве, остались в прошлом. Мода диктует свои правила, и сегодня женщины стараются стричься как можно короче, хотя и не всем это идет так, как моей матери. Я скучаю по ее длинным волосам. Благодаря им она выглядела более… по-матерински.
— Да, Анна, как спалось? Ты казалась немного взвинченной, когда вчера уходила в свою комнату.
Желудок сжимается от беспокойства. Значит, она не забыла прошлый вечер.
— Я же сказала, что спала прекрасно!
К счастью, в разговор вклинивается Жак:
— Ох, чуть не забыл, зачем пришел. Я хочу вставить еще два номера перед вашим выступлением, чтобы в глазах публики ведущая роль в шоу стала еще значимее. Это добавит вам престижа.
Благодарная агенту за своевременное вмешательство, я устраиваюсь в глубоком мягком кожаном кресле напротив мамы и Жака и мысленно возвращаюсь к нашему спору.
Все началось, когда я спросила маму, почему она не позволяет мне расширить свой магический репертуар, добавив более сложные фокусы. Я стояла в коридоре и наблюдала, как она готовится ко сну, сидя перед туалетным столиком и нанося на лицо холодный крем «Пондс».
Мама поджала губы:
— Потому что это пустое. Вся твоя магия является лишь прелюдией к главному событию — моему выступлению. Ну в самом деле, дорогая, мы ведь это уже обсуждали. Почему мы опять к этому возвращаемся?
«Потому что я хочу, чтобы хоть один раз ты признала, что я очень и очень хороша и мои фокусы — важная часть шоу».
Но признания от нее не дождаться, так что я решила сменить тактику:
— Если мы расширим мой репертуар, то сможем охватить большую аудиторию, а значит, шоу станет успешнее, и у нас не будет необходимости проводить частные сеансы.
— Твое сопротивление сеансам становится утомительным. Мы с Жаком разработали план, и сеансы являются важной его частью. Честно говоря, не понимаю, почему они так сильно тебя беспокоят.
Может, потому, что я устала от того, что мою мать в любую минуту могут бросить в тюрьму за нарушение закона? Или потому, что у меня в кои-то веки появился настоящий дом, а скандал будет стоить нам регулярных выступлений? А может, потому, что сейчас у меня есть шанс на нормальную жизнь, и я не хочу, чтобы жажда славы моей матери его уничтожила? Я не смела прямо высказать ни одну из этих мыслей, поэтому просто обиженно замолчала. Как всегда.
Мама хлопает в ладоши, возвращая меня в настоящее.
— Добавить еще несколько номеров в самом начале — потрясающая идея! — говорит она.
Да, идея хорошая, но я не собираюсь сообщать об этом Жаку.
— А разве для этого не поздновато? — подстрекаю я. — Готовясь к завтрашней премьере, мы целый месяц рекламировали шоу по всему городу. Разве программа не должна была давным-давно устояться?
Я прячу улыбку, видя, как вспыхивает Жак. Его темные глаза выразительны, но не выдают истинных чувств, а черные волосы зачесаны назад и завиваются у воротника элегантного костюма. Жак переехал в США несколько лет назад, желая ускорить продвижение своих французских артистов и зацепиться в процветающей американской индустрии развлечений.
— Не будь такой вредной, дорогая. — Мама отмахивается от меня легким движением руки и переключает внимание на Жака. — Итак, какой номер лучше всего добавить? Хм-м…
Я откидываюсь на спинку кресла и закипаю от злости, наблюдая, как француз потягивает мой чай. Пальцы начинают подрагивать, и я хватаю со стола колоду карт. Перетасовка успокаивает.
— Нам не нужен еще один медиум или менталист, — продолжает мама, не дожидаясь ответа. — Может, фокусник? Или нет, почему бы нам не попробовать что-то совсем иное?
На ней красный халат-кимоно с вышивкой и королевские домашние туфли. Я замечаю, насколько безупречен ее макияж. Мама наверняка знала, что импресарио заглянет этим утром.
Жак одобрительно кивает:
— Блестяще. Я тоже думаю, что фокусник ни к чему. Мы же не хотим, чтобы кто-то составил Анне конкуренцию, хотя я видел не слишком много магов, на это способных.
Мама хмурится, но Жак этого не замечает. Он должен был сказать, мол, не хочет, чтобы кто-то составлял конкуренцию ей. Она ведь «гвоздь программы» и очень ревностно охраняет этот статус. И судя по морщинам на ее лбу, Жак только что придал моей роли в шоу слишком большое значение, и маму это не устраивает.
— Может, нам стоит пригласить молодого певца? — продолжает агент, по-прежнему не замечая своей бестактности. — А после него могли бы выступить какие-нибудь танцоры. Подарим зрителям немного новых ощущений. Главное не переборщить. Мы же не хотим, чтобы они стали беспокойными.
— У вас есть кто-нибудь на примете? — спрашиваю, пытаясь отвлечь маму от комментария Жака, хотя в глубине души и удовлетворена тем уважением, что он выказал моему мастерству.
Он решительно кивает. Ну конечно! Меня накрывает волной раздражения. Он умело подводит маму к тому, что это ее идея, хотя сам уже давно все распланировал. Наверняка все было придумано еще несколько недель назад.
— Недавно я подписал контракт с начинающим певцом и знаю танцевальную труппу, которая ищет работу.
— Чудесно.
Мать царственно откидывается на кушетке, ее глаза светятся, когда они с Жаком начинают обсуждать нашу предстоящую премьеру, и недавняя ошибка француза прощена.
Надо отдать маме должное: она проделала долгий путь от маленькой Мэгги Моше из венгерского городка Эгер до мадам Маргариты Эстеллы Ван Хаусен. В течение многих лет судьба то возносила нас на вершину, то сбрасывала вниз, но мама никогда не теряла стальной выдержки. И неважно, где она находилась — в дешевом пансионе на Среднем Западе или в гостиной какого-нибудь богача, — Маргарита Ван Хаусен всегда казалась царственной, загадочной и абсолютно непринужденной.
Я бы восхищалась ею, не будь она моей матерью.
Жак наливает себе еще чая и окидывает нас доброжелательной улыбкой:
— Я сегодня же все подготовлю. Вы с Анной готовы к успеху?
Мама приподнимает уголки губ:
— Конечно, как всегда.
Жак поворачивается ко мне:
— А ты, Анна?
— Анна готова с самого рождения.
Мои губы сжимаются, когда мать говорит за меня. Как будто я сама не в состоянии за себя ответить.
Она вставляет в длинный черный мундштук еще одну сигарету и наклоняется к Жаку, чтобы тот ее зажег. Когда вспыхивает огонь, взгляд матери сосредотачивается на мне.
— Вчера вечером у нас с Анной состоялся интересный разговор.
Я начинаю ерзать, мои шея и плечи напрягаются. Именно меня сейчас накажут за бездумное высказывание Жака.
— В самом деле? — Жак переводит взгляд от меня к маме, словно чувствуя царящее напряжение.
— Да. Похоже, нашей Анне наскучили частные сеансы.
Наскучили? Это слово даже приблизительно не описывает мое отношение к сеансам. Я ненавижу обманом вытягивать деньги из невинных людей, убитых горем. Но стоит мне попытаться объяснить маме свои чувства, сказать о том, что, возможно, мы должны отказаться от сеансов и просто выступать на сцене… и вот, что я получаю взамен.
Жак хмурится, его шелковистые усы опущены вниз.
— Но я думал, мы все согласились с тем, что несколько частных сеансов в месяц только повысят ваш статус. — Он поворачивается ко мне, и его брови сдвигаются еще сильнее. — Выступая с шоу и устраивая сеансы, вы в шаге от того, чтобы сколотить целое состояние.
Мы еще не провели ни одного частного выступления, с тех пор как приехали в Нью-Йорк, и я наслаждалась этой передышкой. Но завтра вечером, после премьеры в театре, должен состояться наш первый сеанс, и от этой мысли у меня внутри все сжимается.
— Я ей сказала то же самое, но дети бывают такими неблагодарными, — говорит мама, глядя на меня.
Я опускаю глаза.
Жак скрещивает свои длинные ноги, и я пристально рассматриваю его полосатые брюки — лишь бы не встречаться с матерью взглядом.
— Возможно, Анна хочет получать больший процент от прибыли?
Я скорее чувствую, чем слышу, как мама гневно шипит. Я вскидываю голову и встречаюсь глазами с Жаком:
— Мама в курсе всего, и будь это так — я бы ей сообщила.
Несколько долгих напряженных мгновений мы сверлим друг друга взглядами.
Пока мама не нарушает тишину:
— Разумеется, сообщила бы. Мы делимся с Анной всем. Кроме того, она отвечает за наши финансы с двенадцати лет. Я доверяю ей безоговорочно.
Неправда. И мы обе это знаем. Не думаю, что моя мать всецело доверяет хоть кому-нибудь.
Жак прокашливается:
— Тогда, может, Анна хочет большего участия в шоу? Это было бы неудивительно, учитывая…
Он приподнимает брови, и я качаю головой, окидывая его свирепым взглядом. Жак хотел сказать: учитывая, кто мой отец. Или, по крайней мере, тот, кого мама называет моим отцом. Но несмотря на желание исполнять более сложные фокусы, я не хочу большей роли в шоу матери. Я хочу… Честно говоря, даже не знаю, чего. Но вряд ли единственный возможный вариант — провести всю жизнь, выполняя старые трюки (а большего мне точно не позволят) и помогая матери на сцене.
Мама улыбается одними губами:
— Да, конечно…
Затем еще раз пожимает хрупкими плечами, отчего у меня начинает сосать под ложечкой.
Быть осторожной рядом с моей матерью — это уже образ жизни, но на сей раз я тем более должна держать ухо востро.