Вернувшись домой, я быстро проверяю, как там мама, и убедившись, что она все еще крепко спит, снова спускаюсь вниз. Нерешительно замираю перед дверью мистера Дарби, но потом делаю глубокий вдох и тихонько стучу. Старик отвечает через несколько секунд.
— Вот в чем загвоздка с соседями, — говорит он вместо приветствия, — хоть раз будешь с ними любезен и уже никогда не сможешь от них избавиться.
Я прячу улыбку, решив, что не позволю себя запугать. Я всегда хотела жить на одном месте достаточно долго, чтобы у меня появились соседи, и раздражительный сосед лучше, чем вообще никакого. К тому же брюзгливость мистера Дарби — ерунда, по сравнению с некоторыми режиссерами, с которыми мне приходилось работать.
Я кладу руку на бедро и приподнимаю бровь:
— Уточните, когда это вы были со мной любезны? А ведь должны бы быть. Я принесла тот самый чай, который вы хотели.
Сосед смотрит на мою корзину:
— Вижу. И круассаны тоже? — Он пошире открывает дверь. — Давай же, девочка, заходи. В передней холодно.
Замешкавшись лишь на мгновение, прохожу в квартиру мистера Дарби, даже не пытаясь исправить его ошибку. Если мама может поить моим чаем Жака, то я могу отдать ее круассаны мистеру Дарби.
Следуя за хозяином в кухню, я осматриваюсь вокруг. Комнаты выглядят опрятнее, чем можно было ожидать от холостяцкой берлоги, и мне интересно, который из двух ее обитателей такой аккуратист?
Я прохожу мимо стола и, заметив на нем конверт, замедляю шаг. Письмо адресовано Коулу. В графе обратного адреса витиеватым женским почерком указан Лондон.
— Ну же, поторапливайся.
Мистер Дарби машет мне рукой, и я заливаюсь краской стыда, надеясь, что он не подумает, будто я вынюхиваю. Даже если это так.
— Можешь присаживаться и чувствовать себя как дома.
Я усаживаюсь за маленький столик и наблюдаю, как старик ставит на плиту воду и подкидывает уголь в огонь. Кухня, как и гостиная, чистая и удобная. Мебель выглядит потрепанней и дешевле, чем наш совершенно новый гарнитур, но гораздо уютнее. Как будто здесь на самом деле кто-то живет. Иногда мне хочется, чтобы и наша квартира казалась более обжитой. Конечно, это может плохо сказаться на деле… Особенно сейчас, когда мы пытаемся привлечь изысканных клиентов.
Мистер Дарби ставит передо мной чашку и блюдце, а затем столовые приборы.
— Ты, вероятно, хочешь, чтобы тебя тоже обслужили. — Сосед неодобрительно хмурится.
— Ну, я ведь принесла чай и круассаны, — отвечаю с саркастической улыбкой.
Уголок его рта дергается, когда мистер Дарби ставит передо мной чай.
— Тебе меня не обмануть, мисси. Ты просто надеялась столкнуться с Коулом.
Я вскидываю голову:
— Неправда!
Старик фыркает и усаживается напротив:
— В любом случае тебе не повезло. Он уже ушел.
Я ерзаю на стуле, мое лицо пылает. Если мистер Дарби будет думать, что я заинтересована в Коуле, то, возможно, чуть охотнее поделится информацией. И все, что мне нужно сделать, — проглотить свою гордость.
— Когда Коул к вам переехал? Я не видела его, когда мы заселялись. — Я распахиваю глаза, изображая саму невинность.
Сосед бросает на меня хитрый взгляд.
— Так вот почему мне достался круассан! Нет, даже не пытайся отрицать. — Мистер Дарби поднимает руку, останавливая мой протест. — Я знал, что юная леди не станет так утруждаться ради старика вроде меня. Он приехал как раз перед вами, просто не любит навязываться и отсутствует большую часть дня.
— Он ходит на работу?
Мистер Дарби пожимает плечами:
— Насколько мне известно — нет. Он только что закончил какую-то модную школу в Европе.
В Европе. Это объясняет письмо и правильную речь Коула.
— Тогда где он пропадает весь день?
— В библиотеке. Учится. Говорит, что не может сосредоточиться в царящем здесь шуме. Но хватит вопросов. Если хочешь узнать еще что-то, придется спросить у него самого.
Конечно, хочу, но решаю попридержать свое любопытство. И вместо этого перехожу к следующей интересующей меня теме:
— А что означает весь этот шум? Мы с мамой слышали, как вы тут грохочете.
— Ах, еще бы тебе не было интересно! Знаешь что: расскажи, чем ты и твоя ма занимаетесь со своей компанией полуночников, а я поведаю, что это за шум.
Значит, Коул не говорил ему о наших спиритических сеансах. Голубые глаза мистера Дарби поблескивают, и я не могу не улыбнуться ему в ответ.
— Вы грубо торгуетесь… но я согласна.
Он кивает и впивается зубами в круассан.
— Ням-ням. Не хочешь попробовать? — спрашивает сосед с абсолютно невинным выражением на гномьем лице.
Я бросаю на него сердитый взгляд, мистер Дарби приподнимает уголки губ и протягивает мне круассан.
— Спасибо, — говорю, совсем не испытывая благодарности, и в награду получаю ухмылку.
Я кусаю намазанную маслом слоистую выпечку и делаю глоток чая. Этот круассан — лучшее, что я когда-либо пробовала.
Мы пьем наш чай и едим в молчании, пока последняя вкусная крошка не слизана с пальцев.
— Что ж, по крайней мере, ты умеешь правильно питаться, — хвалит мистер Дарби. — Большинство женщин всю трапезу болтают без умолку, в то время как мужчина пытается наслаждаться своей едой.
— На хорошей еде не грех сосредоточиться, — поддакиваю торжественно.
Он кивает:
— Весьма разумно. А теперь, что касается нашей сделки…
— Какой сделки? — дразню я.
— Дерзкая девчонка. Ты прекрасно знаешь, какой. Так что выкладывай, и больше никаких уверток.
— Так и быть. — Я подаюсь вперед и понижаю свой голос до шепота: — Мы проводим спиритические сеансы.
Старик хлопает ладонями по столу:
— Нет!
Я киваю:
— Да.
— Я подозревал нечто подобное, учитывая наряды твоей матери. Она такая таинственная. Настоящая красавица. — Он склоняет голову на бок. — Да и твоя внешность не так плоха, хотя говорить наверняка еще слишком рано.
Я закатываю глаза:
— Спасибо.
— Пожалуйста. А теперь скажи мне вот что: ваши сеансы настоящие или сплошное надувательство?
Внутри все сжимается, и я качаю головой, выдавливая из себя самую широкую улыбку, на какую только способна.
— Мы заключили сделку, и теперь ваша очередь.
— Ну, теперь я даже не знаю…
— Мистер Дарби! Вы хотите нарушить слово, данное леди?
— Разумеется, нет. Ничего подобного я не говорил. Ты меня окончательно запутала. Ладно, твоя взяла, скажу. — Он гордо выпячивает грудь. — Я изобретатель!
Я откидываюсь на спинку стула. Это не то, что я ожидала, но старик ждет моей реакции, так что я хлопаю в ладоши и пытаюсь выглядеть по-настоящему удивленной.
— Правда? А что вы изобретаете?
Мистер Дарби самодовольно улыбается. Очевидно, ему приятна моя реакция.
— Вот это тебе и предстоит узнать.
— Вы покажете мне хоть одну вещь?
Он мгновение обдумывает просьбу и встает из-за стола. Достав из шкафа квадратный металлический короб, сосед разматывает длинный шнур и вставляет штыревой конец в электророзетку в стене. Затем отрезает ломтик хлеба и подзывает меня к себе. Когда я подхожу, мистер Дарби накалывает хлеб на вилку и осторожно заталкивает его в короб. Потом закрывает маленькую боковую створку и выжидающе смотрит на меня.
— Э-э-э, и что теперь?
— Теперь мы ждем. — Мистер Дарби выдерживает драматическую паузу. — Хлеб поджарится и выпрыгнет обратно!
Мои глаза расширяются.
— О, боже! Подбрасывающий хлеб тостер! Я о таких слышала.
Лицо старика вытягивается, и он испускает тяжелый вздох.
— Вот в чем проблема. Всякий раз, когда я решаю, что одержал победу, тут же узнаю, что такое изобретение уже есть. Но это улучшенная модель!
— Не сомневаюсь. И уверена, вы что-нибудь придумаете, — убежденно говорю я. — Что еще вы изобрели?
— О, конечно, ты хочешь узнать! Но сначала ты тоже должна мне кое-что сказать. Ваши спиритические сеансы — просто обман?
Мистер Дарби смотрит мне прямо в глаза, и в его проницательном взгляде светится любопытство. Мой первый порыв — солгать. Правда может привести к нашему аресту. Но я вспоминаю медиатор, двигающийся под моими пальцами, и Уолтера, который заполняет мое тело, и вздрагиваю.
— Не всегда, — отвечаю приглушенно.
— Значит, твоя мама скорее фокусник, чем медиум?
Я задумываюсь. Хоть мама и знает несколько фокусов, вся ее сноровка сводится к моему умению привлекать внимание публики.
— Не совсем. Она, скорее, очень хорошая актриса.
Я беспокойно ерзаю на своем стуле. Прежде я никому столько не рассказывала о нас с мамой. Как странно, что я должна довериться ворчливому старику с умными голубыми глазами.
Внезапно кухню наполняет запах гари, и густой черный дым выползает из машины, поджаривающей хлеб. Я поспешно отскакиваю, а мистер Дарби выдергивает шнур из розетки. Затем хватает мокрое полотенце и достает сожженный хлеб из тостера. Я рукой захлопываю рот, и сосед смотрит на меня, выбрасывая горелый продукт в раковину.
— Не вздумай смеяться надо мной, мисси!
Я мотаю головой, но не осмеливаюсь ответить.
— Боже милостивый! Что вы натворили на сей раз?
Я подпрыгиваю, когда Коул влетает в дверь за моей спиной. Но, заметив на кухонной стойке тостер, он резко останавливается.
— О, как я вижу, на завтрак опять сожженный тост. — Коул замечает меня и вежливо кивает. — Если вы пришли, чтобы пообедать, думаю, вам стоит пересмотреть свое решение.
Голос его полон иронии, и Коул улыбается мне — настоящей улыбкой, которая освещает его лицо и делает его похожим на парня, а не на школьного учителя. У меня перехватывает дыхание.
— Мы уже поели, — сердито отвечает мистер Дарби. — Я просто показывал ей свою машину.
— Вы должны быть польщены. Он не демонстрирует свои изобретения кому попало.
Коул смотрит на меня, но тут же отводит взгляд. Без всякого умысла, я подхожу к столу и прикасаюсь к Коулу, одновременно направляя в его сторону нить. Но, так и не достигнув цели, она меняет направление, будто врезавшись в невидимую стену. Я хмурюсь. Ничего подобного я раньше не чувствовала.
— А кому еще мне их показывать? — воинственно спрашивает мистер Дарби.
Я нерешительно продвигаюсь в гостиную:
— Я должна идти. Мама гадает, куда я запропастилась.
Я собираю вещи, и Коул берет мою корзину.
— Позвольте мне, — предлагает вежливо.
— Это всего лишь на один этаж выше, — протестую я.
— Мне не часто выпадает возможность побыть джентльменом. Уважьте меня. — Он склоняет голову и говорит так официально — трудно поверить, что всего пару минут назад он дразнил мистера Дарби.
Я следую за Коулом через гостиную, мистер Дарби не отстает ни на шаг.
— Заходи в любое время, девочка. Я ведь еще даже не показал тебе свою мастерскую.
— Конечно, — киваю я. — С удовольствием.
Мы с Коулом выходим на лестничную площадку. Я хватаюсь за свою корзину, и он протягивает ее мне с легкой улыбкой, которая смягчает его жесткий рот. Я ловлю себя на том, что пялюсь на его губы, и, смутившись, поспешно отвожу взгляд.
— Спасибо, что зашли. Мистер Дарби может быть немного брюзгливым, но это лишь видимость.
— Он мне нравится, — отвечаю честно.
И застываю на месте, глядя в эти темные глаза. Меня наполняет странное чувство. Как будто мы как-то связаны. Пространство между нами практически пропитано зарождающимся узнаванием другого человека. Это новое ощущение одновременно интригует и вызывает тревогу, и я борюсь с искушением ему поддаться.
Сглотнув, я поворачиваюсь, чтобы подняться наверх, но Коул протягивает руку и ловит меня за пальто:
— Могу я задать вопрос?
Этот непринужденный тон так отличается от его обычной высокопарной манеры, что я мгновенно настораживаюсь. Прикусываю щеку изнутри и легонько киваю.
— То, что произошло вчера — такое часто случается?
Он впивается в меня взглядом. В какой-то миг кажется, будто Коул пытается вытащить ответ прямо из моих мыслей, поэтому я мотаю головой.
— Нет. Нет, никогда.
Коул отпускает мою руку, и я на дрожащих ногах взбегаю вверх по лестнице.
— Анна!
Я замираю на полпути к своей двери и оборачиваюсь.
Лицо Коула такое серьезное.
— Будь осторожна с этим.
Нет нужды спрашивать, о чем он говорит. Еще раз быстро кивнув, я преодолеваю оставшиеся ступени.
* * *
Следующим утром я просыпаюсь как с облегчением, оттого что меня не посетило очередное видение, так и разочарованная. По крайней мере видение могло бы дать подсказки о том, что происходит. Или может произойти. Сбитая с толку, я потираю виски. Затем проверяю, как там мама — что уже становится своего рода нервной привычкой, — и, конечно же, с ней все в порядке. Умывшись и одевшись, нерешительно смотрю на свою корзину. Понимаю, это глупо, но я не хочу оставлять маму без присмотра.
Вместо этого я тяну время, убираясь в квартире, пока не слышу, что мама проснулась. Я наливаю кофе и отношу к ней в спальню.
— По какому поводу? — вкидывает мама брови.
Пожимаю плечами, стараясь выглядеть непринужденно:
— Без повода. Просто подумала, что ты не откажешься от чашечки кофе.
Она сдвигает брови. То, что кофе в постель воспринимается с подозрением, красноречивее всяких слов говорит о наших отношениях.
— Какие планы на день? — спрашиваю, протягивая маме красный шелковый халат в восточном стиле.
— Скоро придет Жак. Мы отправимся за покупками, а затем на обед с потенциальными клиентами.
Я хмурюсь. Я ни на секунду не доверяю Жаку, но с другой стороны — наше представление приносит ему деньги, так что он, конечно, не причинит мадам Ван Хаусен вреда… Не так ли?
— Что за клиенты?
— Я не знаю! Еще не встречалась с ними. — Мама смеется, но я чувствую ее раздражение. — А сейчас наполни для меня ванну, дорогая.
Я благоразумно придерживаю язык за зубами и выполняю просьбу. Как только мама скрывается в ванной, я надеваю пальто, перчатки и темно-синюю шляпку-клош. Если запру за собой дверь, то в квартире будет абсолютно безопасно.
Я беру свою корзину для покупок, но едва ступаю за порог, слышу, как открывается дверь мистера Дарби. Перегнувшись через перила, смотрю вниз и вижу широкие плечи Коула, когда он выходит на улицу. Бесшумно, словно кошка, отступаю назад к своему порогу. Но уже через мгновение решаю пойти следом и проверить, действительно ли мистер Арчер проводит свои дни в библиотеке.
Оставив корзину на лестничной площадке, я соскальзываю вниз по ступенькам и считаю до пяти, прежде чем открыть дверь и выглянуть наружу. А заметив Коула, заворачивающего за угол, бегу, чтобы не упустить цель. Мчусь по переполненному тротуару, но, достигнув идеального для слежки расстояния между нами, притормаживаю. На улице достаточно многолюдно, так что я не слишком бросаюсь в глаза, если только Коул не направится в более спокойный район.
Я держусь в тени, благодарная за свои темно-синие пальто и платье. Даже стайка девушек, которые идут между мной и Коулом, не догадываются о том, что я следую за ними по пятам.
Взрослея, я начала понимать, что информацию о потенциальных клиентах собирать гораздо легче, если ты неприметен. И поскольку я такая маленькая и тихая, то могу быть практически невидимой, если пожелаю. Я рада, что сейчас изучением клиентов занимаются подручные Жака. Я устала выполнять подобные поручения сама.
Девушки передо мной сворачивают в шляпную лавку, и мое сердце замирает, когда Коул останавливается. Решив не рисковать, я бросаюсь на другую сторону улицы, краем глаза следя за движением машин и в то же время наблюдая за Коулом. Не думаю, что он по достоинству оценит слежку.
Я замедляю шаг, ожидая, когда Коул пойдет дальше. Я так занята наблюдением, что не замечаю женщину с полной сумкой картофеля, пока не становится слишком поздно. Картофелины катятся в разные стороны, и к тому моменту, когда нам удается собрать их все, мой таинственный сосед уже исчезает.
Я понуро опускаю плечи. Не могу избавиться от ощущения, что Коул не был со мной полностью откровенным. Имеет ли он какое-то отношение ко всем происходящим странностям? К чувству, что за мной наблюдают возле чайного магазина? К видениям? К Уолтеру? Но как Коулу удалось? Вспоминаю, как он улыбался и дразнил мистера Дарби, и всем сердцем надеюсь, что загадочный молодой сосед не связан с моими видениями.
Я возвращаюсь в наш район; ноги нехотя ведут меня в старый кинотеатр, который я стороной обходила с тех пор, как на прошлой неделе увидела афиши специального представления.
Толпа мальчишек грудится возле кассы. После продолжительной толкотни они наконец платят за свои билеты и исчезают в парадной двери. Если я войду, то, вероятно, окажусь там единственным человеком старше тринадцати. Воскресные утренние сеансы для детей. Я закусываю губу; застарелая боль сжимает сердце, когда я смотрю на вывеску:
«ХОЛДЕН ИЗ СЕКРЕТНОЙ СЛУЖБЫ
В ГЛАВНОЙ РОЛИ ГАРРИ ГУДИНИ».
Втайне от матери я ходила на все его фильмы. Пропустила только этот, когда он появился, и меня раздирают сомнения, стоит ли входить внутрь. Для меня посмотреть фильм с Гудини — как провалить фокус на сцене: все начинается отлично, но внезапно перестает быть таковым, и в конечном счете у вас начинает сосать под ложечкой и вы жалеете, что вообще на это решились. Учитывая мои отношения с Гудини, наверное, мне стоит просто уйти.
Но я остаюсь. Делаю глубокий вдох и иду к стеклянной будке кассы. Я не могу не использовать любую возможность, чтобы увидеть Гудини, так же, как не могу не показывать фокусы.
Я протягиваю человеку за стеклом десять центов, и он, оторвав от рулона билет, отдает его мне.
— Думал, ты никогда не решишься войти, — произносит знакомый голос за спиной.
Я резко оборачиваюсь и вижу Коула, стоящего близко — очень близко — позади меня.
— Ты меня напугал!
Я прищуриваюсь. Знает ли он, что я его преследовала? Должен знать. Ему пришлось развернуться в обратном направлении, чтобы добраться до театра. Мои щеки пылают. Что же он скажет?
— Прости.
Коул покупает себе билет и поворачивается ко мне. Его шерстяное пальто хорошо сидит на широких плечах, а хомбург[6] на голове сдвинут на бок, придавая несколько щеголеватый вид благородным чертам мистера Арчера.
— Не возражаешь, если составлю тебе компанию?
Я еще ни с кем не делилась этой частью своей жизни, но с другой стороны, вряд ли Коул знает, что Гудини — мой отец, так что это не считается. Шея Коула краснеет под воротником, пока он ожидает моего ответа. И я с удивлением понимаю — он боится, что я откажу.
— Было бы здорово, — соглашаюсь и тут же проклинаю себя за чрезмерную чопорность в голосе.
Коул придерживает для меня дверь, и мы заходим в театр. Он прекрасен, хотя немного обветшалый. Красные ковры покрыты пятнами, и отсутствует несколько лампочек в люстре, освещающей фойе. Судя по обстановке, когда-то здесь давались представления, но потом все переделали под кинотеатр. Обычно я люблю ходить в кино, но сегодня сочетание Гудини на экране и Коула рядом со мной вызывает приступ тошноты, так что я отказываюсь от напитков и закуски.
Кресла неудобные, но близость к Коулу делает это незначительным. Шумные дети на балконе улюлюкают и святят, в то время как партер практически пуст. Я пытаюсь придумать тему для разговора, но ничего не приходит в голову, так что вместо этого я изучаю других зрителей. Есть пара девушек примерно моего возраста ближе к середине зала, а через проход от нас — женщина с ребенком на руках. Я отворачиваюсь, но затем снова смотрю на нее, осознав: что-то не так. Ее старое пальто, кажется, мужское, а одеяльце, в которое укутан ребенок, — изодрано. Но не это привлекает мое внимание. В жизни я видела много бедняков, и некоторые выглядели похуже, чем незнакомка.
Дело в импульсах беспокойства и отчаяния, что исходят с той стороны прохода. Я во все глаза смотрю на женщину; сердце громыхает в моей груди. Я зажмуриваюсь, но чужие эмоции продолжают накатывать на меня, словно волны на берег. Почему это происходит? Я до боли в пальцах впиваюсь в подлокотники. Чувствовать эмоции других людей, прикасаясь к ним, — уже достаточно неприятно, но когда это происходит на расстоянии… просто нестерпимо.
Все прекращается так же внезапно, как началось. Я судорожно глотаю воздух и смотрю на Коула, который, кажется, не заметил этого приступа паники. Затем перевожу взгляд на женщину, укачивающую ребенка. И ничего не чувствую. Это все игра моего воображения?
— Давно ты уже в Нью-Йорке? — спрашивает Коул, когда молчание между нами становится невыносимым. Его голос напряжен, как будто он тоже тщательно обдумывал, что сказать.
— Чуть больше месяца. А ты?
— Около шести недель. Но в Штатах я уже почти три месяца. Первое время жил в Балтиморе.
— О, путешествуешь?
— Что-то вроде того.
Тема исчерпана — и мы снова погружаемся в молчание. Спасение приходит с гаснущим светом и началом кинохроники. В полной тишине мы смотрим, как известный боксер Джек Демпси участвует в автомобильной гонке, как в Брюсселе запускают сотню аэростатов, и как чиновники разоблачают сеть продажи опиума в Шанхае. Когда на экране появляется пес-кинозвезда, исполняющий всякие трюки, Коул громко хохочет. От этого звука теплое покалывание проходит от кончиков пальцев моих ног до макушки. Коул смотрит на меня; свет от экрана пляшет в его темных глазах, и у меня перехватывает дыхание. И снова, как тогда в передней, я чувствую эту странную теплую связь между нами, узнавание. На мгновение наши взгляды встречаются, но тут органист начинает играть. Мы оба подскакиваем, и я смущенно смеюсь.
Я поворачиваюсь обратно к мерцающему изображению и забываю о Коуле — Гудини заполняет собой экран.
Началось.
Страх и ожидание борются внутри меня, пока по экрану ползут титры. Просмотр фильмов с Гудини каждый раз воскрешает в памяти старый вопрос: он действительно мой отец?
Его харизма, притягательная и мощная, волнами исходит от экрана. Сюжет и напечатанные диалоги достаточно просты, но я за ними не слежу. Я наблюдаю за человеком, который может быть моим отцом. Его волосы, как всегда, в полном беспорядке, густые и непослушные. Его взгляд жесткий и притягивающий. Легко поверить, что у Гудини есть те же способности, что у меня — его силу видно невооруженным глазом. Я слежу за освобождением иллюзиониста с точки зрения профессионала. А сама я так смогу? Перед глазами вспыхивает видение: я под водой. Тело охватывает дрожь. Удастся ли мне выбраться, если такое случится? Придется ли?
Коул рядом со мной полностью увлечен фильмом. Органист довольно хорош: музыка нарастает и стихает вместе с действием. Коул улыбается на смешных моментах и напрягается на тревожных.
Ребенок напротив нас начинает беспокоиться, и мать его укачивает: вверх-вниз. Ее боль вновь накатывает на меня, и я начинаю дрожать. Стискиваю руки на коленях и смотрю в пол, а чужие горе и страх все набрасываются на меня, словно ураган. Я ссутуливаюсь и погружаюсь в себя, пытаясь защитить свое сердце, которое вот-вот разлетится на осколки.
Не в силах больше терпеть, вскакиваю с места и бегу прочь мимо удивленного Коула. Останавливаюсь лишь на мгновение, чтобы вынуть десять долларов, оставленные на черный день, и бросить их женщине на колени. Она смотрит на меня испуганно, но я отворачиваюсь и мчусь дальше по проходу.
Пробегаю через фойе, распахиваю парадную дверь и только тогда ненадолго останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Вскоре через эту же дверь выходит Коул.
— Ты в порядке? — Он озабоченно хмурится.
Я заливаюсь румянцем.
— Все отлично. Просто забыла, что должна кое-что сделать.
Я разворачиваюсь, чтобы уйти. На глаза наворачиваются слезы унижения.
— Уверена, что хорошо себя чувствуешь? Хочешь, пойду с тобой?
Я слышу беспокойство в его голосе, но не могу повернуться и посмотреть ему в глаза.
— Все в порядке. Я должна идти, — говорю через плечо.
И спешу прочь сквозь толпу, в истерике, оставляя позади Коула, Гудини и бедную отчаявшуюся незнакомку. Я делаю то, что делают женщины Ван Хаусен всякий раз, когда дела идут плохо.
Я бегу.
Хомбург (нем. Homburg) — мужская шляпа из фетра с высоко загнутыми полями и лентой по тулье.