Глава 9
Интерлюдия
12 сентября 1989 год 00 часов 40 минут
Штаб 432-го мотострелкового полка, в/часть 61918, поселок Тоцкое Оренбургская область
Несмотря на глубокую ночь в штабе полка неожиданно многолюдно. Почти весь офицерский состав в наличие, ждут лишь командует части полковника Игнатова. Никто не знает, по какой причине их подняли по тревоге, поэтому немного нервничают и волнуются. Всякие нехорошие мысли посещают горячие головы, увенчанные форменными фуражками: о новом путче, о катастрофе или, упаси боже, о войне с Америкой. Впрочем, последний вариант общим мнением признан самым маловероятным.
Наконец появляется командир части в сопровождении хмурого начштаба.
— В шесть утра наш полк будет поднят по учебной тревоге.
Народ дружно облегченно выдыхает: эка невидаль — всего лишь манёвры.
— Рано радуетесь, — осаждает радужные надежды начштаба. — Похоже, все соседние округа тоже поднимают по внезапной внеплановой тревоге.
— Ого. Разве такие учения не готовят за несколько месяцев? Это же натуральный бардак будет. Если вот, так с бухты-барахты. Как снег на голову, — удивился зампотылу, сообразив, что его ожидает в ближайшие часы.
— Внезапная проверка боеготовности. Что означает «внезапная» надо объяснять? Скажите, спасибо, что с дивизии позвонили предупредили, иначе опозорились бы по-полной.
— Так чего ждём? Спешить надо. До утра из парка технику выгнать можем не успеть, — раздался встревоженный голос зампотеха. — БТР без аккумуляторов стоят, надо срочно на склады машину отправлять с бойцами.
— Вот так всегда, — нахмурился полковник Игнатов. — Пока жаренный петух не клюнет, никто не почешется. Объясняю обстановку. Нам поставлена задача передислоцироваться на полигон Прудбой, где произвести боевые стрельбы с утроенным боекомплектом, согласно полученному плану. Подробностей пока нет.
— Прудбой — это же Волгоградская область? — удивленно переспросил кто-то из офицеров. — Туда же тысяча вёрст наверное выйдет? Чем наш полигон им не угодил?
— Больше тысячи километров, — хмуро уточнил начштаба. — Плюс сдача огневых нормативов по всем подразделениям.
— Как это? На незнакомом полигоне? Да ещё все? — полковник, отвечающий за боевую подготовку, побелел от шока. — У нас лучшие танковые экипажи по два выстрела за год сделали. Про остальных вообще молчу.
— Отставить разговорчики. Вам здесь или где? Чего разнылись. Поставлена задача — надо выполнять. Через три часа наблюдатели прибудут. До этого момента, кровь из носу, аккумуляторы установить, бензовозы под заправку, инженерная служба выдвигается на станцию, готовит железнодорожные платформы под погрузку техники. Там уже майор Колыванов из 34-й танкового полка, с ним свяжетесь, он предупреждён.
— Треть бронетранспортеров не заведём, даже если с толкача дёргать, и до Прудбоя она не дотянет.
— Шестьдесят процентов техники должно выйти из парка. Это приказ.
Зампотех кивнул, но взгляд его выражал полную обреченность.
***
Москва, Колымажный переулок здание Генерального штаба ВС СССР
Вторая декада сентября 1989 года
— Подводя итоги внеплановой проверки боевой готовности Вооруженных Сил, Военно-морского фота и авиации, вынужден констатировать, — адмирал обвёл тяжелым мрачным взглядом притихшее собрание, и продолжил. — Армия катастрофически не боеспособна. В ходе переброски техники и личного состава график не выдерживался в 90 % случаев. Отдельные части и подразделения не смогли выйти в заданные районы даже с недельным опозданием. Потери боевой техники в результате поломок на марше превысили допустимые нормы в три-пять раз. Железная дорога на отдельных направлениях провалила перевозку военных грузов и личного состава практически полностью. Военно-транспортная авиация, с большой натяжкой, показала удовлетворительные результаты — хоть это радует.
Гробовая тишина воцарилась в зале. Подавляющее большинство присутствующих уже знали о результатах прошедших учений и не ожидали от выступления нового министра обороны ничего хорошего. Хуже всего чувствовали себя представители сухопутного братства — авиаторы и мореманы хоть и провалились, но не с таким оглушительным треском и позором.
Сделав паузу, адмирал Чернавин продолжил чтение приговора.
— Девяносто процентов танковых экипажей не смогли выполнить нормативы по стрельбе даже на удовлетворительно. Практика проведения стрельб на одних и тех же знакомых и изученных полигонах должна быть ликвидирована. Перенимая опыт стран НАТО, на будущее, уже ГАБТУ принято решение увеличить нормы расходов боеприпасов для учебных стрельб в пять раз. Это черти-что, когда в дивизии лишь два-три экипажа способны попадать в цель с третьей попытки, остальные вообще не имеют полноценного опыта боевой стрельбы. Мы хотим повторения сорок первого года? Вопрос риторический.
Потрясённый зал молчал.
— В свете катастрофических результатов прошедшей проверки, принято решение о начале реформы Вооруженных сил СССР. Ситуация, когда мы имеем огромную армию, которая не боеспособна на девяносто процентов, а остальное — условно боеспособно — такая ситуация абсолютно недопустима…
Через три часа «разгром» сухопутных войск был завершён. Адмирал флота Чернавин вернулся в свой министерский кабинет и устало откинулся на спинку кресла.
— Эх, Саня. Снова ты прав оказался. Это не армия — одно название осталось. Не вовремя ты пропал. Теперь и посоветоваться не с кем. Очень не вовремя.
Конец интерлюдии
***
За двое суток после побега удалось пройти всего километров шестьдесят, а если считать расстояние от места заточения, то ещё меньше, поскольку путь мой получился на редкость извилистый и не рациональный. Пару раз пришлось переправляться через реку. Нет, героически окунаться в ледяную воду я не стал, оба раза перебрался по автомобильным мостам, но для этого пришлось каждый раз делать изрядный круг на пару километров лишних. Вообще, местность оказалась довольно густо заселенной, что подтверждало мою теорию о том, что нахожусь недалёко от Москвы. С одной стороны — это безусловно радовало, блуждать по глухим чащам — удовольствие ниже среднего, с другой стороны: практической пользы из этого факта извлечь не удалось, слишком велик оказался риск засветиться.
К первому селу я вышел под утро, и разочаровано наблюдал, что трудолюбивые колхозники уже давно проснулись, и шансов позаимствовать у них что-нибудь полезное нет никаких. Пришлось убираться не солоно хлебавши и ждать темноты.
Днём передвигаться по лесу оказалось несравнимо легче и удобнее, тем более, я наконец сделал себе справную обувку. Мокасины с подошвой из линолеума, шитые электрическим проводом при помощи ножа и очумелых ручек, могли бы стать писком моды и произвести фурор на ближайшем фэшион-фестивале, но к сожалению в СССР их не проводят. А может — к счастью? Ибо контингент на подобных мероприятиях — категорически не советский по убеждениям и ориентации.
В полдень устал и решил отдохнуть в стоге сена. По рассказам бывалых путешественников и безответственных авторов — это удобно и безопасно. Их бы на пару часов сюда засунуть — теоретиков и советчиков. Или я не правильный стог выбрал, или сорт сена не тот оказался, но поспать не удалось в принципе. Весь искололся, затем изчесался, и наконец, исчихался(*такое слово вообще есть?) после чего не выдержал, позорно бежал из норы в стогу сена. Затем два часа матерился, вытряхивая мусор из-за шиворота и вспоминал добрым словом людей, рекомендующих отдых на природе.
Второе село, посланное судьбой мне на разграбление, тоже счастливо избегло сией печальной участи. Дождавшись ночи, я пошёл на дело, в надежде поживиться жратвой или одеждой.
Фигушки! Не успел добраться до околицы, как все собаки деревни дружно проснулись и заголосили, так что даже мертвых на соседнем погосте разбудили наверное. Ни о каком хабаре в такой ситуации речь уже не шла, пришлось быстро уносить ноги.
Для полного счастья, к концу вторых суток я забрёл в болото. Конец двадцатого века, окрестности столицы Великой империи, и вдруг — банальное болото. Промок, измазался в грязи и тине, едва не застрял, и вдобавок потерял несколько часов драгоценного времени. Ещё несколько раз пытался найти путь в этом направлении, но безуспешно. Позже выяснилось, что за болотами начинается цепь озёр и водохранилищ, так что на юг путь мне оказался заказан, пришлось повернуть на запад.
Лишь на третьи сутки мне наконец повезло, вышел к хутору, точнее, сначала к пасеке. К тому моменту еда давно уже закончилась, да и силы начали таять стремительно, плюс холод и промокшая сырая одежда — дальше скитаться по лесам стало опасно. Организм, хоть и молодой и крепкий, но в такой ситуации подхватить простуду — смерти подобно.
Не особо разбираюсь в пчёлах, но точно знаю, что они чутко реагируют на сильные запахи. Какой от меня исходит аромат после трёх суток проведённых в лесах и болотах — не трудно догадаться. Поэтому лезть в улей за мёдом, не имея окуривателя — чистое самоубийство. Тем более, вскоре появился хозяин пасеки — старый седой дедуля. В таком же старом, как он сам, ватнике, чёрных штанах и резиновых сапогах.
— Выходи, чего прячешься? — неожиданно повернулся в мою сторону пасечник. — Знаю, ты здесь. Пчёлы роятся — чужака чувствуют.
Делать нечего — пришлось вылезти из кустов.
— Откуда ты такой, страннОй, мил человек? — хитро прищурившись, поинтересовался старичок. — В ночной пижаме по лесу ходишь, людей пугаешь.
— Дык, это. С больницы сбежал.
— С больницы — это хорошо. Не из тюрьмы, однако. Случаем, не с психической-то, больнички?
— Нет, отец. С военного госпиталя. Дезертир я, получается.
— Эво оно как? Служить не захотел или ещё чего?
— Долго рассказывать. Не поладил со старослужащими. Они мне два ребра сломали, я им — шесть рёбер на четверых. Нельзя мне обратно в часть. Никак нельзя. Зашибу ведь насмерть. И пойду по этапу.
— Стрижка у тебя не солдатская? — проявил изрядную наблюдательностью хитрый дед. — Врешь, небось?
— Чистую правду глаголю, — отчего-то я перешёл на старославянский. — Оброс, пока в госпитале лежал. Отец, не найдётся хлеба немного. Три дня не евши.
Дед покряхтел, подумал, поинтересовался:
— Пошто в улей не полез? Ты же давно здесь трешься?
— Без хозяина некрасиво. К тому же несёт от меня псиной, как от медведя. Только пчёл разозлю.
— Смотри-ка, в пижаме, а худо-бедно соображает! Ну, пойдём до дому, поищем хлеба, тебе горемычному.
С дедом мне реально повезло. Семёныч, так звали старого бобыля, жил на хуторе в одиночестве, как он говорил: «на выселках». Поэтому был искренне рад гостю, даже такому странному, как я.
Отросшая шевелюра сразу убедила его, что я не беглый зек, а все остальное его не волновало в принципе. Байку про дезертира из стройбата, покалечившего дебелей и слинявшего из госпиталя, воспринял с хитрой усмешкой, сделав вид, что поверил.
— Как же ты в стройбате оказался, милок? Туда только сильно непутевых берут. У тебя же интеллигентность на всю ширину морды лица нарисована? — ехидно поинтересовался сельский житель, выставляя на стол миску с кашей и тарелку с янтарными сотами, сочащимися мёдом. — Хлеба нет, извиняй. Закончился надысь, в сельмаг ехать треба.
— Малой и глупый был. В пятом классе микроскоп на спор из кабинета биологии стащил. Подельник меня же и сдал. Я и забыл о той истории давно уже, а как в армию призываться — так выяснилось, что я на учете в детской комнате милиции до сих пор стою. Ну и вместо десанта поехал служить в строительные войска в Ногинск.
— Складно сказываешь, — усмехнулся въедливый старичок, хотя история правдивая на сто процентов, только случилась не со мной, а с моим одноклассником. — Солдат завсегда спать хочет. И стоя засыпает, и сидючи, и в наряде, и на посту, а уж после каши с мёдом — тем паче. Ты же ни в одном глазу. Ась?
— Правда твоя отец. Только солдат спать хочет не от усталости. Это давно известно науке. От избытка общения, слишком много народу вокруг, большая нагрузка на психику. Единственный способ — отключиться, уснуть. Вот, ты, батя, могу поспорить, от бессонницы мучаешься, хотя работаешь целый день от расцвета до заката. Это вечная проблема у всех, кто в одиночестве живет.
— Ишь-ты. Куда загнул. Вумный нынче стройбатовский солдат пошёл. Куда уж нам лапотным.
При всей недоверчивости и подозрительности, Семёныч оказался прекрасным и добрым человеком. Не только накормил, затем напоил, но и баньку затопил, и ночевать постелил в доме, правда, второй кровати не нашлось, поэтому спать пришлось на огромном древнем сундуке. Царских времён, наверное, сундучище — я такие только в компьютерных играх видел, когда хабар из них доставал. Обитый железными полосами, с завитушками и узорами по всей поверхности, с огромным висячим «амбарным» замком — натуральная декорация из сказки «Морозко».
Добрый-то он добрый, старик, но и выгоды своей не упустит. Два дня провёл я на лесной пасеке, и все два дня пахал, как лошадь без остановки. И дрова наколол, на всю зиму похоже, с запасом. И воды с колодца натаскал не меньше тонны, и сена три копны перекидал, и огород вскопал, и урожай в погреб перетаскал. Удивительно, но Семеныч трудился наравне со мной, а уставал, такое впечатление — в разы меньше. Казалось бы, силы и выносливости у меня в разы больше, а выдыхаюсь раньше.
— Непривычны городские к такой работе. Вот и устаёте, — пояснил дедок. После чего неожиданно научно добавил. — Не те группы мышц тренированы.
Вообще, Семёныч оказался ещё тем фруктом. Под маской деревенского куркуля скрывалась хитрая и далеко не самая простая натура. Чувствовалось, что поносило его по просторам родной страны изрядно. Не удивлюсь, если и срок в молодости отмотал. По какой-нибудь пятьдесят восьмой статье? По возрасту вполне может быть. Проскакивают в разговоре намеки на богатый и разносторонний жизненный опыт.
Как ни хорошо и прекрасно в гостях у деда, но засиживаться тоже нет резона. Отъелся, обогрелся — пора и дальше топать. Семёныч, хоть и на хуторе живет, а гости, все одно, изредка заглядывают. Понятное дело, странный незнакомец сразу вызовет интерес и подозрение, а там и участковый обязательно заглянет.
С географией наконец хоть как-то определилось, но легче мое положение от этого не стало. Болота, которые недавно преградили мой триумфальный путь на юг, оказались непроходимыми, сразу за ними начинается цепь озёр и водохранилищ связанных каналами. Без лодки там делать нечего. Карты местности у деда, конечно же, не нашлось, поэтому описание местности получилось туманным, плюс минус лапоть.
— Вот тут Шалаховское водохранилище, ось тута — река Цна. Туточки — Егорьевск, значит.
Если учесть, что названий этих я не помню, то с ориентацией совсем беда. С ориентацией на местности — на всякий случай уточняю. Единственное, что понятно — Москва на северо-западе находится, три часа на автобусе от Егорьевска. В километрах если считать — больше ста получается?
Выходит, я в локальном тупике оказался. С юга и с юго-запада болота, водохранилища и несколько рек — практически непроходимые для путешествий пешком. На Запад двигаться нет смысла, там Мещеры и дремучие леса до самого Мурома, изрядно богатые болотами и озёрами.
Остаётся лишь два направления: обратно на север, в места не столь отдаленные, где я в камере «чалился» последний месяц, или двигаться в сторону Егорьевска, где по словам деда, «места свободного нету, аки в муравейнике», плотность заселения такая, что незамеченным не прошмыгнуть даже пресловутой кошке, в последнее время используемой мной в качестве эталона.
Как я понял, там целая агломерация из посёлков и городов, которые плавно переходят друг в друга без четких границ. Густых лесов там почти нет, а колхозные поля уже убраны и бродить по ним не желательно — видно за километр. Не самая приятная местность для прогулок человека без документов в больничной пижаме.
Все решило упоминание, что Егорьевск почти сразу плавно переходит в Воскресенск!
— Так с этого и надо было начинать! — радостно обнял я деда, чуть не задушив несчастного. Первое знакомое мне название, да ещё какое!
Ведь этот районный центр обладает одним, но очень важным достоинством — там есть центральный колхозный рынок. Кто-то скажет, что попаданец повредился умом и ведёт себя не слишком адекватно, радуясь очень странным вещам, но этот кто-то будет категорически неправ. Удача, наконец, улыбнулась мне широкой улыбкой, во все свои тридцать два зуба, причём часть из них — золотые, в точности как у Рафика Ибрагимовича, директора вышеупомянутого рынка.
Как нетрудно догадаться, речь идёт о моем случайном знакомом, с которым мы сидели рядом за одним столом в ресторане «Баку», в компании с Муслимом Магомаевых. Помниться, мы даже о финансовых пирамидах успели поговорить, и о проблемах неофициального налогообложения рынков — в просторечии именуемых бандитами и рэкетирами.
— Рафик Ибрагимович, вам несказанно повезло. Только сегодня, проездом в ваших краях, Великий укротитель Ореховской и Люберецкой шпаны, первый в стране организатор риэлторских пирамид Александр Александрович Мавроди, лучший и единственный ученик Лениноранского старца, — мысленно я уже начал репетировать свою приветственную речь. — Хотя, нет, пожалуй. Насчёт единственного я погорячился. Гейдар Алиевич раньше успел.