Именно Джереми отыскал единственную зацепку, которую можно было посчитать «необычной».
— Посмотрите на дату, когда впервые появился напарник Леруа, Гарри Блотски, и дал против него показания: декабрь 1878 года. Процесс уже подходил к концу, и потребовалось специальное разрешение судьи, чтобы позволить ему давать показания в последние дни разбирательства.
— Почему? — поинтересовался я.
— Ну, похоже, со времени первого допроса в полиции он изменил свои показания. А для обвинения это всегда проблема. Но адвокаты Джексон и Портер представили веские причины изменения показаний свидетеля, и судья дал своё разрешение.
— Каков был предмет спора?
Джереми снова пролистал бумаги.
— Судя по записям Алистера Синклера, Леруа угрожал Гарри, и тот боялся говорить правду до тех пор, пока не будет уверен, что правда удержит Леруа за решеткой до конца жизни.
— Вполне правдоподобно, разве нет? — Именно по этой причине моему участку порой было трудно собрать доказательства, которые могли осудить самых жестоких преступников: никто не хотел свидетельствовать против них и рисковать собственной жизнью и жизнью близких.
— Да, правдоподобно, — неуверенно кивнул Джереми.
Я снова задумался. Леруа обвинили и признали виновным в изнасиловании и убийстве ребенка. Как бы это ни было ужасно, нигде в его досье не было намека на то, что он представляет угрозу для других взрослых.
Алистер сам написал докладную записку, в которой утверждал, что у Леруа высока вероятность рецидива — другими словами, повторения подобного преступления. Но, по словам самого Алистера, Леруа представлял угрозу для несовершеннолетних. В эскизе художника Леруа был худощавым мужчиной, Гарри Блотски возвышался над ним. Неужели Гарри действительно боялся Леруа?
Я поблагодарил Джереми за помощь, не переставая ломать голову над этой странностью.
Стоило нам выйти из подвала, как к нам бросился довольный архивариус.
— Держу пари, что вы, ребята, ещё не слышали хороших новостей, поскольку все утро просидели внизу.
— Каких новостей? — поинтересовался я.
— Дрейсона схватили. Его нашли, пока он прятался в подвале какого-то опиумного притона в китайском квартале. Теперь в этом городе снова воцарятся справедливость и порядок, — радостно потёр руки архивариус. — Анархисты заплатят за то, что сделали.
Дрейсон, Джонатан Страпп и другие анархисты, несомненно, получат по заслугам. Комиссар об этом позаботится. Но в глубине души меня мучал вопрос: не произойдёт ли это путём сокрытия правды?
Не было никаких сомнений, что убийство судьи Джексона лежало в центре анархистских заговоров и политических конфликтов, но теперь я был убежден, что убийства судьи Портера и профессора Хартта тоже с ним связаны.
Их убийства отодвинули это дело далеко в прошлое, затронув скрытые тайны и столько личные проблемы, что я был уверен в кровной мести.
И если я не найду в ближайшее время этот мотив, то, боюсь, следующей прольется кровь Алистера. И мы никогда больше не узнаем правду.
ГЛАВА 25
Здание «Нью-Йорк Таймс», Таймс-сквер.
15:00.
— Давайте, ребята, за дело! У нас есть тридцать минут до начала пресс-конференции. Мы ведь хотим, чтобы «Трибюн» обошла нас, как на прошлой неделе?
Ира Зальцбург, толстый главный редактор «Нью-Йорк Таймс», с важным видом ходил по комнате, выкрикивая указания.
Одетый в свой фирменный желто-зеленый костюм, он остановился, чтобы проверить сначала одного репортера, затем другого, а затем направился в свой кабинет и закрыл стеклянную дверь.
В комнате находилось около пятидесяти репортеров, которые яростно стучали по клавишам пишущих машинок, стоявших на длинных рядах столов. Но ни один репортер не поднял головы.
Я пришел повидаться с Фрэнком Райли, репортером криминальной хроники, который прошлой весной помог мне раскрыть серию убийств в театральной среде. Тогда он поразил меня своим упорством — и если у кого-то и хватит решимости искать материал, который комиссар Бингем намеревается уничтожить, так это у Фрэнка.
Я только что звонил Малвани в полицейский участок, и он подтвердил то, что я знал с самого начала: комиссар планировал обвинить Дрейсона и других высокопоставленных анархистов, включая Джонатана, в убийстве судьи Джексона, судьи Портера и охранников, которые стали жертвами взрыва в «Гробнице». Указ комиссара гласил: собирать доказательства любыми средствами. И я знал, что это значит: козел отпущения для анархистского заговора будет важнее, чем раскрытие правды.
Вскоре я заметил Фрэнка — жилистого мужчину с темными волосами, зачесанными назад, работающего за первой пишущей машинкой слева. Никто даже не взглянул на меня, когда я направилась к нему через полкомнаты.
— Есть минутка, Фрэнк? — шёпотом поинтересовался я.
Он поднял глаза, и его раздражение сменилось удивлением.
— Зиль? Ты не вовремя. Здесь творится какое-то безумие. Мы печатаем специальный выпуск, и у меня есть полчаса, чтобы собрать материал о Дрейсоне и взрыве «Гробницы».
— У меня тоже мало времени, и мне нужна твоя помощь. Если я окажусь прав, ты будешь печатать совсем другую историю. — Я кивнул в сторону пишущей машинки.
Фрэнк отодвинул стул.
— Это настолько важно? Тогда найдём более спокойное место и поговорим.
— Как насчёт архива?
Райли приподнял брови.
— Здешние парни называют архив «газетным моргом». Иди за мной.
Он вывел меня из зала под недовольные возгласы других репортеров:
— Чёрт возьми, Фрэнк, нашёл время перекур устраивать! Хочешь, чтобы тебя уволили?
Райли отмахнулся от их замечаний, широко улыбнувшись:
— О своей работе беспокойтесь.
Он повел меня к лестнице, и мы спустились на шесть пролетов. Сам архив представлял собой тускло освещенную, заполненную от пола до потолка картотеками и книжными шкафами комнату.
— Здесь мы храним всё: фотографии, статьи, газетные вырезки. Всё, что мы сделали с 1851 года. — Он хмуро на меня взглянул. — Расскажешь, в чём дело?
— А дело здесь не только в анархистском заговоре. Тут нечто посложнее. — Я быстро ввёл его в курс дела, опустив пока имя Алистера.
Когда я закончил, Фрэнк лишь пожал плечами.
— Интересно, интересно. Но комиссару будет неинтересно слушать о таком сложном заговоре.
— Политики любят простоту. Я знаю.