— Алистер! — Я ощупал его грудь в поисках раны. — Алистер, ты меня слышишь?
Он с трудом открыл глаза и прохрипел:
— Как же чертовски больно…
— Где? — Я расстегнул его рубашку, чтобы обнажить грудь, но на полпути замер и присвистнул.
Под накрахмаленной белой рубашкой я увидел медную пулю именно там, где она остановилась.
И то, что помешало ей войти в грудь Алистера, было самым красивым тканым шелковым жилетом, который я когда-либо видел. Золотые нити перемежались с ярко-синими и ярко-красными в мерцающем, переливающемся узоре.
Я молча уставился на Алистера.
— Помоги мне сесть, — попросил он. — У меня такое чувство, будто я только что проиграл боксерский поединок с грозой Филадельфии Джеком О'Брайеном.
— Но ты жив, — прошептал я.
Алистер закашлялся и скривился от боли, которое причинило это движение.
— Я жив благодаря Казимежу Жеглену — да святиться имя его! — и восьмистам долларам, которые оказались моим лучшим вложением.
— Жеглену? — это имя показалось мне знакомым.
— Это польский священник, который обнаружил, что может ткать шелк таким образом, чтобы получился бронежилет. Я читал статью о его изобретении в «Бруклин Игл». Он много лет экспериментировал со стальной стружкой и мхом, но ничего не получалось, пока он не научился правильно ткать шелк.
Я знал, что такая технология существует; фактически, пуленепробиваемые жилеты в той или иной форме существовали с начала 1800-х годов. Но они были слишком дорогими для обычного детектива.
— Он такой тонкий, — я удивлённо ощупал материал.
— И всего три миллиметра толщиной. Он буквально ловит пулю и передаёт её кинетическую энергию телу, — Алистер снова закашлялся. — Неудивительно, что по мне будто катком проехали.
— И ты его купил…
— После убийства Ангуса. Я… хм, волновался.
Я кивнул.
— У меня к тебе много вопросов. Но они могут подождать.
Потому что в дверях стояла Изабелла — и я видел, как выражение ужаса на ее лице сменилось огромным облегчением, когда она поняла, что Алистер невредим.
Когда комната наполнилась полицейскими, я выскользнул, пообещав встретиться с Синклерами позже.
А на асфальте Тридцать четвёртой улицы в луже крови до сих пор лежал изломанный под чудовищными углами труп Мэри Сандерс. Несколько полицейских попытались заслонить это зрелище от перепуганных прохожих, а несколько предприимчивых журналистов уже пытались добраться до горяченького.
Алистер всегда говорил, что прирожденных преступников не бывает. Они всегда созданы, порождены обстоятельствами и окружающей средой.
Я не мог придумать лучшего примера, чем Мэри Сандерс. Ведь если она сказала правду, то Алистер и трое его сообщников посеяли семена, которые превратили молодую женщину в измученную душу, жаждущую мести.
* * *
В центре города, в штаб-квартире на Малберри-стрит, комиссар поглаживал усы, не веря своим ушам.
— Значит, вы хотите сказать, что дама по имени Мэри Сандерс виновна в убийстве двух судей и профессора Барнард-колледжа, не говоря уже о покушении на убийство Алистера Синклера? Она, а не анархисты?
— Она лично совершила каждое убийство, — кивнул я, — но при помощи анархистов. Они обучали ее и оказывали ей поддержку, потому что верили, что она старается для достижения целей их организации. Но она жаждала личной мести.
— И использовала шведа?
— Да, она манипулировала им. Она сказала ему, что ей нужна его помощь, чтобы уничтожить врагов-капиталистов.
Комиссар что-то буркнул себе под нос.
Я продолжал рассказывать ему все, не исключая никаких подробностей о том, как я все обнаружил, и подчеркивая, что многие из анархистов, запертых в тюрьме, не играли никакой роли в произошедшем.
— В частности, Джонатан Страпп, — заметил я, — не принимал никакого участия ни в убийствах, ни в самом взрыве.
— Неважно, — отмахнулся генерал. — Наконец-то мы отвоевали этот город и нашли достаточно улик, чтобы убрать всех тех, кто хотел его уничтожить. Как поступил бы Страпп, — взглянул начальник на меня, — будь у него хоть малейший шанс. Видите ли, я не собираюсь разбираться в деталях личной ответственности. В моём понимании, виновны все.
— Но наша система правосудия основана на личной виновности, — возразил я. — Неправильно, когда кто-то платит за то, чего не делал.
— Не делал?! — Комиссар хлопнул ладонью по столу. — Он сговорился уничтожить этот город и всех трудолюбивых граждан, которые делают его великим. Он и его «товарищи» делали это на каждом собрании, которое посетили; каждым словом, которое произносили; каждым долларом, который они отдавали своему делу. — Бингем наклонился ко мне и яростно прошептал: — Я уже придумал историю, которая будет интересна и присяжным, и судьям, и прессе с общественностью. Дрейсон и главари анархистов падут. На их совести достаточно преступлений, и я не чувствую никакой вины. — Он снова откинулся на спинку кресла. — Мэри Сандерс и швед мертвы. Мы свалим всю вину на них как на рабочих пчелок, которые выполняли приказы начальства. Но главари тоже заплатят. Они предстанут перед судом за убийство охранников при взрыве «Гробницы», а также за заказ убийства двух судей и профессора колледжа. И больше, — произнёс он, сверля меня взглядом, — я не хочу ничего слышать.
* * *
И я больше не сказал комиссару ни слова. Но я многое поведал Фрэнку Райли, который пришел, чтобы встретиться со мной в маленькой забегаловке в Чайна-тауне, где мы разговаривали в полном уединении.
— Что ты об этом думаешь? — спросил я, наконец, когда закончил рассказывать.
Он покрутил палочками в полупустой миске с лапшой.
— История интересная, но я не уверен, что мне позволят её напечатать, — он сделал долгую паузу. — Я даже не уверен, что сам хочу её печатать. Если я это сделаю, на свободу могут выйти люди, которые этого не заслуживают.
— Из-за того, что они думают не так, как мы? — хмыкнул я. — Так за это в нашей стране не упекают за решётку. Важно то, что они делают, а не то, о чём думают.
— Ты, правда, считаешь, что это разные вещи? — Он бросил на меня тяжелый взгляд. — Возьми, к примеру, своего друга Джонатана Страппа. Я понимаю, почему ты хочешь ему помочь. Но подумай хорошенько, прежде чем отвечать на мой вопрос. Ты действительно веришь, что он порядочный человек, который просто оказался не в том месте? Или чувство вины мешает тебе судить рационально?
Я надолго задумался.
— Не знаю. Но если мы не дадим шанса таким, как он, тогда что же мы за люди?
Фрэнк с усмешкой протянул мне счёт:
— Ладно, Зиль. Посмотрим, что я смогу сделать.
* * *