43.
Заперевшись в нужнике, Пашка некоторое время поиграл в водителя, сидя на самодельном деревянном стульчаке. Очень кстати оказавшаяся у него в руках кастрюля превратилась в руль, а громовые залпы кишечных газов — в мощный выхлоп гоночного болида. Пашка верил, что когда-нибудь он сможет уехать из Грачёвска и начать новую, совершенно новую жизнь в большом городе. В Липецке, а то и в Москве! Тогда-то уж у него будет всё: и большой телевизор, и квартира с золочёными стульями, и телефон без кнопок. И, разумеется, быстрая гоночная машина, чтобы кататься на ней по ночам… От сладких фантазий у умственно отсталого слегка щекотало в носу, словно он готовился вот-вот чихнуть, и покрывались липким потом ладони.
Но в эту ночь любимая игра быстро ему надоела. Из головы никак не шёл образ запертой в подвале девушки. Беспомощная и униженная, она жалась в самый угол камеры, пытаясь прикрыть наготу руками. Слёзы медленно скользили по грязным щекам, маслянисто поблёскивая в свете тусклой лампочки. Волна возбуждения накатила на парня, и он торопливо ухватился за свои причиндалы, но пенис быстро обмяк прямо у него в ладони. Волнение от увиденного прошло быстро, как будто прохладный ночной ветерок, горько пахнувший полынью, проник сквозь щели в стене сортира и сдул его. Зато на место этой волны тут же нахлынула новая: горечи, смутной тоски и подспудного страха. Пашкина спина покрылась мурашками, и он торопливо вскочил, одним движением натянув штаны.
Катя не была первой пленницей, которую Андрей Семёнович раздел при сыне. Что уж там, Пашка видел и вещи куда более жуткие, в некоторых даже сам принимал участие. Он отлично помнил, как держал руки худощавого подростка задранными вверх, прижав их к полу объёмистым пузом, пока его отец вырезал на груди и животе жертвы матерные слова. Но даже в тот раз его не посетила ни одна дурная мысль. Сегодня же Пашкино сердце едва не разрывалось от мысли о том, что они совершили. Путаясь в расстёгнутых штанах, прижимая к груди кастрюлю и тихонько подвывая, умственно отсталый мчался через двор к дому.
«Главное, чтобы папка меня не видел!» — мелькнула в его голове трусливая мысль, когда он как мог тихо скользнул в приоткрытую дверь. К его облегчению, Андрей Семёнович сидел в дальней комнате, склонившись над печью, и даже не повернулся на скрип половиц.
44.
Валентин Георгиевич считал себя человеком крепким во всех отношениях. Жизнь провинциального участкового, конечно, далека от того, что показывают в популярных сериалах про полицейских и бандитов, которых зачастую сложно отличить друг от друга. Но и ему в своё время довелось, как он любил выражаться, когда рядом не оказывалось посторонних, понюхать и дерьма, и пороха. Причём порой он затруднялся понять, каких именно ароматов ему пришлось вдыхать больше. Однако последнее происшествие всё же вывело его из равновесия.
Расстегнув форменную рубашку, участковый сидел во дворе дома и смотрел на звёзды, наслаждаясь ощущением прохлады и спокойствия. Ночной, спящий Грачёвск нравился ему куда больше, чем дневной. Он погружался в умиротворённую негу, его улицы освобождались визгливых воплей старух, невнятного бормотания музыки из магнитол и установленных на подоконниках домов магнитофонов, лая собак и сытого урчания двигателей машин, спешащих кто куда.
По ночам улочки города, кривые переулки, стиснутые трухлявыми заборами и засыпанные щебёнкой из ближайшего карьера, замолкали. Словно через замершие поля до людского муравейника долетала тишина Казачьего леса.
Неожиданно участковому вспомнился встревоженный шёпот старика:
«Нет девчонки в лесу уже! Говорил я тебе, в лесу случилось что-то, и вот! По домам надо ходить, Вальгеоргич, по домам! Вот с этого хоть и начните!»
Под «этим» он имел в виду, само собой, дом Андрея Семёновича, мужика скрытного и замкнутого, но ухватистого и по-крестьянски хитрого. И чрезвычайно подозрительного, что уж скрывать. Возможно, сам Андрей Семёнович об этом не задумывался, но слишком уж многое можно читалось по поведению его сына. Вспомнить хотя бы ту выходку на пляже, когда вуаеризм, в общем, довольно безобидный, едва не перерос в изнасилование.
И всё же, оснований подозревать именно этого человека у участкового не находилось. Да что там, у него оснований подозревать вообще хоть кого-то не находилось! Но почему же так настойчиво в его голову лезут мысли о том, что слухи о пропадавших время от времени попрошайках и бродягах могут оказаться вовсе не пустым трёпом? Не находили ведь ни останков, ни одежды. Да и заявлений не поступало…
Валентин Георгиевич поморщился. Про заявления вернее было бы сказать, что их не принимали, потому что заявлять приходили в основном бомжи и алкоголики, и из участка их попросту выгоняли, не опасаясь никаких последствий. Которых и не наступало — жаловаться на полицейских бродяги либо боялись, либо попросту ленились.
Формально, в таблицах со статистикой и тщательно вылизанных отчётах для высокого начальства, всё шло хорошо. На деле же вокруг маленького городка уже много лет пропадали люди. И, к своему стыду, только сейчас, когда место очередного забулдыги заняла девочка-подросток из приличной семьи, Валентин Георгиевич испытал смутное чувство того, что безнадёжно опоздал. И жгучее, близкое к панике беспокойство.
45.
Огонь рассерженно шипел в металлической бочке, лично Андреем Семёновичем переделанной под печь. Это пламя привыкло поглощать самые разные вещи, помогая своему владельцу уничтожать следы ужаснейших преступлений, но в этот раз взялось за свою работу неохотно. Футболка девчонки сгорела легко, а вот на джинсах и кедах возникла заминка: предметы одежды принялись испускать едкий чёрный дым, никак не желая заниматься. Кончилось всё тем, что Андрей Семёнович плеснул в открытую дверцу печи немного бензина, предварительно перелив его в гранёный стакан из мятой алюминиевой канистры. Это помогло. Язык пламени вырвался из печки, целясь мужчине в лицо, но спустя мгновение бессильно опал.
Теперь, когда вся верхняя одежда сгорела, в руках у Андрея Семёновича остался последний кусочек ткани. Тёмно-синие трусики, казавшиеся в его ладонях совсем крохотными. Сперва ему в голову пришла идея подарить их Пашке, но от этой мысли он отказался. С того станется повсюду таскать их с собой и рано или поздно выронить или достать при посторонних. Даже если нижнее бельё не свяжут с пропавшей, вопросов всё равно возникнет масса. И скорее всего, банальным «нашёл на дороге» отделаться уже не получится.
Андрей Семёнович, годами пытавший и расчленявший людей в своём подвале, но никогда не забывавший об осторожности, достиг пика своего сумасшествия, когда решил похитить девчонку, жившую практически буквально на соседней улочке. Мало того, что похитить — так ещё и воспитать из неё рабыню для своего неполноценного сына. Всего за три дня. После чего показать её общественности, прикрывшись нелепой байкой о том, что они вдвоём смогли то, чего не смогла команда поисковиков. Большущая, судя по всему, команда.
Сейчас же пик миновал, и на место ощущению вседозволенности пришёл животный страх. И страх этот пока ещё не вложил в голову маньяка мыслей о том, что выпускать свою пленницу на волю он не станет ни при каких условиях. Зато его подсознание дошло до этих выводов уже давно. Именно потому он и сидел сейчас, сжигая одежду жертвы, хотя и сам не осознавал своих действий. Его звериное естество уже нашептало ему: одежда девчонке не понадобится. Тем, кто в расчленённом виде гниёт на дне выгребной ямы в подвале, она уже ни к чему.
46.
Катя думала, что так и не найдёт в себе сил подняться на ноги после пережитого унижения. Но холод, тот же проклятый холод, вкрадчивый, словно завистливый шёпот, не дал ей долго сидеть на краю кушетки, поджав под себя ноги, обняв заострившиеся коленки и вжавшись спиной в угол комнаты. По мере того, как от позвоночного столба по её телу распространялась волна холода, ей казалось, что мозг в её голове распухает всё сильнее. Одновременно с тем мысли Кати замедлились, стали вялыми и бессвязными.
Ведомая уже одними только инстинктами, она поднялась на ноги и неторопливо, раскачиваясь из стороны в сторону, прошлась по тесной камере. Тело, не зависящее теперь от головы, казалось ей чужим и до ужаса мерзким. Нескладным, как у кузнечика.
Резь в низу живота подсказала этому телу, что нужно помочиться, и организм незамедлительно отправился к вмонтированному в пол унитазу. Катя не испытала никаких эмоций ни по поводу запаха из выгребной ямы, ни по поводу отсутствия туалетной бумаги. Какое ей дело до этого несуразного куска плоти? С ним может происходить что угодно, к её разуму, чистому и являющемуся вместилищем её личности, это всё не имеет отношения.
«Стоп!» — Катя вскрикнула пронзительно, но ни один звук не сорвался с её губ. — «Стоп! Так нельзя! Этого они и добиваются!»
Мысль о том, как ужасно мало ей потребовалось для того, чтобы опуститься до состояния безвольной куклы, привела девушку в ужас. Подумать только! Не прошло ещё и трое суток — а она уже отказывается от своего тела!
Катя принялась кричать. Она пела песни и выкрикивала матерные ругательства. Звала маму и проклинала похитителей. Но непослушные губы лишь слегка кривились в уродливых гримасах. То, что должно было быть оглушительно громким воплем, превращалось в сиплое хрипение чуть громче комариного жужжания. Слипшиеся в комок лёгкие не расправлялись в полную силу. Сердце стучало медленно и натужно, как погружённое в вязкую жижу. Катин мозг, неожиданно оказавшийся запертым в черепной коробке, истерически отдавал один приказ за другим. Приседай! Вытягивай руки! Делай мельницу! Прыгай!
Сперва ничего не происходило. Как поломанная заводная игрушка, Катино тело кружило по комнате на негнущихся ногах. Её босые ступни до крови царапались о неровности бетонного пола.
Приседай!
С радостным изумлением девушка почувствовала, как дрогнули мышцы бёдер. По ногам, начиная от кончиков расцарапанных пальцев, расползалось, слабо покалывая кожу, тепло. Есть! Есть!
Приседай!
Приседай!
Приседайприседайприседайприседайприседа…
Внезапно прорезался голос, и Катя заорала чужим, хриплым и низким голосом:
— Приседай!
Колени подогнулись, словно её ударили, и девушка, не удержавшись, рухнула назад. На спине и ягодицах появились алые полосы, на которых моментально набухли крохотные бусинки кровавых капель. Но пленница всё равно рассмеялась. Эта, хотя и совсем небольшая, победа будила надежду. Неловко ворочая руками и ногами, как перевернувшаяся на спину черепаха, Катя смогла лечь на бок. Голова гудела от напряжения, губы и язык пересохли.
«Неужели я так ослабла?..»
Скорее усилием воли, чем мышц, девушка заставила себя сесть на полу. Вернулось всё то, от чего она так стремилась сбежать: вонь, боль и страх. Но в то же время отступил холод, почти уже добравшийся до сердца, и от этого её мягкой волной накрыл восторг, близкий к эйфории. Холод почти добрался до сердца!
— Да я почти что Кай! — выкрикнула Катя и громко расхохоталась.
Её резкий, грубый смех всё звучал и звучал, а пленница никак не могла остановиться. Уже заболело между рёбер, а перед глазами поплыли разноцветные круги, а Катя всё хохотала, всхлипывая и подвывая. Наконец, воздуха у неё в лёгких не осталось вовсе, и она забилась на полу, хрипло дыша.
— Кай… — в последний раз выдохнула Катя. — Кай…
Голова кружилась так сильно, что вставать в полный рост Катя уже не решалась. Истерика мало-помалу улеглась. С трудом поднявшись на четвереньки, девушка поползла к миске возле входа. Разварившаяся гречка, мягкие куриные кости и мутный бульон. Давно, сто или триста лет назад, или когда там у неё ещё не отняли нормальную жизнь, она бы и не посмотрела на это варево. Теперь же она пожирала его, жадно зачёрпывая грязными руками и с удовольствием чувствуя, как в животе зреет комок благословенного тепла.
«Я буду жить…» — думала девушка, перемалывая зубами липкие куриные кости. — «Буду жить, буду жить, буду жить…»
Она уже понимала, что не сможет выбраться из подвала, ничем не пожертвовав. Больше того, она уже была готова практически к любым жертвам ради своей свободы. И в её голове, на фоне повторяющегося «буду жить» и острого наслаждения от того, что в тело возвращается жизнь, зрел план. Не план гордого и шумного побега. От такого она отказалась быстро. Теперь, пробыв в камере достаточно долго, она понимала, что унижение — не самая большая цена, которую можно заплатить за освобождение.
47.
Андрей Семёнович пришёл в себя, всё так же сидя на табуретке перед давно погасшей печкой. Трусики пленницы он всё ещё стискивал в кулаке, и они насквозь промокли от впитавшегося в них пота. Сердце мужчины судорожно сжалось, и забилось учащённо, как это бывает у всех, кто проснулся куда позже, чем планировал.
Маньяк всю свою кровавую карьеру нерушимо соблюдал одно правило: никогда не спускаться к пленникам при свете дня. Весной и осенью он следовал ему без проблем, ведь длинные и тёмные дождливые ночи позволяли перемещаться по своему двору никем не замеченным, и при этом высыпаться. Зимой с этим было бы ещё проще, но в холодное время года Андрей Семёнович никогда никого в подвале не держал из опасения, что снег выдаст его. Да и иррациональное чувств, что в морозном воздухе крики станут слышны на поверхности, не покидало. Это не мешало ему совершать убийства в лесу и возле железнодорожной насыпи, бросая тела прямо на месте расправы. Но удовольствия это не приносило, слишком уж всё происходило быстро и нелепо.
Летом же он с одной стороны спокойнее всего спускался в подвал, с другой — с трудом соблюдал график питания пленников. Времени на сон практически не оставалось, приходилось урывками добирать днём, но отступаться от распорядка Андрей Семёнович, со свойственным ему упрямством, не собирался. Руководствовался он простой логикой: всю скотину в Грачёвске всегда кормили дважды в сутки. Значит, и с пленниками должно быть так же. Философских идей по поводу приравнивания людей к скоту у него при этом не возникало. Просто он не видел причин, почему то, что отлично работало со свиньями, вдруг не сработает с людьми.
И вот он проспал. Первым делом Андрей Семёнович рассердился на Пашку, храп которого доносился со второго этажа.
— Дрыхнет, скотина! — рыкнул мужчина, до боли сжимая кулаки. — Дрыхнет!
«Кому, в конце-то концов, эта девка нужна?! Кому предназначена?!»
Он хотел даже подняться наверх и поучить Пашку дисциплине, отвесив ему пару пинков под толстый зад, но передумал. Разорётся ещё, перебудит соседей… а так, пока рассвет едва брезжит, можно и успеть покормить пленницу.
Много лет назад Андрей Семёнович подскочил бы с неудобной низенькой скамейки, словно всю ночь проспал в кровати. Но сейчас, услышав, как звонко щёлкнули колени и хрустнула поясница, он впервые в своей жизни осознал, как постарел. Постарел, погрузнел. Растерял былую ловкость.
«Этак скоро… Этак скоро и поймать уже никого не смогу. Придётся Пашку с собой брать вместо гончей.»
Усмехнувшись воображаемой картине того, как он ведёт сына на поводке через лесную чащу, Андрей Семёнович отправился на кухню, собирать кормёжку для Кати. Подхватив с полки у двери грязный полиэтиленовый пакет, он сунул в него чёрствую горбушку, вытащил из холодильника покрытый белой плесенью сыр и скользкий от слизи кусок вонючей колбасы. Сойдёт. Потом маньяк выудил из принесённого Мариной таза пирожок и целиком засунул в рот. Тонкое вкусное тесто едва покрывало огромное количество начинки. Торопливо проглотив полупережёванный кусок, Андрей Семёнович схватил ещё один и вышел из дома.
48.
Дядька Митяй проснулся на несколько часов раньше маньяка. Короткая летняя ночь ещё не успела закончится, и стёкла больничной палаты напоминали куски чёрного гранита, отполированные до зеркального блеска. Мимоходом взглянув на своё отражение: тощий старик с клочковатой бородой и ртом, косой чертой перечёркивающим лицо, Дмитрий Юрьевич заковылял к шкафу, в котором висела его верхняя одежда. Дядька Митяй снова чувствовал, что нарыв в Грачёвске пульсирует, каждую мышцу его тщедушного тела мучал жестокий зуд, губы тряслись, а глаза беспорядочно блуждали. Этот зуд привлекал его. Как рука рефлекторно тянется к месту комариного укуса, так полусумасшедший старик тянулся к мерзкому гнойнику, о котором знал только он один.
Натянув брюки и пиджак, он первым делом проверил матерчатый кошелёк, припрятанный во внутреннем кармане. Кошелёк, женской модели и из бордового выцветший до бледно-розового, оказался на месте. На всякий случай дядька Митяй пересчитал и деньги, хотя в тусклом свете дежурного освещения, пробивавшегося через щель приоткрытой двери, это показалось ему непростой задачей.
А зуд, всё усиливаясь, уже тянул старика к выходу. Дежурной медсестры на этаже не обнаружилось: может, спала, может, в крохотной больнице такой должности и вовсе не вводили. Охранник в крохотной будке на первом этаже утробно храпел, прикрыв лицо журналом со сканвордами и фото голых красоток. Дмитрий Юрьевич довольно улыбнулся, обнажив жёлтые пеньки, оставшиеся от зубов. Если у него ещё оставались сомнения в том, что его ведёт некая высшая сущность, то после удачного и удивительно лёгкого побега из больницы эти сомнения пропали.
— Дела у меня… — доверительно сообщил дядька Митяй спящему охраннику и вышел в ночную прохладу.
Утренняя серость вокруг него всё больше и больше наполнялась красками. Звуков становилось всё больше. И зуд, почти что болезненный и невыносимый, пропадал. Он всё ещё накатывал волнами, но каждая из них ощущалась заметно слабее предыдущей. На мгновение дядька Митяй подумал, что он опоздал, и наступивший день смыл своим сиянием болезненную пульсацию гнойника, но отчаяние быстро прошло, уступая место чувству правильности происходящего. Всё шло так, как и должно было идти.
Старик вновь погружался в транс. Прикрыв глаза, он шёл по тихому городку, петлял по пыльным улочкам, ведомый слышимым ему одному зовом. Он даже не мог сказать, сколько бродил по частному сектору, когда внезапно вышел из своего странного состояния. Резко, будто его вытолкнули в реальный мир насильно. Ноги старика подкосились, и дядька Митяй едва не упал на землю, но вовремя облокотился о низкий забор возле палисадника. Прикрыв глаза, он пытался унять заколотившееся вдруг сердце. Сейчас он успокоится и посмотрит, где очутился…
Через улицу громко скрипнула дверь и послышался раздражённый вздох. Дядька Митяй непроизвольно скрючился, прижимаясь к земле. Прищурившись, старик посмотрел на не спавшего в такую рань человека. Андрей Семёнович стоял, торопливо запихивая что-то в рот, на верхней ступеньке крыльца. В правой руке он сжимал грязный целлофановый пакет. Разглядеть с такого расстояния дядька Митяй не мог, но сразу понял, что в пакете еда. Мужчина же тем временем быстро огляделся по сторонам и, не заметив старика, торопливо зашагал к гаражу, будто решившись на неприятное, но важное дело.
49.
Тяжёлая металлическая дверь хлопнула, разбудив Катю. Андрей Семёнович стоял у входа в комнату, глядел отстранённо, словно думал о чём-то, совершенно никак не связанном с запертой в тесной комнатке девушкой.
— Привет, — глухо поздоровался он.
Кусок заплесневелого сыра, чёрствая горбушка чёрного хлеба и покрытая белой слизью колбаса, неделю как позабытая на полке холодильника, стукнулись о дно миски. Твёрдые края хлеба скрежетнули по металлу. Девушка вздрогнула от этих звуков, её бледная кожа, так и не успевшая загореть, покрылась крупными мурашками.
— Третий день пошёл, Катерина. Пора бы уже решать.
Мужчина говорил спокойным, будничным тоном. Словно рассуждал о том, что пора уже снимать созревшие овощи с кустов. Или о том, что самое время начинать собирать вещи для дальней поездки. Пора решать. Пора решать, станет ли она секс-игрушкой и инкубатором его умственно отсталого сына или умрёт. Катя почувствовала, что её сердце, ещё вчера вечером переполнявшееся отчаянной решимостью идти до конца, гулко застучало о грудную клетку. Девушка с ужасом ощутила, что для неё мир сузился до размеров камеры. Они летят в космосе — она и этот страшный мужик, на сей раз заявившийся в одиночестве. Мужик, стоящий у входа и рассуждающий о том, что у неё осталось всего несколько часов на то, чтобы принять самое важное решение в своей жизни. Катины лёгкие судорожно сжались, и из горла вырвался невнятный хрип.
— Чего?
Переспросив, Андрей Семёнович переступил с ноги на ногу и раздражённо поморщился, хлопнув себя по пустому карману брюк: забыл папиросы дома, на кухонном столе.
— Чего ты там бормочешь? Давай это, яснее, а? Воняет у тебя тут.
Последняя фраза хлестнула Катино самолюбие. У неё тут…
— Не надо… — промычала она дрожащим голосом. — Не надо, отпустите…
— Ясно…
Маньяк устало вздохнул и почесал живот. Этим утром он выглядел бледным, почти как его пленница. Сумасшедшая улыбка больше не блуждала по толстому лицу, а руки беспокойно дёргались, то хватая подол застиранного поло, то отпуская его. Неожиданно девушка поняла, что в этот визит он не играет с ней, как во все свои предыдущие появления. Маньяк выглядел усталым и нервным.
Сердце её снова забилось, но на этот раз не от страха: его окрыляла надежда. Неужели они идут по его следу? Не важно кто: поисковики, полиция, семья… Какие причины нервничать могут у него быть, кроме преследования? Наверняка обнаружились зацепки, знаки, нашлись свидетели нападения в лесу. И теперь он, этот жирный боров, трясётся за свою шкуру и шкуру своего безмозглого сынка! Не потому ли он и не привёл его с собой?
И Катя решила рискнуть.
— У вас ничего не получится! — срывающимся голосом выкрикнула она. — Вас найдут и посадят!
По тому, как маньяк вздрогнул и округлились его глаза, Катя поняла, что попала в цель. Ликование поднялось в её душе, но уже в следующий миг эйфория прошла. Андрей Семёнович, побагровев и стиснув зубы, шагнул к ней. Его руки больше не плясали нервно по объёмистому животу: они замерли, сжавшись в пудовые кулаки.
Катя ни на секунду не усомнилась, что мучитель ударит её. Она сжалась в комок, уже чувствуя, как твёрдые, покрытые похожей на чешую костяшки впечатываются ей в зубы, кроша и ломая их. Ей почудилось даже, что она ощущает, как по глотке текут горячие ручейки крови…
Но Андрей Семёнович этого не сделал. В последний миг, уже нависнув над Катей своей огромной тушей, он разжал кулаки. Толстые, похожие на шпалы, руки мужчины вытянулись вперёд, стискивая в кулаках Катины волосы. Позабыв о своей наготе, девушка забилась, пытаясь вырваться и сходя с ума от боли. Но толстяка её сопротивление не впечатлило. Глухо ухнув, он одним рывком поднял девушку над землёй.
Кате показалось, что она слышит треск, с которым скальп отрывается от головы. Ужасная боль захлестнула её. Отчаянно извиваясь, она стучала маленькими кулачками по рукам мужчины, изо всех сил цеплялась за его пальцы, пытаясь разжать их. Но её словно держал памятник, оживший, как в старой сказке про дерзкого мальчишку Нильса. Сквозь ослепляющие вспышки боли она с трудом могла разглядеть, как мужчина, с перекошенным от ярости лицом, подносит её всё ближе и ближе к себе. Его по-лягушачьи выпуклые и неживые глаза пылали первобытной яростью. Девушке даже показалось, что он собирается укусить её за нос.
Размахнувшись, Катя несколько раз изо всех сил пнула своего мучителя в живот, но толстый слой сала надёжно оборонял его. Маньяк даже не покачнулся, не изменился в лице, его тяжёлое дыхание не сбилось.
— Убью тебя… — прохрипел монстр Кате в лицо. — Убью, чёртова сука…
Катя надеялась, что у неё хватит смелости ещё раз выкрикнуть угрозу, пусть это и стоило бы ей жизни. Если уж умирать, то с достоинством. Со всем достоинством, на которое способен человек в её ситуации. Она вдохнула поглубже, но неожиданно для себя самой завопила совсем не то, что собиралась:
— Пустите! Пустите! Пожалуйста!
Голос девушки, от паники ставший по-детски тонким и звонким, прозвучал в камере, как звон разбитого стакана, больно резанув барабанные перепонки. Мужчина замер, скривившись ещё сильнее. И Катино тело снова среагировало без участия мозга.
Она находилась уже куда меньше, чем на расстоянии вытянутой руки от мучителя. Она могла разглядеть каждую капельку пота на его ненавистном лице, каждую волосинку на покрытом трёхдневной щетиной подбородке. С удивлением и почти благоговейным ужасом Катя осознала, что Андрей Семёнович уже совсем скоро превратится в старика, что его борода и виски уже полностью седые. И нейроны её головного мозга среагировали моментально, куда быстрее, чем ей бы того хотелось. Осознание того, что всего через несколько лет жизнь этого мужчины будет полностью зависеть от умственно отсталого паренька, который не способен обслужить самого себя, не говоря уж о старике-отце, электрическим разрядом прошло через её тело. Катя выросла в тепличных условиях, воспитанная старомодной и чувствительной матерью. И последствия этого воспитания проявились в самый ненужный момент…
Жалость, мелькнувшая в душе девушки всего лишь на краткий миг, заставила её руку дрогнуть. И растопыренные пальцы, направленные прямо в глаза мучителя, отклонились в сторону. Мимолётный укол жалости миновал, будто его и не было, но поздно. Ногти, содранные о бетонные стены, обломанные и грязные, сильно оцарапали его лоб и щёки, пустив кровь. Алые капельки набухли в глубоких горизонтальных царапинах и поползли вниз, смешиваясь с едким потом и растворяясь в нём, но этого не хватало для того, чтобы обездвижить Андрея Семёновича.
Издав трубный рёв, он легко, будто тряпичную куклу, швырнул Катю в стену. Воздух покинул её лёгкие с громким кашляющим звуком. Новая вспышка боли, куда более сильная, затопила всё вокруг ослепительным белым светом. Исчезла комната, исчез маньяк. Исчезла сама Катя. Но уже через миг всё вернулось обратно, когда ботинок Андрея Семёновича вломился ей в солнечное сплетение. Он бил просто и страшно: «пыром», как мальчишки пинают мяч на футбольном поле. Его нога так сильно врезалась в плоть пленницы, что на миг ему показалось, что он попросту сломал её, раздробил кости и превратил в кашу внутренние органы.
Но девчонка продолжала цепляться за жизнь. Даже не приближаясь к ней, он мог утверждать это совершенно точно. Ему пришлось приложить огромное усилие, чтобы не поднять её за ноги и не сунуть головой в унитаз. А потом провести несколько незабываемых минут, ногами втаптывая тощее тело в дурно пахнущее отверстие…
Катя лежала на боку, чувствуя, что её легкие с огромным трудом расправляются, впуская в себя мизерное количество воздуха. Болела голова, саднило спину, а грудь и рёбра тупо пульсировали жаром. Ей даже хотелось в этот момент потерять сознание, но она не могла: пресыщенное адреналином тело упорно цеплялось за реальность.
Из-под прикрытых век девушка наблюдала, как прямо перед ней корчится Андрей Семёнович. Мужчину корёжило, словно тысяча демонов разрывала его жирное тело изнутри. Вряд ли он сам замечал, как рычит и воет зверем, то протягивая к своей жертве руки, то отдёргивая их, словно боясь прикоснуться к девчонке.
«Давай уже, добей…»
Ленивая и будто бы чужая мысль появилась у Кати в голове и постепенно исчезла, оставив после себя пустоту. Не возникло даже опасений, что она сказала это вслух, провоцируя мучителя. Но тот, даже если и расслышал, не стал ничего делать. Смачно харкнув на пол, он ладонью потёр лицо, размазывая по нему розоватую смесь крови и пота, и в два шага вернулся к двери. Постоял немного, ожидая, пока успокоится дыхание. Потом Катя услышала смутно знакомый звук: коротко взвизгнула молния на брюках.
— Приятного аппетита… Сука…
И тугая струя мочи с характерным звенящим звуком ударилась о дно миски.
— Сука… — повторил мужчина.
Кате показалось, что он задержался ненадолго у двери, собираясь вернуться и нанести ещё один удар. Но маньяк этого не сделал. Дверь захлопнулась, отсекая крохотный подвал от внешнего мира.
50.
Андрей Семёнович поставил маскирующую вход в подвал пластину на место автоматически, даже не понимая, что он делает. На четвереньках вылез из смотровой ямы и повалился на спину, хрипло дыша и обливаясь потом. Воздух приходилось заталкивать в лёгкие с усилием, как будто он надувал воздушный шарик внутри себя. Колоссальное напряжение разрывало его на части, выворачивало каждый сустав его огромного тела, дёргало каждый скрытый под слоем жира мощный мускул.
— А-а-а… — произнёс он, широко раззявив рот. — А…
Звенящая тишина раннего утра придавила его, как бетонная плита. И чтобы разрушить её, он заорал. Его крик длился, длился и длился. Он, без сомнения, разбудил тех соседей, что ещё спали, но на это мужчине плевать хотел. Плевал он и на то, что теперь о нём подумают, его не пугало то, что он лежит на полу своего гаража, с измазанным кровью лицом и орёт, бессмысленно выпучив налившиеся кровью глаза в потолок. Окружающего мира для него больше не существовало, он мигнул и погас, растворившись в диком вопле.
Но Андрей Семёнович существовать для окружающего мира не перестал. И потому дядька Митяй, успевший подкрасться к ветхим воротам и прижаться подбородком к верхней перекладине, чтобы лучше видеть участок, испуганно вздрогнул, охнув и едва не потеряв равновесие. Сперва он даже не понял, что этот чудовищный вопль издаёт человек, и первая его мысль была о Звере.
— Так-то Зверь и есть… — пробормотал городской сумасшедший.
Ноги сами понесли его в сторону дома Валентина Георгиевича, но старик заставил себя остановиться. Он не знал точно, отчего так вопит спрятавшееся под личиной человека чудовище, но понимал, что есть вероятность того, что именно сейчас в гараже идёт бой. Возможно, именно сейчас Зверь рвёт на части девчонку, а та каким-то образом сумела причинить боль своему противнику…
Развернувшись на месте так быстро, как позволяли измученные артритом суставы, Дмитрий Юрьевич заковылял к воротам. Открыть их оказалось проще простого: просунуть руку между металлических прутьев, подцепить крючок… Створка распахнулась с противным скрипом, и именно этот резкий звук обратил внимание дядьки Митяя на то, что в воздухе снова разлилась утренняя тишина. Неестественная тишина, как перед бурей.
Стиснув зубы, чтобы дрожащий подбородок не выдавал его страха и волнения, дядька Митяй как мог быстро поковылял к покрашенному облупившейся зелёной краской гаражу. Сейчас он войдёт туда и… Что он будет делать, если увидит лежащий на верстаке труп Кати, вскрытый и наполовину разделанный, как свинья на бойне, он не знал. Даже не задумывался об этом. Перед ним рисовалась чёткая картина того, как он хватается за влажную от росы ручку двери и рывком распахивает её, а дальше начиналась сплошная чернота.
Ему оставалось всего шаг или два до гаража, когда дверь, которую он собирался открыть, распахнулась сама. И старик оказался лицом к лицу с Андреем Семёновичем. Со Зверем, в этом он больше не сомневался. Слабый вздох сорвался с губ старика и растворился в стремительно теплеющем воздухе быстрее, чем достиг ушей Андрея Семёновича.
Мужчина выглядел ужасно. На лице красовался боевой индейский окрас. Царапины, продолжавшие кровоточить, делили его лицо на две неравные половины. Одежда, грязная и насквозь мокрая от пота, прилипла к телу, под мышками и на животе расплылись огромные пятна. Но хуже всего выглядели глаза. Тусклые и неподвижные, словно их обладатель скончался уже несколько дней назад и продолжает ходить по земле лишь по инерции, раз за разом совершая привычные действия. И дополнял это впечатление запах. Мерзкий запах разложения, тухлого мяса, дерьма и беспощадного, животного страха.
Дядька Митяй отшатнулся от неожиданно встреченного чудовища. Старик раскрывал и закрывал рот, силясь не то закричать, не то заговорить с мужчиной. Содрогнувшись, Дмитрий Юрьевич попытался спастись, отступая назад и держа перед собой скрещенные на уровне лица предплечья, словно щит.
Не переменившись в лице, Андрей Семёнович сделал два неторопливых шага и выбросил руку вперёд. Это даже сложно было назвать ударом: мужчина не вкладывал в него ни силу, ни вес. Но для древнего старика хватило и этого: пудовый кулак попросту снёс тонкие хрупкие руки дядьки Митяя. Костлявые предплечья врезались в его лицо, и он рухнул на колени с тихим стоном. Из разбитого носа двумя ручейками побежала кровь.
Андрей Семёнович, всё ещё не осознававший происходящего, застыл перед своим противником в неестественной позе. Со стороны могло показаться, что он стоит, пытаясь понять, не нужна ли дядьке Митяю помощь, и одновременно разминает кисть правой руки, двигая ей за спиной… Он искал нож. Широкий хищный клинок, закреплённый на деревянной ручке, обычно висящий в чехле у него на поясе. Нож, который по чистой случайности остался лежать на столе рядом с пачкой сигарет.
Не вставая с колен, дядька Митяй отшатнулся от мужчины. Зуд снова дёргал все его мышцы, заставляя дрожать и кривить лицо. И в этот раз вместе с зудом пришла паника. У него больше не оставалось сомнений в том, кем является Андрей Семёнович, и старик с ужасающей чёткостью понял, что не в силах бороться с таким чудовищем. Нелепо перебирая длинными, как у паука, конечностями, он пополз к выходу с участка. Ему пришлось повернуться к Андрею Семёновичу спиной, и каждую секунду он ожидал удара, вжимая голову в плечи.
Но удара не последовало. Старик не видел, что стоявший над ним мужчина, сомнамбулически покачиваясь, повернулся к дому и, с трудом переставляя ноги, зашагал прочь. Скуля и размазывая кровь по лицу, старик выполз за пределы участка. На дороге он почувствовал себя увереннее. Он не видел этого, но знал, что во всех ближайших домах затрепетали края занавесок, приподнятые руками живущих в них старух. Даже если Зверь убьёт его сейчас, отмыться у монстра уже не получится. Так или иначе, дядька Митяй победит.
Окрылённый этой мыслью, старик поднялся на ноги и повернулся лицом к дому Андрея Семёновича. Он готовился умереть достойно, и вид пустого участка шокировал его куда больше, чем шокировал бы вид мужчины, занёсшего над ним кулаки.
— Хитрая скотина…
Дмитрий Юрьевич понял, что маньяк ухитрился не допустить роковую ошибку.