Пять лет спустя
Две машины — темно-красный «рено», кряхтящий и чихающий, будто от простуды, и золотистый «ниссан», маленький и юркий, как ящерка — встретились на подъезде к большому двухэтажному коттеджу, сложенному из белого кирпича. И одновременно повернули к его воротам. Те — массивные, кованые, висящие на белых кирпичных столбах, один из которых служил опорой для калитки — были заперты. Но за ними шумела и торопилась жизнь: басовито лаяли собаки, слышались детские голоса, белые клубы дыма поднимались из трубы небольшого кирпичного строения, стоящего неподалёку от дома. А над забором из бордового профнастила, посеребрённые ярким июльским солнцем, топорщили ветви вишнёвые деревья, сплошь усыпанные крупными багровыми ягодами. Пахло дымком, цветами и свежескошенной травой.
— Мы первые, первые! — открыв заднюю дверь «ниссана», завопили мальчишка и девчонка, погодки лет восьми-девяти. Толкаясь, выбрались из машины и заплясали-запрыгали перед «рено», высоко задирая загорелые ноги в джинсовых шортах, выбивая озорную дробь подошвами сандалет. Водитель «рено» — смуглый полнотелый мужчина, похожий на Лосяша из «Смешариков» — что-то достал из-под козырька над водительским сиденьем, сделал им большие глаза, и поднял руки в шутливом жесте «сдаюсь». Симпатичная женщина, нетерпеливо ерзавшая на соседнем сидении, рассмеялась, тряхнув рыжими волосами. За её спиной сидел светленький мальчик лет пятнадцати, а по бокам от него моложавая дама с пшеничными волосами, уложенными в «бабетту», и мужчина чуть старше неё, смуглый, с армейской выправкой и деревянной тростью в руках. Рыжая что-то сказала им, и приехавшие начали выгружаться из машины, вытаскивая пакеты и сумки с подарочными коробками.
— Костик, Дашка, ведите себя прилично! — выйдя из-за руля «ниссана», крикнула высокая женщина, сверкнув из-под иссиня-черной кукольной чёлки точно такими же глазами-маслинами, как у скакавших на площадке детей. Лёгкий цветастый сарафан открывал её плечи и ноги, покрытые южным загаром. Схватившись за голову, она умоляюще сказала Лосяшу и его спутнице: — Купченко, дорогие мои, надерите им уши, а то я не достаю! Здрасьте, Инесса Львовна, Иван Сергеич! Павлик, привет, ты опять вырос!
— Яночка, а если бы ты вышла замуж за меня, наши дети были бы толстыми и неповоротливыми, как я, — заявил Купченко, выкатившись из машины и одергивая рубашку-поло, складками собравшуюся на его солидном пузике. — И не скакали бы, будто две лягушки.
— Лягушка, лягушка! — захохотал Костик, тыча пальцем в сестру.
— Сам лягушка! — завопила она, шутливо толкая брата в плечо. — Абаж!
— Тихо! — гаркнула Яна, выволакивая с заднего сиденья громадный пакет, сквозь полупрозрачные стенки которого виднелась коробка с кухонным комбайном. — А то скажу тёте Тане, что вы мечтаете прополоть две грядки с морковкой! Вы же знаете, она ни в чем не может вам отказать.
— Тётя Яна, не надо, мы будем играть в «монополию», я привез из дома, — показывая плоскую коробку, сказал Павлик, поправляя белую рубашку, заправленную в парусиновые брюки. Дашка и Костик бросились к нему, завертелись рядом.
— Ох, Павлик, какой ты молодец! — с облегчением сказала Яна, и повернулась к рыжеволосой женщине. Окинула профессиональным взглядом её животик, выпирающий из-под лёгких складок ярко-синего платья, и спросила с улыбкой: — Как наша девочка? Шевелится уже?
— Прыгает, бегает и танцует — по крайней мере, у меня именно такое ощущение, — улыбнувшись в ответ, призналась Тамарочка, поглаживая живот. — Вся в меня, такой же живчик. Может, хоть умом пойдет в Витьку? Кстати, можешь его поздравить, защитился.
— Да, я теперь кандидат медицинских наук! — подхватил Купченко. — Спасибо Ивану Сергеевичу, помог.
Пожилой мужчина с тростью пожал плечами:
— Вам, Виктор, сам Бог велел педиатрией заниматься. Я уж так, чтобы скучно не было.
— Не скромничай, Ваня, — сказала Инесса Львовна, придирчиво оглядывая его светлый костюм. Стряхнув с лацкана что-то, незаметное чужому взгляду, она огладила на себе льняное платье канареечного цвета, с белой отделкой на рукавах. Поправила на шее янтарный кулон, и обратилась к присутствующим: — Ну что, все готовы?
— Да! — хором крикнули дети, первыми понеслись к калитке, и, распахнув её, влетели внутрь. Остальные вошли следом.
Во дворе, под крышей белой кованой беседки, уже топорщил белоснежные оборки скатерти длинный стол, уставленный тарелками и блюдами. Рядом, в длинном кованом мангале, высоко полыхали дрова. Вокруг раскинулся зелёный газон — аккуратно подстриженный, с пёстрыми куртинами петуний и цветущими кустами гортензии, клонящей к земле белоснежные шапки. Чуть поодаль стоял большой надувной бассейн, а рядом с ним — игровая площадка: яркий квадрат песочницы, высокая горка, стилизованная под ушастую голову слонёнка, столб с баскетбольной корзиной, и сложное переплетение турников и лесенок. Двор был непривычно пустым, лишь у тропинки, выложенной желтым плитняком, лежал позабытый мяч. Никого не было и на дорожке, ведущей к дому — только за открытой дверью слышалось треньканье пианино. А на пороге сидел одноглазый кот — коричневый и здоровый, как бобёр.
— Хозяева-а! — крикнула Яна, и пошла на звук голосов, доносящихся со стороны сада — судя по всему, именно туда уже удрали её дети и Павлик Купченко. Остальные гости двинулись за ней. А из-за угла дома, явно встречая их, вышла девочка лет четырнадцати — высокая, тонконогая, в синих туфельках и нарядном бирюзовом платье, подпоясанном белым ремешком. Её русые волосы, уложенные в затейливую причёску, короной поднимались над высоким лбом, голубые глаза смотрели приветливо и немного смущенно.
— Катюша, здравствуй! — сказала Яна. — А где родители?
— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, — чинно сказала девочка. — Мама в дом пошла, Василька переодеть. И Юля с Серёжей там, к ним учительница музыки приехала, но они уже заканчивают заниматься. Папа с Игорьком и Мишкой в бане, учит их дрова подбрасывать. А мы с девочками решили Алле Петровне помочь.
— Ну вот, говорила я, что мы рано приехали, — покачала головой Инесса Львовна.
— И ничего не рано! — воскликнула девочка. — Мы все вас очень ждали, с утра готовились!
— Ой, Инесса Львовна, ну мы же здесь, как дома, — махнула рукой Яна. И сказала девочке: — А где Петровна-то, на огороде?
— Ага. Поливает.
Миновав роскошные кусты бордовых и желтых шток-роз, они вошли в калитку белого дощатого заборчика, отделявшего двор от огорода. Тот был большим и роскошным: обильно зеленели высокие грядки с зеленью, кабачки и тыквы раскинули лопушистые листья, на кустах смородины краснели гроздья ягод. А две огромные теплицы, стоящие рядом, были окружены картофельными зарослями. По периметру огорода росли деревья: груши, яблони, сливы, из зелёной листвы выглядывали крепкие плоды: желтые, сизые, красные. Алла Петровна стояла над свекольной грядкой с синим шлангом в руках, и водила искрящейся водяной метлой по мощной, зелёной с рубиновыми прожилками, листве. Серый пёс, похожий на кавказца, лежал у её ног, вывалив розовый язык. Другой — остромордый, рыжеватой масти — сидел возле летней детской коляски, в которой мирно спала, посасывая пустышку, годовалая девочка в розовом костюмчике. Пышный белый бант в её коротких волосиках был чуть поменьше головы. При виде гостей кавказец тихо гавкнул и поднялся на ноги, едва не сбив двинувшуюся вдоль грядки Петровну.
— Да что ж тебе не лежится, оглоеду! — в сердцах сказала та, и, обернувшись, увидела гостей. Тут же бросила шланг и заспешила навстречу, радушно улыбаясь: — Приехали уже? Ой, как хорошо! У меня как раз пирог поспеть должен! А Юра с мальчишками шашлык сейчас будут ставить, угли наверняка готовы.
И закричала, обернувшись к двум теплицам — в одной тянулись вверх огуречные плети, за стеклом другой виднелись помидорные заросли с красными пятнами плодов:
— Девочки! Пойдёмте к столу!
Из тепличных джунглей вышли четверо: смуглые кареглазые близняшки в белых футболках и летних джинсовых комбинезонах тащили белое ведро, доверху наполненное огурцами, а рыженькая девочка-подросток в пышной красной юбке и белой блузке несла в одной руке прозрачный пакет с помидорами, а другой вела шестилетнюю сестру, одетую в зелёный сарафанчик. На лице малышки блестели очки, одно стёкло было залеплено лейкопластырем.
Подойдя к гостям, девочки поздоровались. Купченко присел перед малышкой, шутливо нажал на носик-кнопку, и она, засмеявшись, обхватила его за плечи. Он обнял её в ответ, но потом отстранился и спросил, осторожно снимая с неё очки:
— Ну что, Люсенька, как твой глазик поживает? — И удовлетворённо сказал, глядя, что косинка в её левом глазу стала почти незаметной: — Очень хорошо! Иван Сергеевич, гляньте!
Пожилой мужчина склонился к девочке, присмотрелся.
— Татьяна была права, когда решила отказаться от этой операции, — кивнул он. — Глазодвигательные мышцы окрепли, ребенка не пришлось травмировать. И Люся молодец, послушно носила очки.
— Она и упражнения делала! — похвасталась рыженькая девочка. — Мы с ней трижды в день по полчаса занимались!
— Умница, Оля. Считай, спасла сестрёнку, — похвалила Тамарочка.
— А мы урожай собрали, мама научит нас солить, — сказали смуглолицые близняшки.
— Лиза и Саша, ведите гостей к столу, негоже некормлеными держать, — заторопила их Алла Петровна. — А я сейчас, только Настю заберу.
И она засеменила к коляске, повезла её вслед за гостями — плавно и осторожно, чтобы не разбудить спящую в ней девочку. Рыжий и серый псы плелись следом, вяло помахивая хвостами — было жарко.
У беседки, возле мангала, виднелась высокая фигура Залесского, одетого в джинсы и свободную рубашку светло-бежевого цвета. Он раздался, раздобрел, в тёмной шевелюре поблескивали серебряные нити, только взгляд был таким же внимательным, цепким. Но лицо будто стало моложе: может быть, таким его делало выражение умиротворённости, как у человека, получившего от жизни всё, что хотел. Или еле заметная улыбка, которая то и дело мелькала в глазах, когда он посматривал на двух мальчишек, нанизывавших куски мяса на шампуры. Один был сероглазым, с выгоревшими русыми волосами, лет десяти на вид, второй помладше, чернявый и цыганистый, с быстрым внимательным взглядом. Что-то говоря им — по-видимому, советуя — Залесский деловито ворошил кочергой угли, разбивая прогоревшие поленья её острым концом.
— Юрка, ты, никак, мамонта задрал? — ахнула Яна, глядя на огромный таз, полный маринованного мяса.
Обернувшись, Юрий улыбнулся — широко, радостно.
— Считай, что двух! Семья-то большая, — ответил он, обмениваясь рукопожатиями с Купченко и Иваном Сергеевичем. Галантно поцеловал руки Яне, Тамарочке и Инессе Львовне, пригласил: — Прошу за стол, отведать наших разносолов!
И подмигнул девчонкам:
— Тащите с кухни всё, что наготовили, и зовите всех. А я за мамой схожу.
— Игорь, Миша, мы к вам, помогать! — сказал подошедший Павлик Купченко, а Янины дети тут же схватили шампуры и, хихикая и пихаясь, начали нанизывать мясо. На дорожке, ведущей от дома, показались девочки, несущие блюда. Близняшки поставили на стол молодую картошку, малосольные огурчики и запеченные овощи, рыженькая Оля — селёдочницу с «шубой», Катя — большое блюдо с оливье, и даже маленькая Люся тащила поднос с нарезанным хлебом. За ними, неся тарелки с овощной и мясной нарезкой, шла полненькая розовощекая Юля и высокий, стриженый под ёжик, Серёжа — те самые, чью игру на пианино гости слышали, когда только вошли во двор.
Расставив тарелки, дети уселись за стол. Возня у мангала тоже кончилась — длинный ряд шампуров теперь лежал над углями, исходя жарким мясным паром, а мальчишки и Янина Дашка унеслись к летнему душу, мыть перепачканные маринадом руки. Зато место ребятни заняли четвероногие — собаки уселись рядом с мангалом, а одноглазый кот Микрик вместе с черно-белой Мусей запрыгнули на перила беседки и оттуда стерегли шашлыки.
— Ну, расскажите, как вам живется? — спросила Инесса Львовна, и дети начали говорить, наперебой хвалясь достижениями этого большого семейства. Оказалось, что Катя увлеклась вышиванием, когда мама купила несколько специальных наборов — и первая вышивка уже готова. Юля решила, что с сентября будет играть на скрипке, а не на пианино. А Серёжа наоборот, делает успехи на фано, и уже решил после школы поступать в консерваторию. Люся готовится идти в первый класс, и старшие поочередно занимаются с ней, так что она хорошо читает и считает. Оля увлеклась кулинарией, уже самостоятельно запекала курицу, всем очень понравилось. Игорь с Мишкой записались в секцию футбола, участвовали в двух матчах, причем Мишка прекрасно стоит на воротах, а из Игоря выйдет отличный бомбардир — удар у него пушечный. И это все видели, потому что на матчи ездили сообща, поболеть за своих. Близняшки Лиза и Саша занимаются на станции юннатов: Лиза увлеклась селекцией гладиолусов — хочет вывести новый сорт, а Саша ухаживает за лошадями и понемногу обучается верховой езде. Правда, станция далековато, но папа сказал, будет возить хоть каждый день, лишь бы занимались. А ещё они все семьей недавно ездили на рыбалку, брали палатки и стояли на реке три дня — ох и здорово было! Готовили на костре, сидели у огня до ночи, так же, как в прошлом и позапрошлом году. Правда, в этот раз погода не такая хорошая была, но всё равно им понравилось. А ещё Настя начала ходить и лезет во все шкафы, сейчас за ней глаз да глаз. Вот сегодня с утра мама с папой смеялись, какой она порядок в постельном белье навела — всё на пол повыкидывала! А ещё Васильку подарили трёхколёсный велосипед, и теперь он с него слезать не хочет, даже в ванную на нём ездит, когда надо готовиться ко сну. А ещё они сделали дома выставку поделок, а ещё Алла Петровна учила их печь пряники и раскрашивать их глазурью, а ещё у Муси родились котята, но их уже раздали, а ещё…
Ребятня галдела, гости еле успевали вставлять восхищенные реплики, вернувшиеся после мытья рук Игорь, Миша и Янины дети возились с шашлыками: хором считали до двухсот, а потом поворачивали мясо другой стороной к углям — так научил Залесский. Иногда сбивались, и, поспорив, и похихикав друг над другом, начинали сначала. От мангала плыл одуряющий мясной запах, и заискивающее собачье повизгивание. Коты ждали молча, с недовольными минами: уж очень сильно эти двуногие затянули с обедом. Но внимания на них никто не обращал.
Наконец, из двери дома выплыла Алла Петровна, гордо держа перед собой гигантский рыбный пирог, распластавшийся на огромном подносе. Залесский шел за ней, нёс на сгибе локтя заспанного мальчугана лет четырёх — взъерошенного, в шортах и рубашонке с распахнутым воротом. Он невероятно походил на Юрия: та же линия рта, те же тёмные бровки и янтарные глаза. В другой руке Залесский нёс ярко-оранжевый трёхколёсный велосипед — легко, будто игрушку. За хозяином, распушив задранный хвост, шествовал белый кот Тимоша. А за ним появилась пожилая женщина — голубоглазая, с каштановыми волосами, завивающимися в тугие спиральки, в начищенных до блеска туфлях и отглаженном серо-голубом платье с белым кружевным воротничком. Она шла медленно, приволакивая левую ногу и опираясь на деревянную трость.
— Алевтина Витальевна, садитесь, пожалуйста, — Залесский отодвинул для неё стул. И сказал уже громче: — Прошу прощения, наша мама задерживается, кормит маленькую. Она просила начать без неё, тем более, что детям давно пора обедать.
И потянулись к тарелкам руки, засверкали вилки, вспенилось шампанское, а Серёжа с Катюшей, надев фартуки, разливали по кружкам вишнёвый компот. Яна встала, держа в руке наполненный фужер:
— Дорогие мои! Я хочу сказать первый тост, — заявила она, обводя глазами притихшее сборище. — Но сначала — подарок… Вить, давай!
Купченко кивнул и вынул из пакета нечто плоское, прямоугольное, завёрнутое в дизайнерскую бумагу. Протянул Залесскому:
— Открывай, глава семьи!
Передав сына рыжеволосой Оле, сидевшей рядом, Юрий взял подарок в руки и удивлённо поднял брови — в свёртке было что-то тяжелое. Он разорвал бумагу, и дети, привставшие с мест от нетерпения, увидели, как блеснули позолоченные буквы на тёмном металлическом фоне.
— Спасибо! — искренне сказал Залесский, и, улыбнувшись, поднял подарок над головой. Это оказалась табличка в красивом кованом обрамлении. Крупная надпись на ней гласила: «Семейный детский дом «Созвездие». Нас много, но мы — одна семья!» И ниже, буквами поменьше: «Победитель конкурса «Лучший семейный детдом Московской области».
— Уррраааа! — завопили дети, и захлопали — даже маленький Василёк зашлепал ладошками, улыбаясь и показывая всем дырку на месте верхнего зуба.
— Ну вот, собственно говоря, — продолжила довольная Яна, — мы поздравляем вас с победой в конкурсе, зная, что она досталась вам абсолютно заслуженно. И мы гордимся тем, что дружим с такой большой и крепкой семьей! Желаем вашему дому и дальше оставаться таким же теплым, светлым, наполненным счастьем и любовью. Ура!
Она отсалютовала фужером, и над столом снова понеслось «Уррраааа!», и сдвинулись бокалы с компотом, звякнули фужеры с шампанским, и даже собаки залаяли радостно, хотя вряд ли понимали, в чем дело. А Яна, залпом проглотив шампанское, под шумок выскользнула из-за стола и пошла в дом — туда, где её лучшая подруга кормила свою маленькую дочку.
Она застала Таню на кухне — та пристроилась у стола, дуя на ложку с куриным супом, и пытаясь накормить девчушку в розовом костюмчике, ту самую, что спала в коляске, когда приехали гости. Сейчас она сидела на высоком детском стульчике, и, запустив пятерню в бант, сосредоточенно стягивала его с головы. Татьяна изменилась: похудела, черты лица заострились, тени под глазами стали гуще. Но эти глаза сияли, и было в них что-то — спокойствие, мудрость, счастье?… — то, что делало её повзрослевшей, по-настоящему зрелой. Оттянув широкий ворот синей блузки, обмахиваясь им — на кухне было душно, жар шел и от плиты, и из открытого окна — она приговаривала:
— Вот Настюша супчик съест — и вырастет большая-пребольшая! А потом за маму съест, и за папу, и за бабу Аллу, и за Олю, и за Серёжу…
Она обернулась, услышав шаги подруги, и сказала с улыбкой:
— Знаешь, Янка, так хорошо, когда много детей — пока всех перечислишь, тарелка опустеет!
Яна нагнулась, поцеловала её в щёку, ощутив аромат духов. Устроилась на стуле напротив, и сказала, кивнув на девочку:
— Наконец-то могу познакомиться с твоей принцессой! Столько времени прошло с тех пор, как мы вот так вот могли сесть и поболтать.
— Ну, я надеюсь, ты счастлива в своём Краснодаре? — в глазах Татьяны зажглись лукавые огоньки. — А ведь не хотела уезжать.
— Да, не хотела. Дура была, — легко согласилась Яна. — И да, счастлива. Дети при мне, работа… И, знаешь, может быть, я скоро снова выйду замуж!
— Серьёзно? — обрадовалась Таня. — Это же здорово! Надеюсь, за Виталия?
— За него. А если бы не переехала, не встретились бы… Ну да ладно, мне и так стыдно, что я тебе о нём все уши по скайпу прожужжала. А ведь болтали всё это время урывками. Но я понимаю — дети, времени нет… Ты давай, расскажи, как сама? Как в роли многодетной мамы?
— Янка, да конечно, непросто, — ответила Таня, скармливая дочке очередную ложку супа. — Пока продали свои дома, пока нашли этот. Опять же, перестроить кое-что было нужно, территорию для детей переделать, микроавтобус купить. Ладно хоть аптеки удалось продать за хорошую цену, а недвижимость я оставила, теперь и с аренды деньги идут. Всё же очень дорого, а ребят обуть-одеть надо, образование дать, на отдых свозить… Так вот, стали семейный детдом организовывать — и начались эти мытарства с бумажками, а тут и я забеременела, сложнее стало. Потом стали детей брать, все эти суды, усыновления… Плюс к тому, у каждого ребенка свой характер, привычки, к каждому нужно свой подход найти. И судьбы ведь непростые.
Татьяна помолчала, взгляд затуманился от воспоминаний:
— Катюшка, первая наша девочка, с семи лет по детдомам, а пока родителей прав не лишили, успела насмотреться и на пьянки, и на драки… Ей десять было, когда мы её взяли. Так она всё боялась, что обратно отдадим, жалась ко мне, старалась угодить. Я уж, как могла, объясняла, что она полноправный член семьи, учила своё мнение отстаивать, желания выражать.
— А ведь это она нас встретила, — заметила Яна. — Красивая девочка.
— После неё мы Юлечку забрали, — кивнула Таня. — Видела её? Полненькая такая, пианистка наша. Ей было семь, когда родители погибли. Юля полгода у тётки родной пожила, у той дом на параллельной улице, почти соседка наша. Но она как поняла, что дотация на ребенка небольшая, так и пришла к нам: заберите, мол, а не то в детдом оформлю. А Юля девочка творческая, и очень ранимая, чуть что не по ней — сразу в слёзы, даже убежать пыталась. Мы с Юрой очень старались, чтобы она себя у нас хорошо почувствовала, чтобы не думала, будто мы тоже детей из-за денег берём, а строгость наша от нелюбви — поняла в итоге, что мы стараемся ко всем одинаково относиться.
— Баба! — сказала Настя, и потянулась к банке яблочного пюре, стоящей на краю стола. — Ба-ба-ба-ба-ба!
— А вот супчик доедим, потом пюре твоё любимое скушаем и пойдём к бабе, — ответила ей Татьяна, и промокнула слюнявчиком дочкины губки. Сказала Яне, довольно хохотнув: — Аллу Петровну любит до безумия, всё баба, да баба… И та Настюшку с рук не спускает. Я уж протестовать пыталась, тяжелая ведь — а у Петровны спина больная. Но та и слышать не хочет.
— А тётя Аля, я смотрю, тоже с вами живёт?
Татьяна кивнула, сунула дочке в рот ещё одну ложку супа. Принялась объяснять:
— Понимаешь, изначально не заладилось у них с Волеговым. Никак не могла простить ему смерть Натальи. Его винила почему-то. Она, если честно, странноватая — но с годами помягче стала. С детьми возится по мере возможности — здоровье-то до конца не восстановилось. Общаться стала нормально, а то ведь после больницы всё молчала, переживала своё горе. Мне кажется, Петровна хорошо на неё влияет. Она же постарше тёти Али, и характер другой — бойкий, мудрости в ней больше. И вот Петровна всё внушает ей, что грех на Волегова обижаться. Ну и прогресс налицо: тётя Аля уже два раза к Сергею с Анютой ездила, жила у них по несколько месяцев. А теперь вот тоже их ждет, хочет уехать уже навсегда. Всё-таки там Вика, подросла она, скучает по бабушке. А здесь Петровна будет по ней скучать… Они же постоянно вдвоем, всегда находили, о чем поговорить. Но если выбирать между ней и детьми, Петровна всегда с малышами.
— Ты говоришь, она Настюшку очень любит. А к другим детям как? — поколебавшись, спросила Яна.
— Ты знаешь, она молодец, — с любовью сказала Татьяна. — Ко всем, будто к родным внукам, относится. А ведь дети непростые у нас. Мишку мать била и в тёмном чулане запирала, вот до сих пор расхлёбываем, энурез лечим. У Игорька тоже судьба не из лёгких — отец на его глазах погиб, со скалы сорвался, когда они в горы ходили. А мать через несколько месяцев с собой покончила, Игорь из школы вернулся — а она висит… Нервный мальчишка, вспыльчивый очень. Мы сначала думали, не справимся. Но ничего, притёрлись. Помогло ещё и то, что они с Мишкой очень сдружились, вот прям не разлей вода. Нет, иногда и подраться могут, и пошуметь, но Юра с ними разговаривает, занимается постоянно. В футбол записал, чтобы энергию в мирное русло направить.
Она вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони:
— Ох, жарища… Ну так вот. Лиза и Саша, близняшки наши, тоже девочки непростые: их мать-алкоголичка заставляла деньги зарабатывать, и они с её сожителем по электричкам попрошайничали. Ни в детский сад, ни в школу не ходили, пока их полиция не забрала. Им тогда по девять лет было. Так они даже читать не умели, представляешь? Я с ними школьную программу за первый-второй класс сама прошла, так они умнички такие, всё на лету схватывают. Прошлым летом сдали экзамен и сразу пошли в третий класс. Ты не представляешь, как мы с Юрой радовались! Да и для них это, как победа. Но ленятся. К тому же, нет привычки учиться, усидчивости не хватает. И в середине третьего класса съехали обе, особенно по английскому. Но мы репетитора наняли, справились. Кстати, с этим репетитором и Серёжка занимается, и Катюшка. Просто у них склонности к языкам есть, вот мы и стараемся развивать. Других детей не заставляем.
— Серёжа — это старший?
— Да, Моцарт наш, — улыбнулась Татьяна, открывая банку пюре. Увидев это, Настя оживилась, забарабанила ручками по деревянным перилам детского стульчика. Таня сунула ей в рот полную ложку, и на личике девочки появилось такое искреннее выражение блаженства, что Таня и Яна рассмеялись в голос. И Татьяна продолжила рассказывать: — У Серёжи сильный музыкальный дар, он уже сейчас очень сложные произведения играет. Абсолютный слух, может подобрать любую мелодию. Судьба — не приведи Господь. Представляешь, родился в семье сектантов. Те жили где-то в Сибири, в тайге, у них там община своя была, никаких благ цивилизации, всё по старинке. Я не знаю, что там за вера, но когда у этих сектантов ребенок рождается, его отдают в общий дом. И воспитывают сообща, так что он даже не знает, кто его родные мама и папа. Учат только молитвам и домашнему труду: дрова колоть, за скотиной ходить и так далее. А за любую провинность лупят до полусмерти.
— Кошмар какой! — воскликнула Яна.
— Вот-вот, — кивнула Таня. — Но это ещё не самое страшное. В десять лет у них что-то типа обряда посвящения во взрослость: отвозят детей за несколько километров от дома, кто вернётся — тот молодец, кто в тайге сгинет — о том и не плачут. И Серёжу так увезли. Он до общины не дошел, заблудился, несколько дней бродил по лесу, вот благо, лето было — не замерз, и на подножном корме смог продержаться. А потом каким-то чудом вышел к реке, по которой туристы сплавлялись. Они его и подобрали. Среди туристов был Юрин напарник по адвокатской конторе, ну ты помнишь его, наверное? Андрей Кузьменко. Серёжу в приёмник-распределитель сдали, а Андрей нам позвонил, рассказал про него. Вот мы и забрали.
— Жуть какая! А секта эта? Нашли их?
— Даже не знаю. Но я рада, что Серёжка к нам попал. Знаешь, если бы он раньше начал заниматься, сейчас уже, наверное, с концертами бы гастролировал. А так его почти с нуля социализировать пришлось, учить всему — он ведь даже автомобилей боялся. Но ему Оля, рыжик наш, здорово помогла. Она-то к нам чуть пораньше переехала. И хоть младше Серёжки, а опекала его, как старшая сестра. Но и он на неё здорово повлиял. Она ведь подворовывала раньше, голодное детство сказывалось. Мать с отцом так пили, что в доме даже хлеба не было. Вот она сначала у них из карманов мелочь таскала, потом, как в школу пошла, стала в раздевалке шарить, и в сумках у одноклассников. Поймали, когда сотовый телефон украла. Поставили на учет, семью на контроль взяли — а толку! Пока родителей прав не лишили, она привыкла воровать. Даже когда к нам попала, и досыта стала есть, одетая-обутая — все равно деньги таскала: на жвачку, мелочи всякие. Мы года два боролись с этим делом, говорили — попроси, не откажем. К психологу с ней ходили. Он поработал с ней, конечно, но больше всего помог Серёжа. Представляешь, сказал, что воров не уважает, что у них всегда руки грязные — потому чужое и липнет. И всё, Ольгу как подменили, тьфу-тьфу-тьфу…
Татьяна сплюнула через левое плечо и усмехнулась:
— Знаешь, их уже одиннадцать у нас, мы с Юрой даже не думали, что столько будет. Казалось — ну четверо, пятеро, справиться бы… А выяснилось, что когда детей много, с ними даже проще. Конечно, ещё и потому, что они не малышами к нам попали. Кроме Люси — ей было четыре годика. Вот её вообще полиция на улице нашла: ни документов, ни каких-то следов, кто родители… Думали, найдутся родственники — но никому эта девочка не нужна, как оказалось. Похоже, просто бросили ей. Вот как так можно? А у неё со здоровьем неладно, глазик косит, зрение плохое, головные боли… До судорог бывало, знаешь, как мы за нее переживали? Сейчас уже лучше, конечно. Боремся. Она ведь наша дочка.
— Танюш, ты обо всех рассказала, кроме своих, — напомнила Яна.
— Да просто не дошла до них ещё, — развела руками Таня. — И потом, они все мои, понимаешь? И то, что я Василька с Настюшей выносила и родила, особо ничего не изменило. Ты же помнишь, я Васей сразу после свадьбы забеременела, ему уже четыре сейчас. Имя своё вполне оправдывает — Юра говорит, весь в прадеда-генерала. Уже сейчас командовать любит, но послушный, понимает, что такое дисциплина. И соображает хорошо, жадный до знаний — я бы так сказала. В общем, порода Залесских во всей красе. А Настюшка — сама видишь, вон какая растет: светленькая, в меня. Я её, конечно, люблю безумно — но и безумно боюсь, что её избалуют. Дети ведь с ней все по очереди нянчатся, и гуляют, и играют. Я не заставляю, они по доброй воле. Настя же забавная, как все малыши… Но упрямая, в мою породу пошла.
— Степановна-то Настю и Васю видела? — осторожно спросила Яна. — Родные внуки, всё-таки. Она же против приёмных была…
— Нет, Яна, — спокойно ответила Таня. — Ни мы к ней, ни она к нам. Понимаешь, её ведь не устраивает, как я живу. А меня не устраивает другая жизнь. Так что… мы все имеем право выбирать.
Яна молчала, подперев рукой щеку. Невольно вспомнилось, как Елена Степановна приходила к ней, когда Таня была в Новороссийске. Как умоляла найти дочь, выглядела по-настоящему взволнованной… И всё равно: когда Таня сделала по-своему, открыв этот детдом, мать от неё, по сути, отказалась. Так что же тогда стояло за этим волнением, просьбами — едва ли не слёзными, показавшимися такими искренними? Неужели пришла по настроению, как говорится, туда, куда флюгер повернулся? А сейчас будто наказывает дочь за непослушание — своим молчанием, отстранённостью, показным равнодушием. Или действительно настолько равнодушна к своему ребенку, появившемуся на свет вопреки материнской воле?
— Слушай, а мне мама говорила, что объявление в газете видела, — вспомнила Яна. — «Шью на дому», и телефон Степановны. Видать, опять работать пошла.
— Ну, она привыкла к определенному уровню жизни, — пожала плечами Татьяна. — А с тех пор, как я аптеки продала и мы этот семейный детский дом открыли, я ей уже не могу перечислять те же суммы, как раньше. Сейчас я оплачиваю ей коммуналку и кладу по десять тысяч ежемесячно на карту, с пенсией получается неплохая сумма. Но по заграницам, конечно, не наездишься, и по бутикам не находишься. Только и без этого люди живут.
— А отец?
— Он так и не вернулся к ней. Живёт в Ляпуново. Там ведь бабушка старенькая уже, — помрачнела Татьяна. — Хотя, конечно, обе они с тётей Лидой нарадоваться не могут, что он к ним переехал.
— Но всё-таки странные у тебя родители, — покачала головой Яна.
— Мои родители — просто люди, — усмехнулась Таня, и в этой усмешке не было горечи — только лишь понимание. — Со своими плюсами и минусами. Они, в общем-то, неплохие, и я всегда буду благодарна им за то, что родили и вырастили. А ведь могли поступить по-другому.
Она задумалась, выскребая ложкой остатки пюре со дня банки. Сказала, будто размышляя:
— Янка, многие матери, которые рожают нежеланных детей, просто отказываются от них в роддоме. И непонятно, что было бы, если бы и от меня отказались. И если бы относились по-другому — любили, баловали — тоже непонятно, какой бы я выросла. Может, я была бы избалованной, слабой, не способной ничего добиться. Может, не мечтала бы так о любящей семье, и у меня не случилось бы всего этого, — она обвела вокруг себя рукой.
— Но ты бы не мучилась, не страдала бы так… От той же Пандоры.
— Если бы не Пандора, я никогда не поняла бы, как сильно поступки родителей могут повлиять на судьбу ребенка. И сейчас, скорее всего, относилась бы к своим детям по-другому. Совсем не думала бы о последствиях своих слов, действий. Потому что не понимала бы, какой болью они могут отозваться в будущем. Что могут сломать жизнь, сделать из ребенка неуверенного, травмированного человека — или избалованного, капризного лжеца… Мать и отец поневоле сберегли меня от этих ошибок. Я не святая, конечно, и не безгрешная. Как любая мама я, наверное, в чем-то поступаю неправильно. Но я, по крайней мере, тщательно обдумываю свои поступки. И если чувствую, что поступила дурно, несправедливо, никогда не стесняюсь извиниться.
— Но твоя мать так и не извинилась? — уточнила Яна.
— Да, но это не важно, — отмахнулась Таня. — Важно, что я её простила. И отца тоже. Перестала держать в себе обиду, приняла их такими, какие они есть, со всеми минусами и плюсами. И потом… мне жалко мою мать. Ведь женщина, которая поступает со своим ребенком, как мачеха, обкрадывает себя. Крадёт главное — счастье материнства. А если этого счастья нет, даже ангел будет в тягость.
Поднявшись, она осторожно взяла на руки осоловелую Настюшку, прижала её к себе, покачивая. И сказала, понизив голос, чтобы не беспокоить засыпающую девочку:
— Понимаешь, я уже сама мама. И знаю — материнское счастье порой не видно из-за хлопот, волнений, нехватки времени и сил. Но тем острее оно чувствуется, когда ребенок начинает отдавать. Возвращает тебе улыбку. Гулит в ответ. Тянется к тебе, прижимаясь со всей возможной любовью — с той же, которую ты ему дарила. Сам несет тебе книжку, которой ты вчера пыталась его увлечь. Помогает убрать игрушки. А потом вдруг наступает момент, когда этот маленький, но самостоятельный и серьезный человек укрывает тебя, уставшую, одеялом, и шепчет кошке: «Не шуми, мама жашнула!» И ты улыбаешься, чувствуя, как слезы невольно подкатывают к горлу. И понимаешь: я так устала, но он — подрос. И, значит, всё не зря.
Каждый период младенчества, детства, отрочества — как переход на новый уровень вложения и отдачи. Что посеешь, то и пожнешь. А что пожинала мать? Мой страх? Наши ссоры?
— Твоё стремление угодить, — переплетя руки на груди, сказала Яна. — Признание того, что она руководит твоей жизнью.
— Но это закончилось, — спокойно возразила Таня. — Теперь ей осталась только пустота. Она сама это выбрала. И что-то мне подсказывает, что она так и будет стоять на своём.
— А если…
— Если решит что-то изменить, я не стану её отталкивать. Всё-таки она моя мать. А отец… я ведь благодарна ему за то, что пытался защитить меня от Пандоры. А это его «воспитание»… — Татьяна скривилась. — Они с матерью оба не ведали, что творили.
— Как и многие родители, — покивала Яна. — Мы ведь хотим, как лучше для детей — но понять бы, добро ли делаем…
— Я думаю, об этом можно узнать, только когда ребенок станет взрослым. Когда можно будет поговорить с ним на равных. А до тех пор — следить за собой, за своими словами и поступками. Анализировать, что тобой движет: собственные страхи и нереализованные мечты, или же понимание, любовь, материнская мудрость.
— Наверное… — задумчиво сказала Яна. И предложила: — Послушай, может, ты положишь Настюшку спать, а сама пойдёшь к гостям? А я её покараулю.
— Я возьму радионяню, так что вместе пойдем, — сказала Татьяна.
Она прошла через большую, светлую гостиную, выдержанную в морских тонах. Мимо огромного углового дивана, на котором по вечерам умещалась вся семья — здесь они смотрели фильмы, играли с детьми в настольные игры, и почти каждый месяц отмечали чей-нибудь День рождения. Миновала стену, увешанную семейными фотографиями, маленькую финиковую пальму — девочки вырастили её из семечка. Прошла мимо фортепиано, на котором стояли ноты. Мельком глянула на шкафы, полные игрушек и книг. И, открыв дверь в углу, попала в маленькую уютную комнатку. Здесь стояла детская кроватка Настюшки, доставшаяся ей от брата, двухъярусная кровать в виде лондонского автобуса — для Люси и Василька. И широкая, родительская — здесь спали Татьяна и Юрий, чтобы всегда быть на подхвате у малышей. Светлые обои с забавными котятами, полки с мягкими игрушками, пеленальный столик, ярко раскрашенный шкаф, на котором близняшки Лиза и Саша нарисовали весёлых гномиков. Висящие под потолком модели самолётов и парусников, собранных старшими мальчишками, лоскутные шторы, сшитые Петровной и старшими девочками — всё напоминало Тане о том, что теперь она не одна, что есть те, кто любит, и кого любить. А что ещё нужно? Ей — ничего.
Она уложила Настюшку — та заворочалась, закряхтела во сне, и тут же расслабилась, задышала глубже. Прикрыв дочку лёгким одеяльцем, Татьяна включила радионяню и поставила в угол кроватки. И, забрав вторую с собой, тихонько вышла из комнаты.
— Тань, к вам ещё кто-то приехал! — сказала Яна, оборачиваясь к ней от окна.
— Здорово! Значит, всё-таки смогли?… — воскликнула Татьяна, направляясь к входной двери. Сгорая от любопытства, Яна поспешила за ней.
Едва ступив на крыльцо, Таня только и успела кивнуть высокому, выбритому налысо, мужчине в светлом костюме, и его стройной, обаятельной жене — яркой брюнетке в шелковом комбинезоне и широкополой алой шляпе. На Татьяну налетел маленький улыбчивый вихрь, запрыгал возле, тряся пышными бантами. Присев, она поймала в объятия маленькую вёрткую девочку — темноволосую, с ярко-синими глазами, в пышном платьице и цветочной корзинкой в руках.
— Тётя Таня, тётя Таня, это тебе! — заверещала девочка, протягивая корзинку, полную мелких цветов — сиреневых, белых, синих. И, забавно сморщив нос, доверительно сказала: — Только ты не нюхай, они воняют.
— Вика! — брюнетка попыталась сделать строгий голос, но, не выдержав, рассмеялась — звонко, от всей души. — Таня, ты прости, это не цветы так пахнут, их просто удобрили, чтобы стояли дольше.
— Анюта, ну о чем ты говоришь, какое прости! — Татьяна обняла жену Волегова, протянула руку Сергею. — Ребята, я так рада, что вы смогли выбраться!
— Тётя Таня, тётя Таня, а где ваши детки? — Викулька требовательно дергала её за брюки.
— Вон туда беги, к беседке — все там, — ответила Таня. И сказала, взяв Яну под локоть: — Познакомьтесь, пожалуйста. Это моя лучшая подруга, Яна Костромина. А это Сергей и Анна Волеговы, их дочку Вику я когда-то нянчила.
— Ох, знаю. Интересная история у вас вышла, — сказала Яна, и протянула руку Волегову: — Спасибо, что всё правильно тогда поняли. А то бы опять загремела наша Таньча…
— Ну что вы, я бы не дала, — возразила Анюта. — Мы, женщины, договорились бы друг с другом. А Тане я всегда буду благодарна за нашу Викульку.
— Ладно, пойдемте за стол, — покраснела Татьяна. — Нас уже заждались.
Когда она привела новых гостей, дети уже скакали по игровой площадке, висели вниз головами на турниках, кто-то, визжа, лез в бассейн, кто-то играл с собаками. Маленький Василёк сосредоточенно колесил по лужайке на своём велосипеде, Викулька скакала перед ним, кривляясь и крича: «Не догонишь, не догонишь!» Алла Петровна, удобно устроившись на качелях, вязала, поглядывая на детей. Рядом с ней сидела тётя Аля. А в беседке вместе со взрослыми остались лишь самые старшие: Серёжа и Катя. Залесский, держа на руках белого кота, радостно хохотнул, вставая навстречу Волегову:
— Серёга! Выбрал-таки время в плотном рабочем графике!
— Конечно, ведь такой повод! — ответил тот, пожимая руку Юрия. — Поздравляем вас от всей души! И подарок от нашей семьи — годовой абонемент в развивающий центр, для всей вашей.
Он протянул Залескому синий конверт с золочеными буквами.
— Анюта, Серёжа, но это же очень дорого… — всплеснула руками Татьяна.
— Нормально! — отмахнулся Волегов. А Анюта добавила: — Там и спорт, и развивалки всякие, и кружки по интересам. Для каждого ребенка что-то интересное можно найти, и не придётся скакать по разным кружкам, чтобы везде успеть! Всю семью привели — и занимайтесь!
— Так выпьем же, други, за эту семью! — провозгласил Купченко, поднимая коньячный бокал. — Счастья вам, и пусть жизнь радует вас каждый день!
Иван Сергеевич протянул Татьяне бокал шампанского. Залесский тем временем налил Анюте вина, а Волегову — рюмку коньяка. Протянул ему вилку с наколотой лимонной долькой. Взяв свой бокал, Татьяна опустилась на скамейку рядом с мужем. И, ощутив на плече крепкую руку Залесского, подняла на него глаза. Юрий смотрел на неё с той глубокой, неизбывной любовью, отголоски которой она видела теперь во всём. В том, как он возится с детьми. Как готовит вместе с ними сюрпризы для неё, Тани. Как звонит ей после работы, спрашивая, не нужно ли чего-то в магазине. Как срывается ночью и едет в аптеку, если кто-то заболел. Как ремонтирует их дом, строит баню, меняет перегоревшие лампочки… Даже во время редких ссор, когда спорит с ней, и сердится, пытаясь перебороть её упрямство — и тогда в его глазах не угасает то, жаркое и незыблемое. Эти моменты, в которых забота и ответственность так тесно переплетались с любовью, почти срастаясь с ней, а, может, вырастая из неё, случались каждый день. И ей уже не нужно было слов. Он мог бы не говорить, что любит и ценит — его поступки кричали об этом. Но всё равно, оставаясь с ней в ночи, или пробуждая её утром своим щекочущим, небритым поцелуем, или сидя рядом с ней за ужином, или наблюдая вместе с ней за детскими играми, или проверяя вместе с ней уроки, и даже примостившись напротив неё возле грядки, чтобы вместе выдергивать сорняки, он говорил: «Я люблю тебя». И он не уставал это повторять — как другие, не менее нужные и важные слова: моя, всегда, я рядом…
Фужеры и рюмки звякнули, Таня сделала первый глоток шампанского, но тут же ожила радионяня — выдала недовольное хныканье.
— Настёнка проснулась, — Татьяна поставила фужер, собираясь встать.
— Мама, я сбегаю, отдыхай! — вскочил Серёжа.
Она благодарно кивнула, сжав его запястье. И, провожая глазами старшего сына, почувствовала, как Юрий крепче прижал её к себе, и, опустив голову, нежно и горделиво шепнул ей:
— Мама…
И, вслушавшись в это простое слово, которое так похоже звучит на разных языках, она вдруг осознала: в нем столько счастья, любви, терпения и поддержки… Всего, что, как воздух, нужно любому ребенку.
Может быть, потому оно и становится одним из первых?
Как просьба о том, без чего невозможна жизнь.
Конец.
Больше книг на сайте - Knigoed.net