Держа в одной руке противень с нежной белковой массой, Анюта быстро открыла дверцу духовки и сунула будущий кулинарный шедевр в пышущее жаром нутро. Получится и на этот раз ее Павлова, обязательно получится! Темный локон выскользнул из-под мягко окольцовывающей волосы резинки, упал на щеку, и Аня машинально вскинула руку, чтобы заправить его за ухо. Локоть ударил по ручке металлического ковшика, стоявшего на плите, и тот, глухо звякнув, перевернулся, выплеснув бело-желтый язык закипающей молочно-маслянной смеси. Густая, душистая, исходящая горячим паром, она слетела на колени хозяйки — и разлилась по темной ткани домашних брючек неровным пятном, таившим смертельную опасность. Глаза Анюты расширились от ужаса, она схватила тряпку, быстрыми движениями рук принялась сгонять пятно с колен. Ее затрясло, сердце бухнуло, скакнуло неровно. А ноги не чувствовали ничего — ни боли от жгучей, как жидкий огонь, молочно-масляной лавы, ни лихорадочно счищавших её рук.
Анюта погнала инвалидное кресло в ванную — по счастью, та ждала рядом с кухней, всегда держа дверь распахнутой: мало ли что понадобится хозяйке. Уцепившись за поручни, подтянула свое тело, переместила его на сиденье джакузи и включила холодную воду, не снимая одежды. Цапнула с подставки лейку душа, направила его на ноги. Бело-желтые хлопья соскользнули с колен, завертелись у ступней в нервном танце, пропитывая воздух ванилью. Но Анюта все водила и водила душем над коленями, хотя знала — все бесполезно, ожоги будут серьезными, будто и без них ей было мало…
По телу побежал холод — кровь поднималась от замороженных ледяным душем ног. Не хватало еще простыть из-за этого! Анюта выключила воду, стянула с себя брючки, трусики, футболку, подол который тоже намок и лип к животу холодным блином. Бросила мокрый ком в корзину для белья. Красные пятна на бедрах вспухли — наверняка будут волдыри, нужно смазать «Бепантеном». Ее массажист часто пользовался этой мазью для того, чтобы поддерживать кожу клиентки в норме, хотя сама Анюта не видела в этом особой необходимости — ведь для инвалида-колясочника двигалась она очень много. Тем не менее, слава богам, «Бепантен» в доме был, но до него еще надо добраться.
Она накинула на покрытые мурашками плечи мягкое махровое полотенце, чуть посидела, отогреваясь. В открытую дверь ванной вползал сквозняк, щекотал ее спину. Анюта вытерла грудь и живот, осторожно промокнула холодные капли на воспаленной ожогами коже. Изогнувшись, повесила полотенце на место. И, крепко взявшись за поручни, рывком перебросила обнаженное тело в кресло. Развернула его, выехала в широкий коридор и направилась к лифту: нужно подняться на второй этаж, в гигиеническую комнату, где — вот же ирония судьбы! — у прежних хозяев дома была тренажерная.
Сережа перестроил этот дом специально под ее нужды: расширил дверные проемы, снес перегородки, поставил пандусы, переоборудовал санузлы, заказал специальную мебель на кухню — хотя и был против того, чтобы Анюта готовила. Установил лифт, с помощью которого она могла подниматься на второй этаж. «Да, если бы не муж, моя жизнь была бы гораздо труднее. Хотя кто его знает, оказалась бы я в коляске, если бы не поехала с ним тогда?…» — подумала она и тут же одернула себя: нельзя, нельзя допускать такие мысли! Они — пройденный этап, да и Волегов не виноват в ее беде, уж это Анюта знала точно.
…В ту зиму 1999 года он впервые опробовал горные лыжи — поехал с компанией партнеров по бизнесу в Словению, на Роглу, и там заболел этим спортом, хватив адреналина от крутизны и стремительности снежных трасс. Вернувшись, взахлеб рассказывал жене об этой холодной, управляемой скорости, был пьян ей, и становился будто сильней и моложе, когда снова и снова говорил о своей поездке. Конечно же, он хотел ее повторить, и, конечно же, Анюта согласилась поехать с ним. Но отправиться в Словению не получилось — Сергей, выстраивая новый бизнес, наводил мосты с уральскими партнерами, и они пригласили его на гору недалеко от Челябинска.
В то время в России этот вид элитного отдыха только входил в моду у бизнесменов, и был довольно дорогим. Полный комплект горнолыжной амуниции, лучшие модели которой доставляли из-за границы, мог позволить себе только обеспеченный человек. Козырнуть этим перед партнерами зачастую было не только хорошим тоном, но и залогом успешного сотрудничества — марка лыж или сноуборда, ботинок, костюма, шлема и прочего наглядно демонстрировала уровень благосостояния того, кто предлагал сделку. Поэтому их часто заключали на отдыхе, среди морозного величия горных вершин. Но владельцы российских горнолыжных баз обустраивали свои орлиные гнезда, заботясь, в первую очередь, о комфорте в кемпингах и наполненности баров — тогда как безопасность трасс была отдана на попечение судьбе. Впрочем, Волегов, будучи новичком среди горнолыжников, об этом даже не задумывался.
Они приехали на базу утром, и сразу отправились на гору. Сергей учил Анюту в «лягушатнике» — на небольшом склоне, где и трамплинов-то не было, просто ровный, довольно пологий спуск с двухсот метров. Успешно скатившись с него раз двадцать, она подумала, что хорошо бы взять другую высоту. Но время подошло к полудню, и вся компания отправилась обедать. Быстро насытившись овощным салатом и кусочком индейки, приготовленной на пару — балетная диета была жесткой — Анюта заскучала от малопонятных ей разговоров о новых стройматериалах, достоинства которых расхваливали будущие партнеры Сергея. Ей не терпелось опять оказаться на склоне. И не потому, что ей так уж понравилось кататься — в глубине души она понимала, что никогда не полюбит горы. Но туда звал азарт. Дурацкий азарт жены, стремящейся быть идеальной.
Ей хотелось быть царевной в глазах своего мужа — женщиной, которая может всё и способна блистать в любых обстоятельствах. Тогда она думала, что быть рядом, разделяя его увлечения — обязанность хорошей жены, и старалась честно исполнять этот, добровольно возложенный на себя, долг. Боялась, что разница интересов сломает их брак. Не понимала, что два человека, как два государства, могут существовать рядом, не сливаясь в одно — а обогащая друг друга своей разницей.
И она отправилась на гору, чтобы потренироваться, пока Сергей не видит, а потом предстать перед ним во всей красоте новоприобретенного мастерства. Подъемник в считанные минуты вознес ее на вершину трассы, по которой утром катался ее муж со своими приятелями. Анюта сошла с сиденья, глянула вниз — ничего, она справится. Глубоко вдохнув, согнула колени. Многолетняя привычка балетных обуздывать страх помогла ей оттолкнуться, лыжи заскользили, набирая скорость — все стремительнее и стремительнее, вперед, вперед… Наклоняя корпус и колени, она легко вошла в первый поворот, понеслась к другому, вывернула на прямую и приготовилась к своему первому прыжку с трамплина. Лыжи скользнули вверх, и пустота, распахнувшая пасть под ногами, пронзила ее ужасом. А накатанный снег уже летел ей навстречу, и казался слишком плотным, слишком скользким для удачного приземления, и ее дернуло вбок, будто тело пыталась уйти от этого столкновения — и поволокло в сторону от трассы, неся с бешенной скоростью на обочину, к деревьям, прямо на окаменевший от мороза толстый сосновый ствол. И впечатало в него — плечом, спиной, затылком… Анюта услышала, как хрустнули кости, как содрогнулась от удара едва не выскочившая душа, и она полетела внутрь самой себя, теряя сознание…
Сергей судился потом с этой базой, бросался на нее, атаковал, рвал, разъяренный от злости и отчаяния, и всё-таки сломал ей хребет и перегрыз её горло. Владельца посадили, очень быстро и очень надолго, присудив огромную компенсацию, что вынудило его продать базу. Сергей позаботился о том, чтобы ее новый хозяин первым делом поставил сетки на обочинах трассы. Но Анюта… Она так и лежала в гипсовых оковах, стойко переносила операцию за операцией, улыбалась, когда муж был рядом, и плакала, когда оставалась одна ночами — зная, что в это же время и он не спит, потому что мечется в бессилии, безмолвно воет от горя, и проклинает себя…
Сейчас эти воспоминания уже не вызывали той боли, Анюта смирилась со своим положением, привыкла к этой коляске — ведь человек привыкает ко всему, даже к плену. Ёжась от прохлады, она заехала в лифт и поднялась на этаж выше. Так, сперва в гигиеничку, за мазью. Подрулила к кушетке, на которой ей каждый день делали массаж, потянулась к тумбочке за почти пустым тюбиком «Бепантена», ухватила его за помятый хвост. Но мазь выскользнула из рук, и, шлифанув по ламинату, заскочила под тумбочку.
Что ж такое, сегодня всё валится из рук…
Анюта сжала губы, взяла с тумбочки закрытую картонную упаковку — благо, ее массажист был хомяком по натуре, и всегда закупался про запас. Распечатала бело-голубую пачку, вытащила полный тюбик и щедро размазала жирную субстанцию по красным пятнам, покрывавшим бедра, и мелким пузырькам, уже наливавшимся желтизной. Теперь нужно одеться. Накинула короткий красный халатик, который обычно использовала после массажа. Покрытые мазью ноги он не скрывал, да и не надо было закутывать их сейчас — или надо? В любом случае Серёжка заметит, опять начнутся разговоры о том, что Анюте нужна помощь. А она ей не нужна. Повредит только.
Глянула в зеркало над раковиной — так и думала, тушь размазалась и легла под глазами некрасивыми пятнами. Лучше смыть макияж сейчас, все равно ночь на дворе. А когда приедет муж, непонятно.
Она включила воду, склонилась над раковиной — и вдруг поняла, что именно отсутствие Сергея почему-то не дает ей покоя с самого утра. Как будто происходит что-то важное, переворачивающее его жизнь — а она не в курсе. Это предчувствие было столь острым и столь тревожащим, что наделало в распорядке ее дня множество мелких болезненных дыр — общаясь с людьми, занимаясь работой и своим здоровьем, хлопоча по дому, она без конца возвращалась мыслями к Сергею, и удивлялась им, отгоняла их, потому что точно знала: ничего плохого не произошло. Так что тогда? Что-то хорошее? Нет, скорее странное, новое для них. Но что?…
Именно из-за этого ощущения всё и валилось сегодня из рук. И день оказался скомканным, будто состоящим из отдельных отрезков пряжи, которые не получилось связать в одно красивое и прочное. И это вызывало досаду.
Анюта тщательно вымыла лицо. Интересно, как долго она провозилась из-за этих ожогов? Нужно возвращаться на кухню, а то Павлова подгорит. Вот, кстати, очередная странность — этот торт она готовила исключительно по праздникам, так почему же сегодня ей взбрело в голову соорудить эту башню из безе, крема и свежих ягод, которые в январе имели не слишком-то натуральный вкус? Может, и здесь она невольно следовала предчувствию, и в жизни Сергея всё-таки случилось что-то хорошее, но он не сообщает ей, приберегая сюрприз?… Что ж, в таком случае, беспокоиться не о чем.
Выехав из гигиенической комнаты, она глянула на табло электронных часов, висевших в коридоре. Двадцать минут двенадцатого. Значит, за безе в духовке можно не волноваться.
Она спустилась на лифте и уже въезжала на кухню, когда услышала, как в замке поворачивается ключ. Остановилась вполоборота к нему, улыбнулась, радуясь возвращению мужа. Он вошел, неся на плечах шерстяной куртки мелкие капли дождя — как бриллиантовую мантию. Карие глаза смягчились, глянули на нее с любовью. А потом в них мелькнуло что-то еще, какая-то странная смесь вины и страха, и Сергей моргнул, отводя взгляд — а потом поднял на нее новый, будто закрыв часть своей души. В этом взгляде по-прежнему была любовь и радость, но возникла и мгла — словно облако клубилось над ямой.
— Привет, Совёнок, — нежно сказал он. — А я думал, спишь. Так устал, голодный… Думаю, приду в темный дом, засяду один, в холодильнике… А тут ты. Такая радость.
Скинув ботинки, он подошел ближе — обнять, зарыться лицом в ее волосы, проложить цепочку следов-поцелуев через щёку к шее и вниз, к трогательной ямочке над ключицей. И увидел, что ее ноги почти обнажены, и расплылось по нежной коже пугающе красное, воспаленное, болезненное даже на вид. Он рассердился, затряс её плечи, и потащил из кармана телефон, причитая и ругаясь одновременно. Звонил в скорую, то умоляя, то крича на бестолковую дежурную, а потом грохнулся на колени рядом с Анютиным креслом и начал дуть ей на ноги — неловко и осторожно, как взрослый дует на рану ребенка, не зная, чем еще помочь. Горестно качал головой, а она гладила его по волосам и уговаривала, едва не плача.
— Так получилось… Мне не больно… Это заживет…
Как странно у них бывает — что-то ранит её, а боль достается ему. Как будто он может вынести больше.
«Скорая» приехала быстро, высокий молодой доктор осмотрел Анюту, а неразговорчивая медсестра ловко наложила на ее ожоги стерильные повязки. Сергей почти всё время был рядом — лишь раз метнулся на звук кухонного таймера, чтобы выключить духовку. Потом взял жену на руки, отнес на мягкую оттоманку, стоявшую на кухне, и взялся за разграбление холодильника. Стоял спиной, жадно шаря внутри него, выгребая какие-то банки, кастрюльки, и ворча, как большая собака. Теперь, когда медики ушли, волноваться было не за что — благо, ожоги оказались неглубокими. К тому же, Анюте стало много спокойнее от того, что муж вернулся с работы. Она глянула на белесые пятна, забрызгавшие черную поверхность плиты и покрывавшие пол рядом с опрокинувшимся ковшиком. Желания убираться не было, да и домработница все равно придет раньше, чем они встанут. Анюта блаженно откинула голову на подушку, расслабилась. Но вспомнила взгляд Сергея, утаивавший что-то, и спросила:
— Любимый, у тебя все хорошо?
Его спина еле заметно напряглась. Он обернулся, глянул так же ласково и так же непонятно — словно через мглу. И ответил, широко улыбнувшись:
— Мне сегодня в партию вступить предложили!
Он заговорил о своей встрече с Горе Горевичем. Анюта помнила колобка-пиарщика, как-то он ужинал у них в доме. Что ж, если муж решил пойти во власть, она не будет останавливать его — знает, как для Сергея важна любая карьера, пусть и политическая. В бизнесе он сумел добиться многого, в Министерстве — тоже, и если чувствует, что пора расширять горизонты, значит, так тому и быть.
— Я рада за тебя, — сказала она. — Ты молодец. Они поэтому к тебе пришли.
— Думаешь? — он изогнул бровь и засунул в рот огромную ложку мясного салата.
— Ну, я не думаю, что они любят тебя так же, как я, — засмеялась Анюта. — Но всё же понимают, что ты дорогого стоишь. Чувствуют твою силу. Поэтому и набежали — вожака почуяли.
— Вот умеешь ты фигуры по клеточкам расставить, — одобрительно хмыкнул муж. — Какое счастье, что моя жена не дура!
И опять — словно тень на его лице мелькнула. Будто его беспокоит что-то, связанное с ней.
— А чего там в духовке, это можно сожрать? — хищно спросил он, подмигнув.
— Нет уж! — запротестовала Анюта. — Там Павлова твоя любимая, и остывать она будет до завтра. Так что заводи будильник на пораньше, может, и успею доделать, пока ты опять не исчезнешь.
— Совенок, ну я же по делам, — протянул он с притворной обидой, и, скорчив смешную рожицу, стал так похожим на провинившегося щенка, что Анюта расхохоталась.
После ужина он унес ее в спальню, уложил на кровать, укрыл, заботливо подоткнув одеяло под ноги — нельзя, чтобы они мерзли, ведь сама Анюта этого не почувствует, а переохладиться может. Рухнул рядом, едва стащив с себя одежду. Поцеловал жену, провел рукой по ее волосам, сладко заурчал ей в ухо.
Анюта лежала в темноте, перебирая в уме подробности дня. Скривилась, вспомнив, что забыла отправить запрос в типографию, а ведь это нужно было сделать еще вчера. Но накануне так сильно изменилась погода, сперва метель и минус десять, потом резко до нуля и в дождь… Такие перемены всегда сбивали ее с привычного ритма, потому что тело начинало ныть. Вот и вчера почти весь день ей пришлось провести в постели, и глотать обезболивающие. А скоро нужно сдавать в печать альбом, да и разработка хореографической постановки для ее балетной труппы не желает ждать. Нужно продумать вариант с офисной интерпретацией «Болеро» Равеля. Она представила, как это будет выглядеть на сцене. Два ряда столов — как парты в школе. Артисты-колясочники синхронно раскрывают бумажные папки, опускают на бумагу печати, шлепают дыроколами, перекладывают папки на другую сторону столов и берут в руки новые. Так и кочует бумага — от одного края стола на другой. А потом — и на соседние столы, в бесконечном бюрократическом круговороте. И к музыке Равеля, дополняя звук ударных, примешиваются звонкие шлепки печатей, клацанье дыроколов, буханье объемистых папок, летящих на деревянные поверхности столов. Сцена красная, ноги артистов в черном — белые только столы, бумаги, лица, тела и руки. Как у Плисецкой в ее «Болеро». Интересно, что сказала бы Мери Верди*, увидев такое?
Пример Мери вдохновлял Анюту с тех пор, как она решила забыть о своей инвалидности и вести полноценную жизнь. Да, она в коляске, и что? Голова-то на месте. И сила воли — дай Бог каждому, среди балетных других людей нет. Поэтому создала свою труппу. Поэтому до отказа забила свой день большими и мелкими делами. Отказалась пребывать в домашнем заточении и стала не только выезжать на люди, но и выступать на сцене. Да, в коляске. Но это временно — она точно знала.
Сергей услышал, как изменилось дыхание жены — стало спокойнее и глубже. Уснула. Он почувствовал, как тело расслабляется от облегчения. Всё хорошо. Она не знает о ребенке. А он тревожился, потому что как-то странно звучали сегодня ее вопросы, и сложным для понимания был взгляд — будто догадывается о чем-то, хочет спросить, но ждет его признания. Показалось. И слава Богу! Что ж, нужно приложить все силы для того, чтобы она и дальше ничего не знала.
____________________
* Мери Верди — создатель балетной труппы, в которой заняты танцоры с ограниченными возможностями. Сама Мери не может ходить из-за травмы спинного мозга, но это не мешает ей заниматься балетом.