В палате на две койки, одна из которых была заправлена и сияла белым парусом поставленной треугольником подушки, кисло пахло йодом и витаминками. На желтой лакированной тумбочке, стоявшей возле кровати найденыша, коричневела хвостатая гора яблочных огрызков. Когда Таня с Витькой вошли в палату, мальчик дожевывал последнее яблоко. Хрустел им, как мышонок, а сам разглядывал что-то в толстой синей книжке с толстым, сияющим от благодушия, моряком на обложке. «Приключения капитана Врунгеля». Таня тоже когда-то любила эту книгу.
— Здравствуйте, — робко сказал парнишка и, смутившись, отложил «Приключения» в сторону.
— Привет-привет, боец! — ответил Купченко. — Молодец, пятерка за вежливость!
Таня тоже поздоровалась и села на соседнюю кровать — наблюдала, как Витька осматривает найденыша.
— Ты знаешь, со мной такая же беда приключилась, — сказал Купченко, проникновенно глядя в глаза мальчишке. — Я тоже память потерял.
Таня едва сдержалась, чтобы не прыснуть. Она стояла у подоконника, смотрела, как Витька берет парнишку за руку, считает пульс. Да, у ее коллеги был особенный подход к маленьким пациентам. Но что он придумал на сей раз?
— Честно-честно, всё, как у тебя, — продолжал Витька. — Тётя Таня не даст соврать!
Мальчик перевел на нее недоверчивый взгляд, несмело улыбнулся. Больничная пижама была ему велика, отчего исхудалые запястья мальчишки, выглядывающие из подвернутых рукавов, казались тонкими, как ветки. Тонкая шея, торчащая из широкого ворота, была разрисована темно-желтыми клеточками: усердные медсестры расстарались, сделали найденышу йодную сетку.
— А если вы ничего не помните, откуда знаете, как надо меня лечить? — хитро прищурился мальчик.
— Так я и не знаю! — развел руками Купченко. — И тебя не знаю, как лечить, и других детей. А у нас совсем маленькие здесь есть, им помочь нужно. И как мне быть?
Мальчик поджал нижнюю губу. Его бровки сдвинулись, глаза стали круглыми, виноватыми.
— Вот думаю, может я от тебя заразился? — почесал в затылке Витька. — Что-то мне подсказывает: вот когда ты всё вспомнишь, тогда и ко мне сразу память вернется! Я тебя очень прошу, пожалуйста, вспомни. Ты нас всех спасешь.
Найденыш упрямо помотал головой, опустил глаза.
— Ну ладно, я пойду, — бодро сказал Купченко. — А ты, если память вернется, расскажи всё тете Тане. Она у нас добрая, ей можно доверять.
Когда за Витькой закрылась дверь, Татьяна пересела на его место. Спросила у мальчишки:
— Тебе, наверное, здесь скучно?
— Не знаю. Я еще не понял, — смущенно ответил тот.
— А ты меня узнал? Я вчера в приемном покое подходила, когда хирург тебя осматривал.
В голубых глазах мальчишки мелькнуло удивление.
— Я думал, вы чья-то мама.
Ну да, она же в этом больничном халате, здесь много пациентов в таких ходят. А может, это к лучшему — вдруг домашний вид поможет ей добиться от парнишки откровенности? Ведь при взгляде на белый халат многие робеют, а она хочет, чтобы найденыш ей доверился.
— Просто когда тебя положили сюда, мне тоже пришлось лечь в больницу, только на другой этаж. У меня живот заболел.
Не объяснять же ребенку, что с ней на самом деле случилось.
— А сейчас уже не болит?
— Нет, но спасибо, что спросил, — улыбнулась Таня. — Как твое колено? Говорят, тебе гипс наложили?
— Да! — просиял мальчишка, откинул одеяло и гордо постучал костяшками пальцев по гипсовой лангете. — Я теперь бриллиантовая нога! Кино такое есть.
— Да, я смотрела, — хохотнула Татьяна. Мальчишка казался таким открытым, простодушным.
— А еще у меня бронхит, — добавил он, будто это было что-то геройское. — Говорят, недели две лечить будут.
— Ничего, вылечим мы тебя. Придется укольчики потерпеть, но без них никак. Но ты же смелый парень, правда?
Мальчик кивнул нарочито бодро, но Таня видела, что ему не по себе.
— Послушай, — мягко сказала она, расцепляя руки и чуть наклоняясь в его сторону. Поза доверия. В институте их учили, что собеседник подсознательно считывает этот сигнал и становится более откровенным. — Вчера я сразу догадалась, что тебя лупили ремнем. Потому что со мной родители поступали точно так же.
Во взгляде найденыша смешались стыд и удивление, но отвечать он не торопился. Что ж, по крайней мере, он больше не говорит, что упал.
— Не знаю, что произошло в вашей семье. Но взрослые не имеют права так обращаться с детьми. И я очень хорошо понимаю, почему ты ушел из дома.
Ага, он снова промолчал. Всё-таки она угадала.
— Вот ты говоришь, что не помнишь, кто ты и откуда, — осторожно продолжала Таня. — Теперь смотри, что будет дальше. Первый вариант: после больницы тебя отправят в детдом. Придумают новое имя и фамилию, запишут, как беспризорника.
— Я не хочу в детдом, — запротестовал мальчик. — Мне рассказывали… Ну, в общем, там очень плохо.
— Не знаю, насколько там плохо, но точно знаю, что мы не сможем держать тебя здесь всю жизнь. Больница — это не приют, и нам просто не разрешат тебя оставить. Но есть второй вариант: ты вспомнишь, как тебя зовут, где живет твоя семья. И органы опеки будут с ней разбираться. Может, и получится твоих родителей убедить, чтобы больше тебя не били. Или отправить тебя к каким-нибудь родственникам, которые будут к тебе добрее. А, может, тебе найдут других маму и папу, хороших людей, которые будут о тебе заботиться. Ты, пожалуйста, подумай об этом. А я пока принесу обед, тебе и себе. Чувствуешь, как пахнет?
На самом деле, пахло не пойми чем — как на коммунальной кухне. Но что взять с больничной еды. Таня поднялась с кровати и направилась к двери. Надо дать ребенку собраться с мыслями. Мальчик явно не глуп, остается надеяться, что он выберет второй вариант и признается. А она продолжит делать вид, что поверила в эту историю с беспамятством.
Татьяна дошла до буфета, возле которого уже стояла небольшая очередь: крупнотелая мамаша в толстом махровом халате, с зареванным до багровости дошколенком, сухонькая бабулька в спортивном костюме, держащая за руку долгоногую глазастую внучку, и парочка первоклашек в бело-розовом — обряженных, как на пижамную вечеринку. Все поглядывали на распахнутую дверь кухни, откуда пожилая санитарка Катя Петровна выносила тарелки с жиденьким рыжим борщом и сероватым картофельным пюре, сбоку от которого притулилась рыбная котлета. Ставила их на двухэтажную тележку, чтобы развозить по палатам — лежачих пациентов и мамочек с грудничками кормили именно там.
— Татьяна Евгеньевна, не стесняйтесь, возьмите порцию, — радушно предложила она. Но Тане показалось, что за этим радушием скрыто что-то еще — то ли неловкость, то ли страх. Удивлено взглянула в сторону санитарки, но та опустила глаза, будто специально старалась не смотреть на Татьяну. «Она ж меня во время приступа успокоить пыталась, а я… — огорчилась та. — Я же ведь не извинилась! Неудобно-то как… Совсем из головы вылетело…»
А Катя Петровна снова предлагала ей порцию:
— У нас все равно двое выписались, не пропадать же! — суетилась она, пытаясь всучить Татьяне поднос с тарелками. Но глаза по-прежнему прятала.
— Благодарю, — ответила Таня, принимая поднос. — Давайте я их одну отнесу в двести шестую.
— Это беспамятному, что ль? Потом за добавкой приходите, мальчонка тощой, как месяц не емши, — вздохнула Катя Петровна. И, положив на отдельную тарелку несколько ломтей хлеба, втиснула ее на поднос.
— Я подойду к вам после обеда? — несмело спросила Татьяна.
Санитарка засуетилась еще больше, зашныряла глазами.
— Да мне мыть надо… Потом, может…
«Точно ведь разговаривать со мной не хочет», — поняла Таня. И попросила грустно:
— Катя Петровна, вы уж меня простите за тот случай! Перенервничала я, Бог знает что казаться стало — вот и не узнала вас, когда вы подошли! Не сердитесь на меня, пожалуйста.
Санитарка молча кивнула, и в ее взгляде, как показалось Татьяне, мелькнуло облегчение.
Когда она внесла добычу в палату, найденыш оживленно заерзал, повеселел, вцепился взглядом в исходящие паром тарелки. Татьяна поставила их на тумбочку, разместив так, чтобы ему было удобнее дотянуться, и пошла за своим обедом.
— Щас компота налью! — засуетилась санитарка, схватила приземистый железный чайник с буквами «П.О» на боку и пошлепала за Таней, запричитала, увидев мальчишку: «Да что ж ты макаронистый-то такой, в чем душа держится, нат-ко тебе», — и на его тумбочке появились две «Коровки» в заюзанных фантиках.
— Завтра тебе блинков принесу, на нашем молочке, деревенском, — пообещала она и Таня вспомнила, что та живет в пригороде, держит огород и скотину. А в больнице подрабатывает, чтобы помочь внучке-студентке.
Мальчишка, торопливо набивший рот, заугукал в ответ, захлюпал, всасывая горячий борщ, и за пару минут опустошил тарелку. Таня нехотя черпала ложкой в своей, будто надеясь найти среди капусты и картошки миниатюрную бутылку с письмом, которое рассказало бы, наконец, историю мальчика. А он продолжал уничтожать пищу с аппетитом промышленного пылесоса: выскреб бочком гнутой алюминиевой вилки остатки пюре, собрал котлетные крошки, а потом вытер обе тарелки кусками хлеба, которые тут же забросил в рот.
— Хочешь мое второе? — предложила Таня.
— Не знаю… Вы, наверное, тоже есть хотите, — застеснялся найденыш.
— Я не голодная. И потом, смотри, какой у меня запас!
Она дурашливо похлопала себя по круглящемуся животу, приложила руки к щекам, надув их для комичности. Мальчишка глянул на нее с удивлением, а потом рассмеялся — роняя крошки изо рта, ненароком показав маленькую розовую пасть, перепачканную налипшим хлебом.
Танину порцию он уплел так быстро, что она еле подавила порыв сходить за добавкой. Но не стоит перекармливать ребенка. В конце концов, за те три-четыре недели, которые найденыш проведет в отделении, она поможет ему отъесться. О том, что будет с ним дальше, даже думать было страшно.
«Может, действительно забрать его себе? — размышляла она. — Оформить документы по-быстрому, усыновить… Да, он будет знать, что я не его родная мама. Ну и что? Это можно пережить. Зато не в детдоме, не у пьющих-бьющих родственников. Жалко мальчишку. Никакому ребенку не пожелаешь такой жизни, как у него».
Но если она решится на это, понадобится справка от психиатра — Таня знала, что она обязательна в пакете документов на усыновление. Черт, ну почему Пандора снова ворвалась в ее мир после нескольких лет затишья? И почему она проявляется так, что проще всего отнести её к области психиатрии — именно той, где правильный диагноз поставить сложнее всего? А ведь далеко не все врачи добросовестны, некоторым проще перестраховаться и влепить в медкарту слово, которое переломает всю жизнь пациента — чем взять на себя труд разобраться в ситуации… «Вдруг со мной случится именно это?» — подумала она, снова ощущая, как ужас вползает под кожу, движется под ней колючим перекати-полем…
Но она обязана показаться врачу, чтобы получить ту справку. Иначе парнишку могут отправить в детдом, а потом в другую семью. А еще надо всё-таки разузнать про его родителей и ситуацию, из-за которой он чуть не замерз на обочине дороги. Тогда будет понятнее, как действовать дальше.
— Сейчас к тебе медсестра придет, сделает укол, — сказала Татьяна. — Потом постарайся поспать. А я к тебе часика через два загляну, хочешь? Можем с тобой поиграть, — предложила Таня. В своем столе, который стоял в ординаторской, она еще со времен обучения на факультете психологии держала цветные карандаши, специальные карточки для тестирования и несколько игрушек. Всё это помогало расположить к себе детей, сделать их более разговорчивыми. И понять, что происходит с психикой ребенка.
— Поиграем? Давайте, — просиял парнишка. — А во что?
— Сегодня будем рисовать. А завтра сочиним сказку, потом устроим спектакль. Будем каждый день чем-нибудь интересным заниматься. Ты готов?
— Да! — завопил он, но тут же зашелся в кашле. Татьяна подошла, погладила мальчика по спине. Пощупала лоб: температуры нет.
— А вы точно вернетесь? — хрипло спросил мальчишка.
— Да, мой хороший.
Надо сегодня же привести к нему Макса, познакомить их. В конце концов, все мужчины мечтают о сыновьях.