«А мальчишка-то — кремень, — думал Залесский, выруливая с больничной стоянки. — Так и не рассказал ничего о том, кто его избил. И о семье молчит. А хитрый какой: мне, мол, тетя Таня говорила, что в детдом меня не заберут, пока в больнице лежу, а за это время, наверное, память вернется. Наивно это, и так по-детски…».
Звонок сотового прервал течение его мыслей. Юрий глянул на дорогу: чисто, только далеко впереди желтеет корма автобуса. Достал телефон, прижал к уху, ведя машину одной рукой. Звонил Андрей Кузьменко, напарник по адвокатской практике:
— Здорово, дружище! Ну, ты как, наотдыхался уже? Всю рыбу из окрестных озер выловил? — в голосе Кузьменко сквозила доброжелательная усмешка. — Тут Биктимиров рвет и мечет, тебя требует!
Инель Фаритович Биктимиров был одним из клиентов фирмы, владельцем ювелирной мастерской, который давно и безуспешно пытался отвоевать у брата авторское право на дизайн некоторых драгоценностей. Глупое занятие, если учесть, что особых дизайнерских изысков для этих побрякушек никем из братьев придумано не было: вполне себе стандартные вещички. Впрочем, Залесский давно понял, что Биктимиров просто стремился подсолить жизнь брату, таская того по судам.
— Я, конечно, соболезную тебе всей душой, — продолжал Кузьменко, — но у него в понедельник очередной суд, и этот затейник хочет, чтобы ты на нем присутствовал.
— Скукотища, — делано зевнул Залесский. — Но если хочет, буду. Я же все равно в понедельник из отпуска планировал выходить.
— Даже не знаю, порадоваться за тебя, или посочувствовать! Ну, ждём!
«Пока в этом мире людей интересуют деньги, имущество, свобода, месть, в конце концов, у меня всегда будет работа, — думал Юрий, пряча умолкший телефон в карман. — Хотя… Вот Татьяну интересует, как помочь другому человеку, чужому ребенку. Надо же, даже усыновить готова! Впрочем, почему бы и нет? Ведь я сам брал с улицы кошек и собак, чтобы они не погибли».
Залесский тут же одернул себя — ну как можно сравнивать ребенка с собаками-кошками? Глупейшая мысль; что-то их, таких, многовато сегодня. Да, при Тане он почему-то чувствовал себя глупо — может, оттого, что в первую встречу она набросилась на него с кулаками, а не стала выпускать коготки кокетства, как многие другие женщины? И вот сейчас, в больнице, интересовалась только судьбой мальчика. И в палате вела себя, как настоящая мамашка. Отрезала лишь небольшой кусочек торта, хотя парень был готов умять его полностью. Уговорила мальчишку почистить зубы после сладкого. Принесла градусник, чтобы померить ему температуру. А когда парень заныл, что в одиночестве ему скучно, осталась в палате играть с ним в лото. И все подтыкала, подтыкала ему одеяло…
В памяти почему-то всплыла морда попавшего под машину Бима, его загипсованный крестец, бесконечные поездки в ветклинику, и то, какой тяжелой была собака, когда Залесский таскал ее на руках и переворачивал, меняя памперсы… «Все-таки я циничная скотина, — обругал он себя, поняв, что всё так же проводит параллели между своей любовью к животным и Таниным чадолюбием. — Но только от перемены названия суть не меняется. Если кто-то в беде, не важно, как его вытаскивать — за лапу или за руку».
Занятый этими мыслями и дорогой, на которую снова начал падать хрусткий январский снег, плясавший в свете фар мятежную альбиносью джигу, Залесский и не заметил, как добрался до нужного адреса. Вышел из своей темно-синей «Ауди», осмотрелся. Длинный, некогда ярко-синий, барак — приземистый, в один этаж — тускло желтел облупившимися окнами. Кривое крыльцо, освещенное слабосильной лампочкой, было залито чем-то коричневым, отвратительным даже на вид. Слева от него, почти у самой стены, тосковал под снежным горбом старый «жигуль», зиял выбитыми стеклами. Дорожка, протоптанная к крыльцу, была неровной и узкой — двоим не разойтись.
Налетевший ветер задрал кусок рубероида, обнажив ребристую изнанку крыши, а потом хлопнул им так, что, казалось, весь барак содрогнулся. Подняв воротник своей тонкой дубленки — хоть бы переоделся, франт! — Залесский понесся к двери барака: очень уж хотелось в тепло. Но, оказавшись в небольшом тамбуре, по обе стороны от которого раскинулись два длинных рукава-коридора, понял: холод здесь почти такой же, как на улице, только вместо ветра — сквозняк.
Юрист поискал глазами дверь с нужным номером, постучался раз, другой. Глухой щелчок отвлек его — на кожаном плече дубленки блестела крупная капля. Серые от гнили потолочные доски набухли от воды, но угол меж стеной и потолком — кривой, будто барак оседал на одну сторону — промерз и поседел от инея. Залесский чуть отодвинулся и снова постучал в дверь. Какая-то жизнь за ней была: ухо улавливало еле слышно бубнящий телевизор, протяжный скрип половых досок. Наконец, замок тихо клацнул и на пороге появилась женщина. Уставшая, худая до изможденности, кутающаяся в черную стеганую безрукавку — длинную, явно с чужого плеча. Рукава толстого свитера спускались до середины ладоней, видавшие виды джинсы были заправлены в черные валяные опорки. Светлые волосы собраны в патлатый хвост, переброшенный на грудь и спускавшийся почти до пояса. На левой скуле и возле глаза — багровые пятна, которые не мог скрыть даже толстый слой тональника.
— Вам кого? — с подозрением спросила она, глядя неприязненно, с плохо скрытым страхом. Чуть слышный запах — сегодняшнее пиво, или вчерашнее «что покрепче»? — заставил адвоката поморщиться.
— Вы мама Паши Фирзина? — спросил он.
По тому, как быстро она оглянулась, как испуганно шмыгнула взглядом вглубь квартиры, как стремительно выскочила к нему, плотно закрыв за собой дверь, адвокат понял — кто-то еще есть в доме, кто-то, кому не нужно слышать их разговор.
— С Павликом что-то случилось? — встревожено спросила женщина.
Теперь оторопел Залесский.
— Вы хотя бы знаете, где ваш сын? — озадаченно спросил он.
— Конечно! У бабки он, — женщина ответила так спокойно, что Залесский понял: не врет. Действительно думает, что ребенок у родственников.
— К сожалению, это не так. Паша попал в больницу.
Женщина прижала ладонь к губам, глаза ее расширились, уставились на Залесского с мольбой.
— Что с ним случилось? Он жив?
— Да успокойтесь вы! Жив, конечно, — теперь адвокат был до конца уверен, что мальчишку избила не она. — Простыл и колено вывихнул, сейчас его лечат. Угрозы для жизни нет.
Ее тревога уменьшилась, но не ушла совсем.
— А вы кто?
— Меня зовут Юрий Борисович Залесский, я адвокат. Так получилось, что это я нашел Пашу и привез в больницу.
— Где нашли? — она хмуро повела бровью.
— Далеко от города.
— Но он записку оставил, что поживет у бабушки… — растерянно сказала женщина.
— Может быть, мы поговорим у вас дома? — предложил Залесский.
Ее взгляд снова наполнился испугом, она быстро замотала головой.
— Нет, давайте лучше здесь. В какой больнице Паша? В нашей, городской?
Адвокат сунул руки в карманы дубленки, склонил голову к плечу. Посмотрел пронзительно-долго, будто изучая. Бухнул, внимательно глядя ей в глаза:
— Скажите, кто избивает вашего сына?
Она коротко вдохнула — словно беззвучно вскрикнула. Плотнее закуталась в безрукавку, взгляд испуганной мышью побежал по полу. Адвокат стал еще напористее:
— Скажите лучше сами, я все равно узнаю. Жестокое обращение с ребенком — это подсудное дело. Полиция уже в курсе, что он избит. Лучше расскажите правду, иначе обвинять будут вас или вашего мужа.
— У меня нет мужа, — пробормотала она. — И Павлика я не трогала.
— А кто тогда?
— Почем я знаю! — разозлилась она. И Залесский понял — врет, покрывает кого-то.
— Слушайте, ну вы же мать! Найдите в себе смелость, расскажите всё, и мы найдем способ защитить мальчика, если сами вы по какой-то причине не можете это сделать.
Она угрюмо молчала, но было видно — обдумывает что-то, ищет выход. Наконец, решилась спросить:
— А Паша что говорит? Кто его побил?
— Паша ваш делает вид, что ничего не помнит.
Ей стало ощутимо легче, во взгляде появился налет наглости:
— Ну, значит, разберемся мы. Извините, мне некогда. Так он в городской больнице?
Залесский кивнул.
— Хорошо, спасибо. Извините, — она шагнула вглубь квартиры и захлопнула дверь. Адвокат пожал плечами, повернулся и быстро вышел во двор. Скользнув взглядом по веренице окон, отсчитал нужное и полез к нему по сугробам, мысленно ругая себя за то, что оделся неподходяще для оперативной работы. «Это даже хорошо, что они живут в бараке, где сто лет ремонта не было. Через евроокна я бы хрен что услышал», — думал Залесский, заглядывая в помещение через низкий кривой подоконник.
Это оказалась комната, а не кухня, как он предполагал. Сквозь тюлевую занавеску был виден старый клетчатый диван, приваленный к стене полураскрытой книжкой, телевизор в углу, на тумбочке с косо висевшей дверцей. Перед ним, спиной к экрану, стояла мать Павлика. На диване сидел мужик лет пятидесяти, в растянутом темно-зеленом свитере, армейских штанах и шерстяных носках, и грыз сушеную рыбу, бросая чешую на газету, лежавшую на его коленях. Рядом на полу стояла ополовиненная двухлитровка пива. Женщина почти кричала:
— Это он из-за тебя ушел! Сколько раз просила…
— Не базлай, — оборвал ее мужик. — Шараборин* твой Пашка, мужика из него надо делать, а кто, если не я? Сколько раз было говорено мяч дома не кидать? Разбил окно — получил за дело. А потом сам на заборе расписался**, я его из дома не вышвыривал.
— Но я же просила его не бить!
— Алямс-тралямс!*** — Мужик хлопнул рыбой по газете, гаркнул, поднимая кулак. — Баба мне еще указывать будет! Смотри, схлопочешь, вслед за сынком своим в больничку сляжешь! А Шапиро**** этому передай, чтобы в чужие дела не лез.
Женщина хотела что-то ответить, но не решилась — выскользнула из комнаты. Мужик поднял с пола бутылку, сделал несколько жадных глотков, вытер рот тыльной стороной ладони. И снова принялся терзать рыбу.
Залесский почувствовал, что ноги совсем иззябли. Впрочем, что хотел, он узнал. Стараясь попадать в собственные следы и прыгая по сугробам, как не ко времени проснувшийся кузнечик, он двинулся к машине. Залез в салон, включил печку и подставил бледные от холода руки под струи горячего воздуха. Машина деловито урчала, отогревая его и себя. Когда звук мотора стал ровным, уверенным, Юрий положил руки на руль, приготовившись тронуть автомобиль с места. Но со стороны барака донесся громкий стук, и Залесский увидел, как, хлопнув дверью, с крыльца сбежала женщина в красной куртке, с серым пуховым платком на голове. Торопливо пробираясь по узкой тропинке, она вышла на дорогу и зашагала к центру города.
Залесский нагнал ее почти сразу, опустил стекло машины:
— Может, вас подвезти?
Мама Павлика испуганно отшатнулась, ее правая нога соскользнула с обочины в сугроб.
— Сама дойду, — буркнула она, отворачиваясь, и прибавила ходу.
— Послушайте, если вы в больницу к сыну, давайте я вас отвезу, мне все равно туда же, — он не собирался возвращаться сегодня к мальчику, но грех упускать шанс побеседовать с его матерью еще раз. «Будет, что рассказать Тане, — обрадовался Юрий. — Жаль ее, конечно, уже настроилась усыновить именно этого ребенка — но вряд ли получится. Хотя… Чем больше информации, тем выше вероятность того, что ситуацию можно будет разрешить максимально безболезненно для Пашки. А Татьяна, наверное, и этим будет довольна».
Но дамочка упрямилась — шла, глядя перед собой, а потом резко остановилась, замахала рукой — мол, проезжай, чего встал.
— Садитесь, кому говорят! — Залесский включил командный тон, и женщина сникла, нерешительно глядя на него. Юрий чуть смягчился, — Ну что вы будете добираться одна по такому морозу, если нам все равно по пути? Не глупите. Я порядочный человек, ничего плохого с вами не сделаю.
Поколебавшись, она все же обошла машину спереди и села на переднее сиденье.
— Давайте я вам подогрев сиденья включу, так ехать комфортнее, — пробурчал адвокат. И показал ей кнопку рядом с сиденьем, — вот здесь переключатель, видите, где красная лампочка горит? Как нагреется, сюда нажмите, будет зеленая — это поддержание температуры. Если жарко станет — сюда, он вообще выключится. Все поняли?
Женщина несмело кивнула.
— Вот и ладненько, — Залесский сосредоточился на дороге, но сам ждал, пока она заговорит. Давно заметил, что женщины не могут молчать долго. Тем более те, которым он оказывал услугу. И действительно, через несколько минут она подала голос:
— Спасибо вам. Извините, что я так… Просто за сына волнуюсь.
— Я смотрю, вы одна за него волнуетесь?
— Ну а кто еще… Отца у него нет, — вздохнула она.
— Простите, но так не бывает, — поморщился Залесский. — И потом, вы говорили, что у мальчика есть бабушка.
— Она неродная ему, — махнула рукой женщина, — так, знакомая моя… Приплачиваю ей немножко, по хозяйству помогаю, а она за это Павлушу к себе берет, когда Слава…
Она осеклась, поняв, что сболтнула лишнее, и быстро продолжила:
— У нас с ним нет родни, вдвоем горе мыкаем. Понимаете, я молодая глупая была — да все в семнадцать лет дурят, чего уж говорить-то… Влюбилась в парня, уехала с ним в Москву. Мой отец против был, да я не послушала. А мама давно у нас умерла, он один меня воспитывал. Мы с Пашкиным папой такие планы строили! Что поженимся, жилье купим… А когда забеременела, выяснилось, что плевать он хотел и на меня, и на ребенка. Пришлось сюда возвращаться. Ладно, хоть отец простил, принял меня с животом. Ну, Павлик родился, жили как-то… Пока отца не схоронили, попроще было: хоть пенсия у него и маленькая была, а не лишняя. Ну и за Павликом приглядывал, когда я на работе. Я ж иногда сутками в этом ларьке — зарплата копеечная, ну а где больше взять без образования-то…
Залесский кивнул. Обычная, в общем-то, история. Повернув руль, он обогнал грузовик, в кузове которого лежали скованные цепью бревна, и чуть приоткрыл форточку — сивушный запах, исходивший от дыхания женщины, набухал в салоне авто плотным облаком, которое нестерпимо хотелось разогнать. Глянул на часы: половина седьмого. Нужно поторапливаться, чтобы успеть в больницу до окончания приемных часов.
— После отцовской смерти осталось мне всего-то, что Павлик и две комнатушки в бараке этом проклятущем, — продолжала женщина. Похоже, ей хотелось выговориться, и заодно объяснить адвокату, как они с сыном живут. — Денег стало не хватать, я металась между работой и Пашей. Ну вот, баб Люба помогала иногда — но за помощь эту три шкуры драла. Павлик-то в последнее время частенько у нее оставался, бывало, что и неделю там жил. Вот я и в этот раз поверила, что он там… Телефона-то нет у бабы Любы, а добежать до нее — это такой круг надо сделать, не каждой лошади под силу. Но получается, и она знать не знала… Пашка-то, выходит, не захотел к ней в этот раз. Обидела чем-то, наверное. Она может…
— Нет, скорее он ушел из-за того, что его выпороли, — убежденно сказал Залесский. — Может, всё-таки расскажете, кто?
Женщина подавлено молчала. Светофор впереди замигал, зажмурил желтый глаз и уставился на них красным. Юрий послушно притормозил.
— Кстати, как вас зовут? — спросил он.
Женщина стушевалась, но ответила:
— Марина. — И зачем-то добавила официальное, — Фирзина, Марина Ивановна.
— Марина, вы бы не замалчивали проделки своего сожителя, — посоветовал Залесский. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Я же видел его через окно, и разговор ваш слышал, не обессудьте. Одно мое слово кому надо — и сожитель ваш окажется там, откуда до мальчика ему будет не дотянуться. Но я предпочитаю, чтобы сперва вы рассказали, что происходит в вашей семье. Вдруг я что-то понимаю не так? Вы уж потрудитесь объяснить!
Светофор сменил гнев на милость, и Юрий надавил на педаль газа.
— Ну, так что вы мне расскажете? — требовательно спросил он.
— Он сосед наш, — выдавила, наконец, Марина. И вскинулась, затараторила обиженно, — вы думаете, легко без мужика-то? Нам на продукты-то порой не хватает, не то что за коммуналку заплатить или одежду купить какую… Да и Павлику отец нужен, чтобы научил его всему такому, мужскому… А в ларьке этом я кого встречу? Одни пьяные морды, и те норовят товара в долг набрать… Слава-то он, в общем-то, человек хороший. И мне деньгами помогает, и с Павликом занимается — на рыбалку там, велосипед починить, гвозди-молотки эти. Но строгий бывает, взметчивый — что не по нем, никогда не смолчит. Я уж его просила потише с Павликом-то. Но у него рука тяжелая, и остановиться иногда не может.
— Зачем вы его оправдываете? — возмутился Залесский. — Мальчика бьет, да и вас не жалеет, я заметил.
Марина смутилась, прикрыла рукой синяк. Но запротестовала:
— Так он за дело же! Меня тоже отец отлупить мог, если что натворю. И его в детстве лупили — дед знаете какой строгий был, мог прутом по ногам ожечь так, что кожа лопалась. И ничего, выросли же, на пользу пошло.
— Вы так уверены, что на пользу? — хмыкнул Залесский. — Сами ведь тоже от отца сбежали, значит — недолюбливали его. А теперь вот и Павлик ваш бегает. Вы после того, как из дома ушли, в беде оказались. И он тоже.
Женщина понурила голову, сидела, жамкая пальцами подол куртки.
— Правда ваша, — нехотя признала она. — Я-то сына стараюсь без кулаков воспитывать. Только не понимает он иногда! Вот Славка его и…
— Да после вашего Славки я Павлика в лесу нашел, он лежал на обочине, еще бы полчаса-час, и не стало бы у вас сына! — взорвался Залесский. — Как вы потом жили бы с этим Славкой?
— Перестаньте! — Марина съежилась, зажала ладонями уши.
Юрий глянул на нее искоса, нервно дернул плечами:
— Я-то перестану. А вы?
____________________
*Шараборин — легкомысленный
**На заборе расписаться — совершить побег
***Алямс-тралямс — иронический ответ, означает «что с дураком разговаривать»
****Шапиро — адвокат