Каким-то чудом Таня добралась до спасительных рук Яны, до ее умиротворяющего баса — крепкого, как потребляемый ею со студенчества, «Беломор». Из последних сил добрела до гинекологии, которая была на пятом, на три этажа выше ее детского. Расположенного, вдобавок, в пристрое к зданию больницы.
Яна Костромина, которую в институте за мужественную внешность, прямоту, горячность и непримиримое с реальностью чувство справедливости называли Яна-Дартаньяна, была лучшей школьной подругой Тани. Наверное, из-за этого они и в медицинский вместе поступили. Сейчас Яна Борисовна выросла из заурядной середнячки в лучшего дамского доктора их маленького подмосковного городка. Недавно список ее регалий — ординатура в Московском областном НИИ акушерства и гинекологии, аспирантура в том же МОНИИАГе, недавняя защита докторской — пополнился званием завотделения. Но в свободное от заведования время Янка продолжала вести жизнь обычного дежуранта, потому что надо было кормить двоих детей и обеспечивать пожилую маму. Всё же Татьяне повезло, что именно сегодня ее лучшая институтская подруга осталась на смене. О результатах УЗИ Яна знала — сама делала его. А о Пандоре Таня никогда ей не рассказывала.
Похоже, Янка решила, что сейчас подруга расстроилась из-за потери ребенка. И, едва увидев, в каком состоянии Таня, без разговоров потащила ее в процедурку.
Телефон заверещал в кармане, как разбуженная цикада, и Татьяна невольно дёрнулась. Пустая ампула, стоявшая на металлическом столике, упала на бок, покатилась, позвякивая, оставляя на своем пути мокрую очередь глянцевитых капель.
— Сидим спокойно! — скомандовала Янка, не поднимая глаз. Ее пальцы чуть шевельнулись, и тонкая струйка крови зазмеилась в прозрачной утробе шприца, смешиваясь с лекарством. Успокоительное подействовало на Таню мгновенно: тревожность схлопнулась, душевная боль резко замолчала, будто в её воющую пасть вогнали просмоленный кляп. Теперь серые глаза Татьяны смотрели осоловело. И если бы не так сильно жгло кожу, она бы заснула прямо здесь, в процедурке гинекологического отделения. Пандора всегда высасывала силы досуха.
Борясь с сонливостью, Татьяна подняла голову выше. Склонившись над ее простертой рукой, Яна медленно вводила лекарство в вену. Присмотрелась, пощупала указательным пальцем вспухшую кожу вокруг иглы.
— Дует? Не терпи, говори! — потребовала она.
— Нет, я в порядке, — помотала головой Таня.
— В порядке она!.. — возмущенно сказала Яна. — Сама белее мела, давление, как у трупа, трясется вся — а в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо?
Телефон вновь задвигался в кармане, заверещал, как недовольное насекомое.
— Перезвонишь! — рявкнула Янка в ответ на несмелое движение подруги.
— Ну, Ян, а вдруг что важное? — несмело предположила Таня. Ее мутило, появившийся на языке химический привкус стал явственнее. Он ширился и все больше отдавал сладковатой резиной, словно в рот засунули воздушный шарик. — Я же на смене, должна отвечать на звонки… Может, что-то с пациентами…
— Никуда твои пациенты не убегут и не уползут, за ними мамы смотрят, — раздраженно отсекла Яна. — Сначала вваливаешься сюда, чуть живая, просишь поставить успокоительное. А чуть захорошело — сразу в бой, да, подруга?
Спорить не было смысла — в их разговорах за громкоголосой великаншей Янкой всегда оставалось последнее слово. Вот только потом Татьяна всё равно поступала так, как считала нужным, и они обе это знали.
За окном процедурки подвывала январская метель, и было темно, как в туче. Таня глянула на запястье — там, в белом круге циферблата, прямой линией замерли стрелки, отвернувшиеся друг от друга, как обиженные любовники. Пятнадцать пятьдесят. До конца смены еще четыре часа. И нужно как-то продержаться. Ведь неизвестно, когда снова сдадут нервы, на время взнузданные диазепамом — и безумие Пандоры снова вывернет ее мир наизнанку.
«Нужно позвонить Купченко, пусть сменит меня как можно быстрее», — решила она.
Витька Купченко был их институтским товарищем. Когда наступила пора интернатуры, именно Витёк убедил Татьяну выбрать детские — нешуточно-быстрые, требующие особого внимания к рассыпавшимся бисеринкам симптомов — болезни. Взвалив на себя почетное ярмо клинического педиатра, она увлеклась работой с детьми, почуяла призвание, как, едва войдя в подъезд, чуют еле уловимый запах маминого борща. И это призвание, вполне перекликалось с ее давней мечтой — мечтой об идеальном материнстве.
Бесконечно листая справочники, слушая лекции в интернете и выезжая для повышения квалификации то в Московский НИИ педиатрии, то на семинары и конференции МОНИКИ, Татьяна всё пыталась понять, как сделать лечение маленьких пациентов таким же простым и быстрым, как в их детских книжках.
Она часто видела у больных детей признаки тревожности, симптомы зарождающихся неврозов. Знала, что психический дисбаланс проявляется через болезни тела. Но не понимала, что с этим знанием делать. И такая вот врачебная немощь побудила ее пойти на второе высшее — за дипломом детского психолога.
Все три года Таниной заочной, но очень старательной, учебы Купченко прикрывал ее на работе во время сессий. Благодаря ему главврач Инесса Львовна смотрела сквозь пальцы сначала на отсутствие интерна, потом на отъезды врача. Тем более, что в результате отделение получило специалиста с двойной квалификацией, что давало заведующей повод для гордости, а Купченко — чувство сопричастности. Вот так и повелось, что Витька всегда шел ей навстречу, если дело касалось внеурочных дежурств. А если уж у Татьяны случалась беда…
Душевная боль снова зашевелилась внутри, растопырила острые колени — они впились под ребра, мимоходом ткнув сердце. Пульс зачастил, вдох раскололся натрое — ставший колючим воздух словно спускался в легкие по ступенькам. Внизу живота ползал страх, шевелился там, где еще недавно жил, рос, проходил свои стадии Танин ребенок. Что она только не делала, чтобы сохранить эту беременность! Всё тщетно. Уже в пятый раз.
«Мое тело — гроб, в нем — мертвец». Сперва мысль была отстраненной, будто всплывшая фраза из детской страшилки. Но потом обрела четкость, стала выпуклой, черной, страшной. И Таню едва не вывернуло. «Нужно убрать ЭТО! — волна паники выхолодила душу. — Как можно быстрей… Из-за него вернулась Пандора».
— Янка, ты можешь меня сегодня взять на чистку? — взмолилась она. Слово «чистка» было жестким, равнодушным, бесчеловечным. И звучало, как кощунство. Но Татьяна знала — иного выбора нет.
Подруга хлестнула черными глазищами из-под вороной, кукольно-ровной, до бровей, челки. Вытащила из вены иглу, придавив выступившую бордовую каплю мокрым ватным шариком. Пахнуло спиртом.
— Ну вот, зажми, — она послушно перехватила шарик, и Яна выпрямилась во весь свой великанский рост. — Ты же знаешь, у нас плановые манипуляции по утрам проводятся… Если делать сейчас, мне придется тебя как экстренную пациентку проводить, что при замершей беременности в общем-то неправильно.
Татьяна лишь кивнула, заторможено глядя перед собой. В стекле медицинского шкафа, поверх таившихся в глубине биксов, пачек лекарств и одноразовых шприцев, почти прозрачным привидением отражалось ее лицо. Странно было смотреть вглубь него. Там, в шкафчике, хозяйничал ловкий, почти невыносимый для нее сейчас порядок — много лет Таня безуспешно пыталась навести такой в своей жизни. Не вышло. Да и могло ли выйти?
Она отвернулась, прячась от самой себя. Процедурка. Голубой кафель на высоких стенах, столы на колесиках, подставившие спины под кюветки и баночки с шовным материалом, синяя ширма, скрывающая гинекологическое кресло — все холодило, внушало отвращение. Но от мысли, что именно здесь ей помогут, стало немного легче.
— Эй, ты чего? — Яна тронула ее за плечо, потянулась, пытаясь поймать взгляд подруги. — Что за срочность? Боли появились? Кровит?…
— Ничего такого нет, — Тане отчего-то стало душно и она стянула маску с лица. — Янка, прости. Если надо до завтра дотерпеть, то конечно… Но я с ума схожу от того, что он у меня в животе — мертвый! Ты не представляешь, как мне страшно…
— Да успокойся ты, придумаем что-нибудь, — Яна посмотрела изумленно.
«Как на сумасшедшую смотрит, — тоскливо подумала Татьяна. — Скоро все будут так смотреть. Все узнают о приступе, к гадалке не ходи: Кате Петровне только попади на язык — разнесет по всей больнице. Мать про таких говорит «вода в жопе не держится». Ох, кстати, мать… Не дай Бог еще она узнает… Торжества будет — через край».