Врач Ильясова — шатенка лет сорока, с острыми чертами лица и пронзительным взглядом — говорила осторожно, в основном обращаясь к Волегову:
— Сейчас нельзя сказать ничего определенного. Девочку нужно обследовать. Но мне не нравится звук ее сердцебиения… Прослушиваются шумы.
— Это значит, у нее больное сердце? — продолжал выпытывать Сергей. Его брови были сведены, будто от боли, в глазах темнела тревога. Будто лысый гриф над своим гнездом, он склонился над пеленальным столиком — здесь, бессмысленно уставившись в ярко раскрашенную стену и с аппетитом посасывая большой палец, лежала Викулька.
Ильясова села за свой стол, помедлила, крутя в пальцах головку стетоскопа. Пожав плечами, сунула ее в карман медицинского халата, и уклончиво ответила:
— Шумы возникают по разным причинам, и не всегда указывают на проблему. А вот то, что у вашей дочери была остановка дыхания — очень нехороший признак. Ей просто повезло, что вы оказались рядом.
— Нам всем повезло, — мрачно сказал Волегов.
— У вас в роду были сердечные заболевания? — врач перелистывала медицинскую карту Вики, изучая записи.
— Вроде бы нет… А у тебя? — Сергей повернулся к Наталье. Та сидела на стуле, сгорбившись, зажав ладони коленями. В застывшем лице не было ни кровинки, блекло-голубые глаза смотрели в одну точку, как у сомнамбулы. Он положил руку на ее плечо, и только тогда она вздрогнула, и подняла на него взгляд. Он был вялым, словно болезненным — но в глубине глаз плеснул испуг.
— Нет… Ничего такого… — она мелко-мелко затрясла головой, ёжась, будто только что проснулась — и Волегов понял, что ее бьет мандраж, что шок еще не прошел, и, видимо, не пройдет еще долго. И отвернулся, всё еще злясь: то ли на нее и выбранную ей няню — двух недотепистых уток, на которых теперь было страшно оставлять ребенка. То ли на судьбу, которая чуть не украла его наследницу. Но однозначно — на себя. Потому что не мог всегда быть рядом с дочкой и защищать её от бед, как поклялся тогда, в палате, в день ее рождения.
Не мог… Или не хотел?
Он крепче сжал челюсти и напомнил себе: всё устаканится, нужно просто подождать. Просто период сложный: партия эта, выборы на носу, на работе завал… Весь этот месяц он бывал в квартире бывшей любовницы лишь набегами, вырывался на час-полтора, чтобы увидеть Викульку. И казалось, что все в порядке: ребенок чистенький, ухоженный, только няни почему-то всё время менялись… Ну и Наталья со своими намеками на совместную жизнь, так и не осознавшая своей роли — но на это было плевать, привык уже и не обращал внимания. Думал, когда-нибудь ей надоест у него клянчить. Смирится. Такие, как она, всегда смиряются.
Все перевернулось в один миг. И доверять Наталье, как раньше, он больше не мог. «Пить таблетки, чтобы пропало молоко — она что, совсем сбрендила? — от этой мысли гнев снова обдал его жаром. Струйка пота скользнула по шее, и он глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. — Сам виноват, слишком много свободы давал. Дурак, устроил демократию… Теперь — только контроль, каждую минуту — контроль! И няню сам найду. Если бы я сделал так сразу, Вика была бы здорова».
— Какие анализы нужно сдать? — отрывисто спросил он.
Подняв на него взгляд, Ильясова поправила отвороты халата. И, задумчиво постучав кончиком ручки по столу, сняла трубку старомодного белого телефона. Набрав короткий номер, заговорила властно — и в то же время с просительной ноткой:
— Девочки, я сейчас к вам новорожденного отправлю, сможете взять без очереди? Да, с направлением придут, — она протянула Сергею заполненный бланк, и шепнула, прикрыв ладонью телефонную мембрану, — прямо сейчас идите! Потом с результатами ко мне.
Волегов кивнул, стал неуклюже натягивать на дочку бирюзовый комбинезончик. Врач продолжала телефонный разговор, называя фамилии других пациентов, записывала что-то… И Волегов — в который раз уже! — пожалел, что «скорая» привезла их в государственную больницу. Да, она была ближе всех, но здесь был конвейер, и ничто не внушало доверия.
— Пойдем! — бросил он, беря дочь на руки. Наталья вскочила, послушно засеменила за ним по узкому коридору поликлиники. Разрезая толпу пациентов, как ледокол, Сергей молча свернул к лестнице, молча же спустился на два пролета и завернул за угол, всё ускоряя шаг. Наталья еле успевала за ним, потому что ноги по-прежнему были ватными: с того самого момента, как он распотрошил ее тумбочку и рассвирепел, словно обезумевший гризли. Вот тогда она поняла — ясно, и без допущений — что защиты от этого человека у нее нет. Она заложница, ее тело принадлежит ему, ее время принадлежит ему. А ради своей дочери он вытрясет из нее еще и душу.
Может ли быть что-то страшнее? Как оказалось, может.
Там, дома, когда Вика перестала дышать, в жилах Натальи застыл обрекающий, мумифицирующий ужас — и этот ужас сковал ее так, что она не могла сделать даже крохотного шажка. Стоя у двери, она чувствовала себя мраморной статуей, которая устремлена вперед, но веками не может оторвать ступню от постамента… И самое постыдное было в том, что боялась она не за дочь, а за себя.
Всё еще болело запястье, которое Волегов сжал, когда тащил ее в комнату. Всё еще стояло перед глазами его лицо — побагровевшее, искаженное по-звериному необузданной яростью. И запах, запах шевелил ее волосы: смесь мускуса, горького дыма и железа. Именно так — она знала — пахнет оружие убийцы.
Потом, в «скорой», ей стало немного легче. Ведь порозовевшая после укола Вика спокойно спала на руках отца, и произошедшее дома стало казаться настолько нереальным, будто это не жизнь была, а эпизод из сериала. Но потом, когда Ильясова спросила про наследственность, Наталью снова окатило дурнотой. Воспоминания всплыли, как мусор, понеслись, подталкивая друг друга.
…Запах корвалола, пропитавший квартиру. Тягучий стон из комнаты матери. Протяжный вой «скорой», кривые зубцы кардиограммы. Свистящий одышливый шепот: «Не бойся, Наташенька, я выздоровею»…
У матери — ишемическая болезнь сердца. Много лет. Но Волегову не нужно об этом знать. В конце концов, что это изменит? Если у их дочери проблемы с сердцем, какая разница, откуда они взялись? И тут же пришла еще одна мысль, показавшаяся спасительной: «Меня же обследовали во время беременности! Ребенок был вполне здоров!»
Наталья облегченно вздохнула и прибавила ходу, пытаясь нагнать Сергея. Он уже стоял перед дверью с надписью «ЭХО ЭГ», шипел на необъятную, в ситцевом платье, бабку. Та перекрывала дверь, бухтела что-то, и пихала в лицо Волегову свою распухшую, под стать хозяйке, медкарту. Когда Наталья подошла, он молча отдал ей ребенка, достал портмоне и положил на бабкину медкарту пятитысячную купюру. Та умолкла на полуслове, недоверчиво глядя на деньги — а Сергей решительно отодвинул ее от входа и кивнул Наталье: проходи.
В маленьком полутемном кабинете стоял аппарат УЗИ и кушетка, застеленная светло-голубой одноразовой простыней. Слабый запах кофе и копченой колбасы намекал на то, что сотрудникам этой больницы некогда даже сходить на обед.
— Девочку сюда кладите, — чернявый врач, иссохший, носатый, похожий на мудрого ворона, кивнул в сторону кушетки. — Освобождайте грудную клетку.
Вика недовольно закряхтела, когда Наталья стянула с нее комбинезончик и раскрыла распашонку. Скривилась, захныкала, чувствуя на коже холод медицинского геля.
— Дай-ка я тебя поглажу, — ласково сказал доктор, водя ультразвуковым датчиком по груди ребенка, и Вика вдруг успокоилась, расслабленно вытянула ножки. А он вглядывался в монитор УЗИ, поворачивая датчик под разными углами, и все больше темнея взглядом.
— Баталлов проток открыт, — сказал он наконец. — А девочке полтора месяца… Родилась доношенная?
— На тридцать седьмой неделе, — торопливо ответила Наталья. — Вес был — три четыреста двадцать, рост — пятьдесят два сантиметра. Мне сказали, с ней все хорошо.
Врач кивнул, по-прежнему глядя в монитор.
— Доктор, ну не молчите! — взмолился Волегов.
— А вы не паникуйте, — каркнул врач, глянув поверх очков. — Ничего непоправимого не случилось. Одевайте ребенка, а я сейчас заключение напишу.
— Но скажите хотя бы, что не так с ее сердцем? Что там открыто? — нервно спросила Наталья.
Доктор снял очки, утомленно зажмурился, потирая переносицу. И принялся объяснять:
— Открыт артериальный проток, через который в сердце плода поступала кровь. Обычно у младенцев он зарастает в первые дни жизни. Но иногда этого не случается. И ребенок либо спокойно живет с таким пороком сердца, либо его оперируют — если возникают проблемы со здоровьем. Операция не сложная, риска для жизни практически нет. Поэтому я и говорю: не паникуйте.
— Вы сказали — порок сердца? — вскинулся Волегов.
— Да, врожденный порок, — кивнул врач, надевая очки. Отвернулся, подтянул к себе клавиатуру. Печатал он быстро, редкость для пожилого человека. По экрану компьютера бежали черные цепочки букв.
Сергей глянул на Наталью, и она впервые увидела в его глазах беспомощность — как у зверя, упавшего в волчью яму.
Закутав дочку, она подняла ее и стала легонько покачивать. Но руки ощущали лишь тяжесть — словно от почтовой бандероли, внутри которой лежала завернутая в пеленки… вещь.
Наталья трусливо опустила глаза, чтобы не встречаться взглядом с Волеговым. Испугалась, что не сумеет скрыть. Ведь сейчас ей не хватит сил на притворство. Скандал с Сергеем, несчастье с Викой — всё это выбило из привычной колеи. Жизнь будто толкнула ее в кучу дерьма, да еще и ткнула носом: смотри, вот к чему приводит равнодушие!
Ей и самой было дико, что она, женщина, испытывает так мало чувств к своему ребенку. Даже когда врач сказал про порок сердца и возможную операцию, она лишь посочувствовала этому ребенку — как посочувствовала бы любому другому малышу. Нормальная мать с ума бы сходила от тревоги, а Наталья ощущала лишь жалость и стыд.
Раньше, думая о своем равнодушии к дочери, она оправдывала себя тем, что это Волегов уговорил ее родить. Ведь она не хотела этого ребенка, не планировала его. Но… всю беременность была уверена в том, что материнский инстинкт автоматически включится, как только дочка появится на свет.
Вот только прошло уже несколько недель, а любовь к этому ребенку так и не пришла.
Это случается — она читала в интернете. Послеродовая депрессия. Холод и пустота внутри. Не ее ли она пыталась заполнить, таскаясь по ночным клубам, пропадая целыми днями в салонах красоты и в гостях у подружек? Нанимая нянь, щедро платя за их услуги?
Материнский инстинкт не включается нажатием кнопки. Будь по-другому, она бы не отходила от своего ребенка. И сейчас наверняка тревожилась бы так же, как Сергей.
Говорят, это пройдет. Через пару-тройку месяцев. Максимум — через год. «А если у меня это — навсегда? — мысль казалась Наталье еще ужаснее от того, что возникала не впервые. — А если я — моральный урод, не способный никого любить? Да, я рожала ребенка в надежде заработать. Но ведь каждая женщина хочет, чтобы у нее и ее детей была обеспеченная жизнь! И рожают, а потом — радуются своему материнству… Почему я не могу?»
Чуть отстранив от себя ребенка, она вгляделась в круглое дочкино личико. Красивая малышка. Любая мать могла бы ей гордиться. «Неужели и у меня — порок сердца? Только неизлечимый, невидимый для врачей? — с тоской подумала Наталья. — Нет, я не хочу оставаться такой. Я брошу пить таблетки, перестану сваливать всё на нянь… Я сама буду заботиться о Вике. И вот тогда, наверное, смогу полюбить ее».
Она встала, крепче прижала к груди сопящий сверток. И попросила врача:
— Пожалуйста, можно поскорее получить на руки результаты? Нам срочно нужно к кардиологу.