Трава на футбольном поле казалась ядовито-зеленой, и красномордые футболисты будто только что выбежали из парной.
— Ты посмотри, какая вредная машина! — с восторгом сказал Александр Ильич Совка, терзая таблицу цветовой настройки нового телевизора. — Эля! Я никак не разберусь в этом меню. Ты же умница, посмотри, что я, старый дурак, неправильно делаю!
Он сидел в кресле, широко раздвинув колени и опершись на них локтями. Элина скользнула между ним и коробкой от плазмы, легко коснулась губами седых волос мужа, погладила его широкую спину.
— Сашка, мне некогда, прости, — с сожалением сказала она. — И потом, я верю, что ты справишься. Я лучше тебя только компьютером и стиралкой владею, забыл?
Муж поднял на нее удивленный взгляд: куда, мол, собралась, ведь только приехала? А она охнула, всплеснула руками:
— Ну что ты опять этот свитер надел, у него локти дырявые? И босиком не ходи, от балкона сквозит! Я приоткрыла, а то петуниям от батареи жарко. Всё, убегаю!
— Я провожу, — Александр прошел за ней в прихожую, встал, опираясь плечом о дверной косяк. Темно-карие, как у Анюты, глаза смотрели внимательно и цепко. Пытаясь избежать этого взгляда, Элина присела на тумбу, застегивая сапоги.
Муж снял с плечиков ее шубу, растопырил, дожидаясь, пока она нащупает рукава. И приобнял сзади, неловко чмокнув в шею.
— Скуча-ал твой дурак шестидесятилетний, — певуче прошептал он.
Теплое дыхание шевельнуло ее волосы. И Элина обмякла в его руках — таких надежных, родных… Ей вдруг захотелось расплакаться, открыть ему всё, поделиться. Ведь с кем еще, как не с ним — с которым прожито без малого сорок лет? И ни разу за все это время он не подвел ее. Ни разу не предал.
— Элька, у тебя всё в порядке? — спросил он, будто угадав ее мысли. — Ты грустная какая-то с тех пор, как приехала.
— Саш, не бери в голову. Просто дела, — заверила она, высвободившись и повернувшись к зеркалу, чтобы не пришлось прятать глаза. Старательно накрасила губы — всегда успокаивалась, сосредотачиваясь на таких мелочах. Подхватила сумочку и сказала, открывая дверь:
— Я на пару часов. А потом поедем кухню выбирать, не забыл?
— Дождусь, куда я денусь… Перчатки взяла? — напомнил он. — Не замерзни там!
Совка кивнула и притворила за собой дверь. «Правильно, что не сказала, — подумала она, нажимая на кнопку лифта. — Потом… если будет, что сказать».
Александр постоял, задумчиво глядя в закрытую дверь. Снял трубку радиотелефона, набрал номер.
— Анюта, доча, привет! Быстро рассказывай, как дела, — скомандовал он. — Как съездили? Победили фашистов?
Дочка рассмеялась: заливисто и звонко, как всегда. И глубокая морщина, прорезавшая его лоб, разгладилась: значит, не случилось с его девчонками никаких неприятностей.
А Элина, прогрев мотор своего миниатюрного «Пежо», вырулила на дорогу. Эту машину подарил ей зять — знал, что она хотела жучка-малолитражку, который проще найдет себе место на разбухших от транспорта московских магистралях. Сейчас ее миниатюрный «пыжик» легко обегал монструозных железных собратьев, лавируя в плотном в уличном потоке. И, если посчастливится не попасть в пробку, примерно через полчаса он доставит хозяйку к больнице — той, что была указана в статье.
Впрочем, у дальнего перекрестка уже намечалось столпотворение. Автомобили собрались мушиной стаей, ползли едва не друг по другу, кто-то кому-то гудел гневно и отрывисто, будто ругался на азбуке Морзе. А сверху, от рекламного щита, поглядывал человечек в синей робе. Опираясь на рыжую ногу автомобильного подъемника, он пытался открепить хлопавший на ветру баннер с угрожающей надписью «Скидок не будет!». В своей надмирной люльке он был, словно зубная щетка в стакане.
И Элина подумала, что одинокая зубная щетка — такой обыденный, и оттого, пожалуй, самый страшный символ человеческой ненужности. Мысли снова вернулись к дочери. Неужели и она останется в одиночестве?
«Как бы ни сложилось, я не допущу, чтобы Анюте пришлось пройти еще и через это», — твердо решила Совка. И бессонная ночь, проведенная ей на жесткой, набитой колкими раздумьями, подушке, отпустила Элину. Все эти вопросы — «Что сказать той женщине?», «Что делать, если в статье — правда?» — вдруг получили один ответ. Что бы ни происходило, жизнь будет продолжаться. Ведь у того, кто наполняет Чаши и мастерит Кресты, на всё есть свой резон.
Подкатив к больнице, она пристроила «пыжика» рядом с видавшим виды бордовым фургоном. На его боку красовался полустертый логотип второсортного телеканала, по крыше распласталась опущенная вниз спутниковая тарелка. Выйдя из машины, Совка с удивлением заметила стоявший неподалеку белый «Соболь» другого телеканала, а затем и темно-синий форд с логотипом газеты. «Что за медиа-слёт? — с неудовольствием подумала она. — Вот ни раньше, ни позже…»
На входе она едва не столкнулась с низеньким пожилым толстяком, катившимся ей наперерез — туда, где слышалось бурление голосов, и загорались вспышки фотокамер. Скользнув взглядом в ту же сторону, Совка приросла к серому граниту пола: перед скопищем журналистов стоял ее зять с той самой незнакомой женщиной, державшей на руках малыша в сиреневом комбинезончике. Ребенок хныкал, и молодая мать трясла перед ним ярко-рыжей погремушкой.
— …поэтому я решил оказать этой семье помощь, — говорил Волегов. В двубортном, сером с искрой, костюме, он казался еще солиднее и выше. Широкая улыбка и открытый взгляд располагали к себе, но отчего-то казались Совке чужими, неестественными. Врёт? Или просто нервничает перед камерами?
Кто-то из журналистов спросил с уважением:
— Я правильно понимаю, что вы не хотели афишировать этот факт?
— Да, потому что к моей предвыборной деятельности он отношения не имеет, — кивнул Волегов. — И хотя Наталья Ивановна Куницына обратилась ко мне, как к будущему депутату, я помог ей, как человек человеку. Используя личные средства, а не партийный капитал.
— Наталья, вы счастливы? — задушевно спросила молодая журналистка, тыча микрофоном почти в лицо Куницыной. Оператор, стоявший за ее спиной, направил на Наталью объектив телекамеры.
— Да, конечно, — ответила женщина, отводя взгляд. И добавила сковано, — Я хочу поблагодарить Сергея Ольгердовича, он спас жизнь моей дочери.
Толстяк, едва не сбивший с ног Элину, уже протиснулся сквозь толпу журналистов и встал перед камерами.
— Как представитель партии «Звезда демократии» хочу отметить, что поступок Сергея Ольгердовича стал для всех нас примером скромности и человечности! — заявил он.
— Господин Слотвицкий, вы говорите так, будто для ваших партийцев это нонсенс, — подколол его высокий бородатый мужик с фотоаппаратом. По рядам журналистов прокатился смешок.
— Я знаю, что вам хорошо платят за подобные вопросы, господин Матвеев, — парировал толстяк. — Но в этой ситуации, я думаю, комментарии излишни. Поступку Сергея Ольгердовича аплодировала бы даже мать Тереза.
— И все-таки, господин Волегов, я хочу уточнить, — встряла женщина лет сорока, одетая в серое балахонистое пальто-оверсайз. — Вы действительно не являетесь отцом этого ребенка?
— Нет, — мотнул головой Волегов, на мгновение прикрыв глаза. — Это не моя дочь.
— А, может быть, Наталья доводится вам родственницей, или давней знакомой? — не унималась журналистка.
— Нет, — Совка услышала раздражение в голосе Сергея.
Журналисты спрашивали что-то еще, а она отошла в угол, опустилась на мягкий диванчик. От переживаний ломило в висках, слабость давила на плечи. «Значит, Серёжа просто помог чужой женщине, — мысли были вялыми: наверное, сказывалась усталость. — Теперь можно не волноваться за дочь. Но почему мне кажется, что это фарс? Накрутила себя, старая дура…»
Журналисты начали расходиться, а Волегов и Наталья с ребенком двинулись вглубь здания. Сама не понимая, зачем, Элина пошла за ними.
Перед входом в больничную галерею ее задержал охранник, потребовал паспорт. Совка бросила ему документ, а сама поспешила дальше, не дожидаясь, пока он впишет ее данные в журнал посещений. Почти нагнала Волегова и Наталью на лестнице и чуть сбавила ход — как-то глупо всё, будто слежка. Вот что ему сказать, если заметит?
Он не заметил.
Элина видела, как он прощается с женщиной у двери палаты — сухо, отстраненно. В общем-то, так и прощаются с людьми, к которым незачем возвращаться… Но Волегов наклонился к ребенку, взял маленькую ручку девочки, нежно прижал к губам. И посмотрел на нее так любовно, с такой великой отеческой нежностью, что у Элины сердце зашлось, заголосило по-бабьи: «Девочка-то его, его!..»
Она вернулась за угол и припала спиной к стене. Пульс был частым-частым и дробился, будто по венам прыгали горошины. Совка достала из сумочки пузырек с нитроглицерином, бросила белую крупинку под язык. Попыталась впихнуть на место пластиковую крышечку, но руки тряслись…
— Мама?!?
Голос появившегося перед ней Сергея прозвучал, как труба в судный день. Он уличал, выказывал удивление… но в этом голосе были фальшивые ноты. Их она услышала первыми.
Испуг.
Растерянность.
Стыд.
Совка выронила злосчастный пузырек. Белоснежные крупинки лекарства рассыпались по ступеням лестницы. Она вскинула глаза, пытаясь прочитать по лицу зятя. А оно — напряженное, потемневшее, с проглядывавшей в волчьем блеске глаз и зверином подрагивании ноздрей жестокостью — показалось ей страшным.
Будто перед ней стоял чужой человек.
И она хрипло зашептала, схватив его за рукав:
— Серёжа, я тебя умоляю! Только не лги мне! Скажи правду!
Волегов придавил ее взглядом — нехорошим, тяжелым, помутневшим от злобы. Никогда не смотрел так раньше. Никогда так не мучил молчанием.
— Серёжа, ведь это твой ребенок! — Элина уже не спрашивала — утверждала. Глаза ее покраснели от подступивших слез. — Серёжа, ты скажи, у тебя другая семья? Ты любишь эту женщину?
— Нет! — почти прорычал он. — В смысле — нет, вы все неправильно поняли. Нет у меня другой семьи. Нет ребенка.
И почти закричал, упершись взглядом в ее лицо:
— Да что вы все верите этим сплетням!
Совка оцепенела на мгновение — раньше он никогда не повышал на нее голос. А потом отвернулась, ощущая, как недоверие и холод растекаются под кожей, обживаются внутри. Ведь эта его агрессия вместо спокойного удивления и привычной шутки, этот взгляд и выкрик лучше любого признания доказывали, что девочка ему — не чужая.
— Серёжа, повинись! — Элина предприняла последнюю попытку. — Я не скажу Анюте. Давай вместе подумаем, что делать дальше. Ведь это добром не кончится.
— Нет! — отрезал Волегов. — Не над чем тут думать. Это не мой ребенок.
Он сунул руки в карманы брюк и пошел вниз по лестнице, упрямо распрямив плечи. Глядя ему вслед, Элина вновь ощутила холод. А еще — презрение к мужчине, который вот так вот запросто отрекся от своего ребенка.
И она вспомнила библейское:
"Прежде, чем пропоёт петух, ты трижды отречёшься от Меня".*
____________________
* слова, сказанные Иисусом апостолу Петру во время Тайной вечери