В окне гостиной горела новогодняя гирлянда — Волегов увидел ее, как только распахнулись автоматические ворота. Явный намёк: ведь Анюта просила снять, когда уезжала в Германию — а сейчас сама же и включила… На душе снова заскребли кошки, и Сергей, поставив машину в гараж, понуро вошел в дом.
Жена выехала ему навстречу: в нарядном платье, смоляные волосы тщательно уложены, на шее — изумрудное ожерелье, которое он выбрал для нее в Италии. Улыбнулась, знакомым движением вытянула шею, подставляя щеку для поцелуя. Но сквозь привычный озорной огонек в глазах проглядывало смущение и некая торжественность — и от этого нового взгляда Сергей напряженно замер, не понимая, что происходит.
— Серёжка, ты есть будешь? — спросила она. — У нас «цезарь» и антрекоты.
Он присел у ее ног, взял руку жены — ту, на которой тонкой полоской желтело обручальное кольцо. Он, тогда еще вчерашний студент, кое-как наскреб денег на два узеньких, самых дешевых… А через несколько лет — когда попер в гору бизнес и начались подвижки по минтрансовской карьере — несколько раз предлагал ей поменять их на что-то более статусное. Но Анюта была непреклонна: «Какая разница, сколько стоит это кольцо? Оно одно на всю жизнь такое!» Вот и теперь оно на ее пальчике, как в первый день… Сергей прижался к нему губами и кое-как нашел в себе силы поднять голову, чтобы посмотреть в глаза жене.
— Давай все-таки поужинаем, — попросила она. — И я тебе новости расскажу.
Он кивнул и послушно прошел в гостиную вслед за ее креслом, из-за спинки которого виднелась точеная смоляная головка жены. Сел на свое место во главе стола — там было уже накрыто, и даже свечи стояли. Он приободрился, вздохнул украдкой: свечи у нее — всегда к приятному сюрпризу, злилась бы — не зажгла.
— Серёж, ты грустный, случилось что? — спросила Анюта, уловив этот вздох.
— Да на работе бардак, — махнул он рукой. — Как обычно. А у нас праздник какой-то?
— Ну… Почти, — она замешкалась, и пододвинула к нему блюдо с антрекотами. — Налетай. Праздник — не праздник? Не знаю даже. Просто хотела с тобой поговорить. В общем… я на один день приехала. Завтра мы с мамой снова улетаем в Германию. Мама там клинику нашла, которая берется за такие случаи, как у меня. Мы ездили туда, они сказали, что шанс есть. Они сделают мне операцию, вживят какой-то прибор, который будет восстанавливать ткань поврежденного нерва. А потом нужен месячный курс инъекций и специального физлечения. Результаты у них есть, они парализованных людей на ноги ставили, представляешь? В общем, я решила попробовать.
— Нютка, это же здорово! — обрадовался Сергей. — Только я с тобой поеду! Давай через три недели, как выборы пройдут — и сразу рванем!
— Серёжа, послезавтра мне там надо быть, — попыталась объяснить Анюта. — Мне уже подготовку провели. Я просто тебе не говорила по скайпу, хотела так сказать, чтобы ты рядом был.
— Ань, какое послезавтра? — нахмурился он. — Я не могу сейчас уехать! И тебя туда не отпущу, я ж с ума здесь сойду, ты что!
— Но мы с доктором договорились… — растерянно сказала она.
— Так отмени!
— Нельзя отменить, поздно, процесс уже пошел!
Он вскочил, нервно прошелся по комнате.
— А нельзя было со мной сначала всё это согласовать? Ты же знала, что я захочу поехать с тобой! И знала, что у меня выборы…
— Да ты совсем с ума сошел с этими выборами! — закричала она. — Только о них и говоришь! Только о них и заботишься! Даже семейные дела готов отодвинуть, лишь бы там все было в срок! И злющий стал, скрытный какой-то… Думаешь, я не вижу?
Волегов растерянно молчал.
Она закрыла лицо ладонями. Потом потерла виски и сказала со спокойным укором:
— Ты изменился, Серёжа. Ты много раз менялся за нашу с тобой жизнь, но все это были хорошие перемены — ты рос, сильнее становился, а если и ошибался, то ошибки умел признавать. А сейчас у тебя новый период в жизни, я понимаю — но не понимаю, отчего ты вдруг стал таким. Резко очень, и очень круто поменялся. Я какие-то знакомые черты в тебе вижу — вот твою целеустремленность, к примеру. Но она тоже изменилась… Превратилась в какую-то… маниакальность. Ты даже на меня готов наброситься, лишь бы дойти до цели. А цель-то какая?
Волегов раздраженно фыркнул и ответил:
— Пройти в областную думу. И мне дали понять, что через год я там точно буду! А к тебе я не изменился ни на йоту. Всегда тебя любил и любить буду.
— Я тоже, Серёжа. Я тоже… Но это депутатство — знаешь, оно не стоит того, чтобы мы жили так, как сейчас. Будто чужими становимся.
Печаль в ее словах будто черту между ними провела — только Волегов осознал, что не черта это, а тонкая, еще неглубокая, трещина. И она, такая маленькая, могла располовинить их сросшийся воедино мир.
Сергей, уже готовый возразить, прикусил язык. «Маниакальность», «чужими» — эти слова бередили душу, болели, как ожоги. Сильные, беспощадные слова. С какой-то особой, ядовитой начинкой.
Но самое главное — он шкурой чувствовал правоту Анюты.
В груди сдавило. Он быстро подошел к жене, присел перед ней, огладил своими медвежьими ладонями ее хрупкие плечи.
— Совенок, прости, — покаянно попросил он. — Бес попутал. Но я все устрою. Мне, знаешь ли, всё равно сниматься с выборов. Я вот прямо сейчас Слотвицкому позвоню и попрошу, чтобы организовал все в удобные сроки. А мы завтра вместе поедем. Одну я тебя не отпущу, и не проси.
— Ну, я же не одна, мама тоже едет, — попыталась возразить Анюта, но былой колкости в ней уже не было — наоборот, расслабленная сидела, почти спокойная.
Почти.
— Нют, что еще? — страх снова засвербил внутри. — Говори, не молчи! Пожалуйста!
Анюта отвела взгляд, но потом снова посмотрела на него — прямо, и смело.
— Серёжа, если операция пройдет удачно, давай родим ребенка.
Он потрясенно отпрянул.
— Но как? Тебе же врачи сказали…
— Да, я помню, — спокойно кивнула она. — Я не смогу стать матерью. Но ведь у тебя со здоровьем все в порядке. И, если ты не против, давай найдем женщину, которая родит нам этого ребенка. Я знаю, это звучит дико, но это же не измена, если мы решили это вместе. И сделаем все через клинику, как ЭКО. Зато у нас будет ребенок! И мне совсем не важно, что он будет для меня неродной по крови. Я люблю тебя, и буду так же любить его. Понимаешь…
Она говорила что-то еще — о том, что перестанет заниматься балетом, и что ей всегда хотелось стать мамой, и что ребенку она постарается дать лучшее из возможного, всю душу в него вложить… Волегов почти не слышал этого. Он сидел, опустив голову, будто его ударили под дых и теперь боль жжет и крутит, а вдохнуть невозможно, как ни лови воздух ртом…
И дикое, бессильное сожаление закручивало его в тугой, ноющий узел.
Как же плохо он, оказывается, знал свою жену!
И, несмотря на прожитое вместе, почему-то мерил ее общими мерками: будто она, как многие другие, не способна на такой поступок. Будто, родись у него ребенок от другой, Анюта сменит любовь на ревность. Будто хочет, чтобы и у него не было того, чего ей не дано…
А ведь она всегда говорила ему: «Хочу, чтобы ты был счастлив».
Он мог бы понять, что она, с ее-то любовью и мудростью, сможет принять неродного ребенка. Мог бы, если бы не был таким идиотом…
«А, может, признаться? — мучительно думал он. — Рассказать о Викульке — и тогда разрушились бы все стены, которые я возвел между ними. Каким счастьем было бы больше не врать… никогда, никогда не врать ей!»
Вдруг вспомнился умоляющий взгляд Элины, ее таблетки, рассыпавшиеся по ступеням. И то, как она просила: «Повинись, ведь это добром не кончится!»
Он хапнул воздуха, и уже открыл рот, чтобы нырнуть в правду, как в ледяную прорубь…
Но это значило — утащить под лед Анюту.
Сердце бухнуло: раз, другой, третий…
И он не смог.
Струсил.
Потому что ее слова были как красная печать на просьбе о помиловании: «Не измена, если мы решили это вместе».
А он всё решил один.