Участковый пункт полиции располагался на первом этаже обшарпанной «хрущевки», только вход был с торца дома. Пройдя мимо переполненной окурками урны и потопав в тамбуре, чтобы стряхнуть с ботинок налипший снег, Залесский открыл железную дверь, выкрашенную серой краской. Осторожно заглянул в большое квадратное помещение, залитое ярким электрическим светом. Участковый — сутулый, длиннорукий, с обширными залысинами — поднял на адвоката уставшие голубые глаза.
— Привет, занят? — спросил Залесский.
Олег Симонов, с которым не приятельствовали, но были знакомы на «ты» еще со времен милицейской службы Юрия, коротко мотнул головой: заходи, мол. Дородная тетка в сиреневом пуховике, сидевшая напротив участкового, скользнула по Залесскому недовольным взглядом, и загундела Симонову:
— А я вам говорю — самогон они продают! Как вечер — так в подъезде дверь хлоп, да хлоп! У них — хлоп, да хлоп! И всё те же синие рожи туда-обратно ходят. Весь подъезд загадили, и покоя никакого!
— А я вам, Людмила Санна, говорю: напишите заявление. Или подпишите то, что я с ваших слов составлю, — утомленно закатил глаза участковый. — Как я без заявления работать должен?
— Ага, чтобы они мне дверь подожгли? Или по башке тюкнули? — с негодованием воскликнула тетка. — Олег Васильевич, да зайдите вы к ним просто… Будто проверка у вас. А меня не вмешивайте! Я и так хорошее дело сделала — сообщила вам. Всё, дальше сами!
Она поднялась и с видом «совсем работать не хотят» удалилась из кабинета.
— Вижу, ничего не меняется, — сочувственно сказал Залесский, имея в виду и поведение тетки, и обстановку УПП*: три старых деревянных стола, шкафы с папками, гигантский древний сейф в углу — с широкой ручкой-колесом, как на подлодке. Засиженные мухами кумачовые шторы, запах пыли вперемешку с табачным. Убогость фанерных панелей, закрывающих стены — кажется, такая отделка были в ходу во времена Брежнева — скрашивала пара плакатов и разросшийся до неимоверных размеров бело-зеленый плющ, расползшийся по стенам толстыми, одеревеневшими уже, побегами. А ведь Залесский сам принес его когда-то коллегам: пожалел малыша, бодро выставившего из горшка первую тонкую плеть в семь листиков, не дал Петровне выбросить на помойку…
— Олег, это ж сколько лет прошло?! — ужаснулся Юрий.
Симонов пожал руку адвоката и ответил:
— Ну, не знаю… Двенадцать? Пятнадцать? И да, всё по-прежнему у нас. Бумажки только меняются — отчетности в разы больше стало, — он что-то черкнул в одном из лежащих на столе журналов и поднял глаза на адвоката. — Каким ветром к нам?…
— По поводу заявления врача Татьяны Демидовой, — ответил Залесский, устраиваясь на том же месте, где до него сидела тетка в сиреневом. — Об избиении ребенка из семьи Фирзиных, которые в сороковом доме на Еловой проживают. Я тебе привозил недели три назад.
— Помню такое, — кивнул участковый. — Разбирался. Результат хреновый.
Он вытряхнул из пачки дешевую сигарету, размял ее, закурил. И, выпустив струйку дыма, продолжил:
— Опросил всех, кого мог — и все в отказ. Мальчишка на своем стоит: типа никто его не бил, сам упал, потому и синяки. Ну, с ребенком понятно — боится, мать покрывает. Но ведь она тоже говорит, что никто пацана не трогал. И что сожитель сто лет как не появлялся, типа алиби у него. Соседей я опрашивал, никто ничего не знает. Но в тех бараках контингент тот еще…
— А про этого Славу-соседа что-то получилось узнать? — нетерпеливо спросил Залесский.
— У меня, да не получится? — хмыкнул Олег. — Никандров Вячеслав Дмитриевич, шестьдесят пятого года рождения, безработный, дважды судимый. Проживает по адресу Еловая, сорок, квартира шесть. Только сам понимаешь, если уголовник со стажем, то законы знает, права свои тоже. И они же хитрые, сволочи. Вот и этот — ты говорил, что видел его в квартире Фирзиной. А он утверждает, что в то время на заработках в Тульской области был. И, якобы, тому свидетели есть.
Залесский нахмурился, пробарабанил пальцами по столу. Задумчиво спросил:
— А статьи какие у него?
— Рядышком статьи: сто пятьдесят восемь и сто пятьдесят девять, — ответил участковый. — Дважды судимый, но не за избиения, или что-то, связанное с агрессией. Сначала сел за мошенничество — в конце девяностых поддельные страховые полисы людям впаривал. Ему тогда пятерку с небольшим дали. А второй раз — за кражу со взломом. Они с подельниками ювелирку в Рязани вычистили. Никандров восемь лет на зоне отмотал, два года назад вернулся — прописан-то здесь. Освободился по отбытию срока, так что мне с ним разговаривать особо не о чем было. Вел себя тихо, вот мы не контактировали почти. И с семьей Фирзиных у меня раньше никаких проблем не было: ни они не жаловались, ни на них. Честно скажу: я их знать не знал. Да и зачем? Ты же понимаешь, мне в поле зрения обычно проблемные семейки попадают, или активные жители — вот как та, что при тебе меня атаковала. А Фирзина что? Обычная мать-одиночка с ребенком, таких на моем участке тьма.
— Понимаю. — Залесский крякнул, потер лоб рукой. — То есть ты отписал, что проверка выполнена, и доказательств нет?
— Ну а что я еще напишу? — развел руками Олег. — Что мог, сделал…
Адвокат поморщился: действительно, а что тут сделаешь? Свидетелей нет, потерпевший себя таковым не считает, подозреваемый себе алиби состряпал — и, скорее всего, железное… Ну а синяки — да любой суд при таких исходных скажет, что они не доказывают факт истязания.
— Олег, а опека что? — с надеждой спросил он.
— Так мы вместе ходили, — принялся рассказывать Симонов. — Я, представитель опеки и инспектор по делам несовершеннолетних. Сначала в больницу к мальчику, потом к Фирзиным домой. Про пацана я уже сказал. А дома что — ну да, старое всё, холодильник полупустой. Но мать работает, приводов не имеет. У ребенка своя комната, одежда-обувка, учебники. В школу он ходил регулярно, она на родительских собраниях появлялась… То есть нет такого, что матери на ребенка плевать. Но на учет семью поставили. С Фирзиной беседу провели, разъяснили, что к чему.
— Понял. Ну, хотя бы так, — сухо кивнул Залесский.
— Юрок, ты же сам знаешь — в нашем деле выше головы не прыгнуть, — устало сказал Симонов.
— Понимаю. И спасибо, — сказал адвокат, вставая со стула. — Но ты поглядывай за этой квартирой. Совсем не хочется, чтобы Никандров себя безнаказанным почувствовал и снова руки распустил.
— Ну, Юр, по мере возможностей, — пожал плечами участковый. — У меня район большой, везде успеть нужно. Да еще писанина эта…
Он с ненавистью покосился на гору папок в шкафу.
— Что ж, не буду мешать, — Залесский попрощался и вышел из УПП.
На улице было темно — фонари не горели, лишь окна дома разбросали по снегу светящиеся пятна, да через дорогу желто сиял стеклянный куб супермаркета.
Адвокат зашагал к машине, обдумывая разговор с участковым, оставивший в душе неприятный след. Действительно, сделать что-то в этой ситуации было непросто: состава преступления нет. Оставалось надеяться, что Никандров и Фирзина, зная, что их взяли на заметку, теперь побоятся плохо обходиться с Павликом.
«Только нельзя эту семейку без присмотра оставлять, — подумал Залесский. — Иначе у сожителя опять кулаки начнут чесаться, а Марина будет его прикрывать. Заеду-ка я к ним, для профилактики».
Он завел машину, включил радио. Попытался сосредоточиться на вечерних новостях, но из головы всё не шли слова Симонова: «Он уголовник со стажем, законы знает». Да, закон дело такое: на бумаге всё гладко, а вот в жизни… Поди еще, привлеки человека за совершенное им преступление, если это никому не нужно! «Никому, кроме меня и Тани, — поправил он себя. — Да и я сразу понимал, что доказать вину сожителя проблемно будет… Впрочем, мы свой долг выполнили — заявление подали, после него хоть как-то тряхнули это семейство. Но в отношении Никандрова результат огорчает… С другой стороны, если бы всех сажали только на основании заявлений — вернулись бы мы в те времена, когда любая анонимка служила поводом, чтобы взять человека, особо не разбираясь».
И еще одна мысль скользнула, оставив неприятный осадок: «Эх, если б Таня и с разводом так же решительно поступила! Но тянет. Хоть и говорит, что муж попросил дать время, чтобы с имуществом разобраться — да только кто их знает, этих женщин… Как бы не передумала».
К дому Марины он подъехал минут через двадцать. В окнах горел свет, и Залесский даже обрадовался: значит, она сегодня на выходном, и ждать у дома не придется. Хлопнув дверцей машины, пошел к подъезду, внимательно глядя под ноги — не наступить бы в одну из мартовских луж, коварно ждущих под свежим ледком. И не увидел, как дернулась синяя штора на кухне Фирзиных, как мелькнуло за ней хмурое мужское лицо.
Подъезд барака встретил его запахом затхлости и подгнивших деревянных стен. Залесский отрывисто стукнул в дверь Марининой квартиры. Она распахнулась сразу: на пороге стоял Никандров, в том же растянутом зеленом свитере и армейских штанах. Карие глаза с пожелтевшими склерами смотрели с недоброй наглецой.
— Добрый вечер. Марина дома? — нахмурившись, спросил адвокат.
— Нет ее, — бросил Слава и попытался захлопнуть дверь. Но Залесский сунул ногу в дверную щель, и, холодно улыбнувшись, сказал с угрозой:
— Тогда я к вам, Вячеслав. Не торопитесь со мной прощаться.
Никандров замешкался, на лице проступила злость, но по глазам было видно — струсил.
— Что ж вы гостей за порогом держите? — Залесский сильнее потянул дверь на себя. — Может, поговорим?
— Беспредельничаешь, начальник! — рявкнул Никандров. — Полное право имею кого попало в дом не впускать!
— Перепутал ты всё, — хмыкнул юрист. — Ты же не в своей квартире. Это я имею право наряд вызвать. Пусть разбираются, на каком основании здесь находится чужой человек.
Вячеслав отпустил дверь, и она распахнулась. Залесский вошел в квартиру, а Никандров, демонстративно отвернувшись, прошлепал на кухню и сел на табурет у стола. Юрий бросил взгляд на пол — давно не мыт, разуваться нет смысла. И, как был, в ботинках и куртке, тоже прошел на кухню. Без спроса сел на стул, в упор глядя на Никандрова. А тот осмелился поднять взгляд лишь после того, как закурил сигарету. Не зная, что сказать, пододвинул пачку Юрию:
— Угощаю. Кури, адвокат.
— Спасибо, чужие не беру, — хмыкнул Залесский, вытаскивая свой «Честерфилд». — Ну что, поговорим?
— О чем, начальник? — осклабился Вячеслав. — Если ты из-за пацана пожаловал, так я сказал уже ментам — не было меня в городе, не пришьете вы мне это дело.
В его словах звучало плохо скрытое торжество, и Юрий почувствовал, как холодная злость растекается по телу. Залесский много раз видел таких вот, обуревших от наглости, уродов, которым однажды удалось избежать наказания. Никто из них не собирался останавливаться. Никто! Каждый думал, что сможет снова и снова обходить закон.
Адвокат сделал глубокую затяжку.
— Сегодня не пришьем — а завтра, если повторится, по этапу пойдешь, — пообещал он. — Это я тебе гарантирую. Под личный контроль ситуацию беру. А с тобой пока по-человечески переговорить решил. Оставь пацана в покое. И женщину свою не трогай. Разве не западло бабу бить?
— А ты, начальник, будешь тут по фене ботать, как доктор по латыни, или о деле говорить? — разозлился Никандров. — Чё надо-то?
Залесский бросил сигарету в пепельницу, сложил руки на груди и подался вперед. Под его тяжелым взглядом Никандров стушевался, чуть подвинулся в сторону. От него еле уловимо пахнуло страхом.
— Завтра мальчишку из больницы выписывают, — медленно и очень четко проговорил адвокат. — И я хочу, чтобы у себя дома он был в такой же безопасности, как в больничной палате. А если у тебя вдруг проснется желание распустить руки, подумай о том, что я — узнаю. Сам понимаешь, что тогда будет — или объяснить?
Никандров молча вдавил окурок в пепельницу. Но по тому, как сникли его плечи, Залесскому стало ясно: струхнул, хоть и вида не подает.
Юрий поднялся со стула и пошел к выходу из квартиры, считая разговор законченным. Но не успел он взяться за ручку, как дверь открылась. И в квартиру, хлюпнув покрасневшим от холода носом, шагнула Марина. Застыла на пороге, переводя испуганный взгляд с адвоката на сожителя. Два больших пакета оттягивали ее руки, и Фирзина чуть наклонилась, опуская их на пол.
— Добрый вечер, Марина, — учтиво поклонился Залесский. — Вам помочь?
— Спасибо, сама управлюсь, — настороженно ответила она.
— А я зашел Вячеслава к завтрашнему дню подготовить, — объяснил адвокат. — Напомнил ему на всякий случай, что детей и женщин бить нельзя. Вы уж следите, чтобы он не забывал эту простую истину.
Марина зыркнула виновато, но — с благодарностью. Замялась, и вдруг предложила:
— А хотите Павликову комнату посмотреть? Мы ему диван новый купили!
Юрий знал, что «мы» в данном случае означало «Таня». Но от предложения отказываться не стал. Все-таки снял ботинки и прошел за Мариной к дальней двери, скрывавшейся в самом конце узкого коридора.
К его удивлению, комната мальчика оказалась чисто вымытой, убранной — в отличие от той же кухни, где был бардак. На стареньком письменном столе возле окна аккуратными стопками лежали тетради и учебники, а посреди красовался открытый, но не включенный ноутбук. Колченогий шкаф с подложенной под него толстым бруском — для равновесия — вмещал в себя игрушки и одежду: Марина охотно продемонстрировала их, открыв скрипнувшую дверцу. Потертый палас был вычищен — не пылинки. Идеально выглаженные зеленые шторы закрывали окно. Ярко-синий диван, украшенный принтом из мультфильма «Тачки», казался здесь чужеродным пятном — был слишком модным для этой комнаты, слишком нарядным. А над ним висел лист ватмана, с наклеенной на нем фотографией, вырезанной в форме сердца. С фотографии улыбался Павлик и обнимавшая его за плечи Марина. А рядом виднелись крупные буквы: «Павлуша, с выздоровлением!»
И Залесский вдруг ощутил облегчение: наверное, не все так плохо в этой семье, раз вот так подготовилась к встрече сына его бестолковая, но искренне любящая своего ребенка, мать.
— Всё очень здорово, Марина, — искренне похвалил он. И женщина просияла, даже гордость появилась во взгляде — обычно смущенном и приниженном.
Юрий вернулся к входной двери, поискал глазами обувную ложку — и, не увидев, наклонился, чтобы надеть ботинки. Его взгляд случайно упал на один из пакетов, брошенных Мариной в прихожей. Банка огурцов, пакет с замороженными котлетами, хлеб… а еще большая бутылка недешевой водки, и двухлитровка пива.
Адвокат покосился на Марину. Та, смутившись, сказала:
— Вот, набрала с зарплаты, — она явно пыталась оправдаться. И предложила: — Может, поужинате с нами?
— Спасибо, я сыт, — сухо сказал он. Попрощался и вышел за дверь.
Сожитель Марины так и сидел на кухне, даже не думая помочь ей с пакетами. Фирзина занесла их на кухню и зашептала, будто боясь, что Залесский услышит:
— Славка, чего он приходил?
— А-а, на понт меня взять хотел, — зло отмахнулся Никандров. — Думает, он здесь самый умный. Ну-ну, посмотрим… И на докторицу эту посмотрим. Слишком много эти шавки на себя берут.
____________________
*УПП — участковый пункт полиции