От духоты, наполнявшей зал суда полумертвым, пропахшим чужим дыханием, воздухом, у адвоката разболелась голова. Заседание длилось почти три часа, потому что дело было запутанным: убийство, которое Залесский квалифицировал как непреднамеренное и добивался изменения статьи. Хотя прокурор и вереница свидетелей обвинения — гневных, ноющих, заискивающих с судьёй, но путающихся в показаниях, или гнущих одну лживую линию — пытались помешать этому. Обычное дело. Все выполняют свою работу: официальную — или ту, за которую что-то пообещали.
В итоге даже у судьи голова пошла кругом, и он объявил перерыв. Залесский вышел на улицу — хоть воздухом подышать, да перехватить что-нибудь в ближайшем кафе, ведь процесс наверняка продлится еще часа три — и побрел от здания суда, погрузив в карманы зябнущие руки. Он всё думал о своем подзащитном, насмерть придавившем задом «газели» родного брата: тот, вжатый в стену тремя тоннами стали, погиб моментально — сломанные ребра проткнули легкие и сердце. Вроде бы несчастный случай, но… Обвинение говорило другое: об оставленном братом наследстве, о жене подсудимого, которой требовалась дорогостоящая операция, о крупных долгах этой семьи… «Искать виноватых — не мое призвание, — думал Юрий, медленно продвигаясь по залитому талой жижей тротуару. — Конечно, я давно расстался с иллюзией, что в каждом человеке есть хорошее — некоторые прекрасно обходятся без оного. Но, всё же, я склонен оправдывать, а не обвинять. И если есть хоть малейший, призрачный шанс, что человек не виновен, моё право — докопаться до истины. Моё право».
Обернувшись на звук подъезжающего автомобиля — не обрызгал бы! — он вдруг узнал машину Тани. Сердце радостно ёкнуло: наконец-то! Ведь он не видел Татьяну уже пару недель — с тех пор, как выписали Пашку, не было предлога прийти в больницу. Залесский остановился, дожидаясь, пока она припаркуется и выйдет из авто.
И она вышла, запрыгала на цыпочках по снежной мяше почти ему навстречу. А за ней из машины вылез высокий смуглый мужчина в черном меховом кепи и стильном пальто, нелепо висевшем на его сутулой фигуре. Мужчина что-то крикнул, подняв планшет, и Залесский понял: он фотографирует Таню. А она — веселая, вполне довольная жизнью — по-свойски тянет его к себе и берет под руку.
Душу окатило такой печалью, что была бы рядом лужа поглубже — утоп бы в ней, не пожалев себя. Мысли заметались: уйти, остаться, сделать вид, что не замечает ее? И кто этот мужик рядом с ней, и почему, черт возьми, они идут в такой близости?! Гнев вперемешку с болью поднялся мутной волной, но Залесский подавил его — какой смысл переживать, она взрослая женщина, и она ничего ему не обещала… А ведь он думал о ней всё это время — и отгонял мысли, не разрешая себе размечтаться и твердя бесконечное: «Пусть сначала сделает выбор, пусть решит с разводом!» Геля вот — так и не решила, и это всем вышло боком.
Татьяна повернула голову и заметила его, мигом опознала в этом весеннем хаосе — среди фигур в нахохленных пальто, неуместно ярких рекламных тумб и черных кустов, тянувших к небу длинные голые ветки. И Залесский увидел, как ее глаза сперва расширились от радостного удивления — а потом потухли, погашенные неловкостью, и сделались беспомощными от растерянности. На мучительно долгий миг ему показалось, что она пройдет мимо, сделав вид, будто они не знакомы.
Но она не прошла. Двинулась к нему, что-то сказав мужчине — а он, идущий рядом, с каждым шагом делался все мрачнее.
— Привет, — чуть улыбнулась Таня. И, с сомнением глянув на спутника, всё же попыталась соблюсти приличия. — Знакомьтесь: Максим Демидов, мой муж — а это Юрий Залесский, спаситель Павлика.
Пришлось протянуть руку. Демидов сжал ее чуть сильнее, чем следовало: будто злился или ревновал, и давал понять, кто здесь сильнее. Но Залесский сжал его ладонь в ответ, чувствуя, как слабеет хватка противника — не зря в часы раздумий занимал руки эспандером.
— А мы вот в опеку собрались, за документами, — бодро сказала Татьяна, чувствуя, что молчание становится слишком густым — как предгрозовой воздух. — Я узнала, что одна могу выступить в роли усыновителя, просто нужно согласие супруга.
— Да, это так, насколько я знаю, — кивнул Залесский. А на языке всё вертелся вопрос: а как же развод, ты, случаем, не передумала? Ведь, может быть, ты возьмешь ребенка — и муж привяжется к нему, и незачем будет расставаться… Внутри свербило невысказанное, и Юрий решился:
— Татьяна, можно тебя на минуту?
Но ему ответил Макс:
— Нет, мы опаздываем.
— Извините, я не к вам обращаюсь, — твердо сказал Залесский. В тёмных глазах Демидова плеснула злость. А Таня замешкалась, скользнув растерянным взглядом по лицам мужчин, но решительно выдернула руку из-под локтя мужа и шагнула к Юрию.
— Как у вас с мужем дела? — спросил он, глядя на нее сверху. Повернувшись к Демидову боком, чтобы скрыть Таню плечом, он всё же держал его в поле зрения: мало ли, что выкинет, стоит быть начеку.
— Макс согласился помочь мне с ребенком, — ее улыбка светилась радостью. Чуть, понизив голос, Татьяна отметила: — Всё-таки он не такой плохой, как я думала. А в остальном у нас всё по-прежнему. Но аптеки так и не проданы, он только через пару недель за них возьмется, и мы…
— Таня, время! — крикнул Демидов. И Залесский тоже подумал: время, сколько его пройдет, прежде чем она решит окончательно? Пытаться что-то сделать, и всё-таки сделать — кардинально разные вещи.
Она легко коснулась его руки, прощаясь. И пошла к мужу — торопясь, уже не глядя под ноги, словно перестав беспокоиться о такой ерунде, как промокшие ноги. Залесский отвернулся и вытащил из кармана сигареты.
Тоска снова напала, как злая от голода собака — вгрызалась в душу, мотая лобастой пёсьей головой, всё крепче сжимая челюсти. «Уеду, уеду к чертовой бабке! — решил он, словно уламывая эту муку отпустить, отцепиться хоть ненадолго. — Заберусь на озеро подальше и поглуше — так, чтобы никаких удобств, и самому решать, как согреться, наловить рыбы, добыть воды. Проморожу себя насквозь, оглохну от тишины, хапну забот по самое горло — чтобы осталось только желание выжить, и никаких мыслей о ней. Пусть решает, она сама должна решить, что делать со своей жизнью. У нее тоже есть право докопаться до истины».
…Через несколько часов он, загружая в машину раздувший бока рюкзак и дедовы рыболовные снасти — облезлый, спиленный на скос деревянный ящик, темно-зеленую брезентовую палатку, спальник, ворох одеял, ножовку, котелок и тонконогую буржуйку с разборной трубой — Залесский всё думал, почему так гадко на душе. Из-за проигранного процесса? Подаст апелляцию, так что надежда есть. Из-за Демидова, который смотрел так, будто у него пытались отобрать его собственность? Плевать на него, пусть бесится. Из-за Таниных слов? «Он не такой плохой, как я думала», — сказала она, улыбаясь по-доброму, так светло и безыскусно, как умела только она.
Залесский почувствовал себя бесконечно уставшим, опустошенным — будто долго шел куда-то, нес что-то ценное, но по пути растерял всю поклажу. И понял это, так и не дойдя до цели — к которой теперь, в общем-то, бессмысленно было идти.
Он глянул в сторону дома и махнул рукой Петровне, стоявшей возле окна. На подоконнике сидела вся кошачья братия — треххвостая, двенадцатилапая. Провожали. Залесский сел за руль, сунул ключ в замок зажигания — машина заурчала, готовая тронуться в путь. Юрий защелкнул ремень: он косо лег через старую дедову телогрейку — ту самую, в которой Таня приняла его за бомжа.
И решительно отключил телефон — чтобы не мучиться, даром ожидая ее звонков.