Ультрамариновый платок тонкой вязки уютно обтекал плечи, делал пронзительнее и глубже синеву Марининых глаз. Она повернулась, горделиво выгнулась перед пыльным зеркалом.
— И платье примерь, — ворчливо сказал Никандров, бросая на продавленный диван хрусткий прозрачный пакет. — А то всё жалуешься, что денег не приношу. Вот, бери, и будь благодарна!
Рядом с пакетом плюхнулась ополовиненная пачка тысячных купюр.
— Слав, откуда? — Марина радостно взвизгнула и схватила пачку. Зеленые бумажки зашуршали в ее руках.
— А потому что добытчик в доме! Кто тя подогреет, как не мужик твой? — продолжал ворчать Никандров, но было видно, что ему нравится эта роль: денежного, крутого, пришедшего к своей крале с подарками. Он кивнул в сторону желтого пакета, оттопырившего целлофановые ручки: — На стол собери, сбрызнуть надо. Повод есть.
— А платье? — взмолилась Марина. — Я быстро, Славик!
— Ладно, сам, — он поднялся, взял пакет и потопал на кухню, тяжело впиваясь пятками в дощатый пол. А она вытряхнула на диван трикотажное, синее, в крупных белых цветах, платье. Быстро переоделась, и, застегивая на талии белый поясок, вернулась к зеркалу. Аляповатость ткани, крупные складчатые кружева, свисавшие вдоль V-образного декольте, нелепый волан на подоле — всё это немного смущало ее. Непривычный фасон, она такое не носила. Но платье было новым, да еще и даренным. И на душе стало радостно: ценит ее Славка и любит, кто бы что ни говорил… Вот и Демидова эта всё талдычит: беги от него, да беги. А чего бежать-то, когда всё налаживается? Марина презрительно фыркнула. Набросив на плечи платок и спрятав деньги в шкафчик, под стопку выцветшего постельного белья, она пошла на кухню.
— Слав, спасибо! — она прижалась к спине сожителя, обвила его шею рукой, погладила колючий ёжик волос на бычьем затылке.
— Спасибой не отмажешься, — он повернулся, тяжело шлепнул ее по заду, и подтолкнул к табуретке. — Садись, выпьем по маленькой.
«Ох, не надо бы ему пить на старые дрожжи, потом неделю не остановится», — поморщилась Марина, но покорно села, зная, что отговаривать бесполезно. Да и самой хотелось праздника.
На столе уже стояла бутылка водки с высоким горлышком, банка шпрот капала маслом с оттопыренной крышки, а Славка рубил на старой деревянной доске колбасу и хлеб, сгребал на тарелки. Отодвинув доску, уселся, налил по полной рюмке. И сказал привычное:
— Ну, чтобы жись — аж держись!
Марина залпом проглотила водку, обжегшую пищевод, впилась зубами в бутерброд — пригасить жар во рту. А он уже разливался по телу, принося с собой светлую, радостную благодать. И, чтобы продлить это чувство, она тут же потянулась за второй.
Чокнулись, выпили. Лицо Никандрова подобрело, глаза смотрели ласково, любя. И Марина снова решилась спросить:
— Слав, так откуда деньги?
— Работенка подвернулась, — осклабился он. — Нашел я свой «горшочек, вари», Маринка! Всё на мази теперь. Вскорости еще бабосиков принесу.
Он глубоко затянулся, выпустил дым и добавил:
— Это была хорошая новость. Но есть и хреновая. Ты выпей, выпей, заскучала рюмка-то…
Марина выпрямилась, чуя неладное. Он вытащил пачку «Явы»:
— Бери, разговор непростой.
— Да не тяни ты! — раздраженно сказала она, беря сигарету. Курила редко — денег было жалко, но сейчас Славкино поведение заставило ее разволноваться. А он вытащил из-за пазухи несколько блестящих фотографий, бросил на стол и сказал, глядя ей в глаза:
— Докторша Пашку твоего забрать хочет. Уже в опеку сбегала, документы подписала.
Оторопев, Марина кончиками пальцев потащила на себя верхнее фото. Татьяна на фоне облезлого здания, вывеска «Отдел опеки и попечительства». Она же за столом, с бумажкой, озаглавленной: «Список документов на усыновление». На третьем фото она писала какое-то заявление, на четвертом — беседовала с тёткой-чиновницей, сидевшей за широким столом. Марина охнула, схватилась за горло:
— Да как же… Слава! Откуда это?
— Добрый человек предупредить решил, что докторша понт готовит. У него на нее свой зуб. Так что, мать, считай, одна ты осталась, — с грустью сказал Никандров.
— Да что ж она к моему сыну прицепилась-то? — едва не плача, вскрикнула Марина. — Своих бы рожала, или из детдома кого взяла! Что делать-то, Слав? Пашка ведь у неё сейчас!
— А ты накатай на нее заяву, — посоветовал он. — Она ж на тебя подавала! Вот и ты её той же метлой! Напиши, что она ребенка у тебя украла. Менты ее быстро закроют, а тебе пацана вернут. Она потом и близко не подойдет, к Пашке-то. Побоится.
— Не… Это как-то… Может, она добром отдаст, — воспротивилась Марина, и тут же поняла, что не верит в это. Память вынесла массу мелких деталей, будто всплывший со дна сор: как ласково Демидова обращалась с Павликом, как баловала его, задаривала, угождала… Приручить хотела, чтобы отбился от дома, мать родную забыл — теперь это было ясно.
— Вот тварь! — Марина выругалась и решительно встала. Страх прошел, сменившись желанием отомстить. Лицо Фирзиной скривилось, таким горьким было открытие: — А я-то всё в толк взять не могла, чего это она ради нас так старается, помогает, вещи покупает!.. К ней поеду. Если надо будет — силой мальчишку заберу.
Сожитель хмыкнул:
— Ага, она дверь не откроет, а ты спалишься. Докторша накатает еще одну заяву, заплатит кому-нибудь, и всё, трындец! Лишат тебя, Маринка, материнских прав. Лучше на неё вперед напиши, тогда у ней шансов не будет.
— Но как я такое напишу? Сама же ей Пашку увезла… — растерялась Марина.
— Ну и чё, скажешь — она обманом заманила, теперь не отдает. Свидетелей-то нет, а пацана у нее менты найдут. Тебе поверят.
Он задумался, и добавил:
— А вообще лучше молчи про это, напиши — пропал ребенок, считаю, что его похитила такая-то, адрес ее укажи… Легавые тебе сына на блюдечке поднесут, и докторшу ты проучишь. А насчет денег не беспокойся, не нужны нам теперь ее деньги, свои есть.
И уже в прихожей, пытаясь попасть в рукав своей старой куртки — и промахиваясь раз, другой, третий, Марина всё крутила в голове одну и ту же мысль: «Не жалко, никого не жалко, и плевать на всё — лишь бы вернули сына».