Оконные рамы — старые, бугристые от многолетних наслоений краски, капли которой застыли и на толстых запыленных стеклах — почему-то висели в воздухе. И пола под ногами не было. Но Инесса Львовна не чувствовала страха. Она хотела открыть окно и позвать мальчика, который гулял внизу, во дворе. Следовало загнать его домой, чтобы сделал уроки. И она позвала — раз, другой; но мальчишка, будто не слыша ее, подбежал к молодой светловолосой женщине, сидевшей у песочницы, и спрятался за ее спиной.
— Отдайте ребенка! — крикнула Инесса Львовна. Молодая подняла голову, и Вяземская вдруг поняла, что смотрит в глаза самой себе, двадцатилетней. А мальчик выглянул из своего укрытия и бросил на землю желтого резинового утёнка. И тот, звонко хрупнув — будто фарфоровый — разлетелся на множество осколков.
А в следующий миг Инесса вынырнула из сна и поняла, что в ее квартире кто-то есть. И этот кто-то возит по полу веником, перекатывая по безупречной чистоте кафеля тонко позвякивающие кусочки фарфора.
Новицкий. Это мог быть только он. Вяземская испуганно села в постели, бросила взгляд в зеркало трельяжа, и недовольно вздохнула.
Всё было неправильно: и то, что она дала Игорю ключ от своей квартиры, и то, что в глубине души — как сама поняла позже — надеялась с помощью этого ключа перевести их отношения на новый уровень. И даже то, что вчера чревоугодничала, будто последний день жила: слопала копченую скумбрию с двумя тарелками горячей, рассыпчатой картошки, и запила всё это литром брусничного морса. А за ночь лицо отекло, глаза стали щелочками, и теперь с неё можно картину писать, «Утро в китайской деревне».
Но кто знал, что Новицкий явится прямо с утра, после ночного дежурства? Хоть обычно и спокойными они были — психиатрия не хирургия или роддом — но Игорь всегда ехал досыпать к себе домой. На это, в общем-то, она вчера и рассчитывала, когда объедалась, отмокала в ванной, смывала лак с ногтей, и заваливалась спать в старой пижаме, даже не высушив волосы. Расслабилась, называется… Теперь на голове черти что, маникюра нет, лицо ужасно, и остается лишь надеяться на то, что Новицкий ещё не заглядывал к ней в спальню и не видел её в этой страшной пижаме из розового трикотажа, такой уютной, но так безобразно облегающей всё, что обвисло или заплыло жирком.
Вяземская принялась стаскивать с себя трикотажный ужас, чувствуя, как внутри растет недовольство. Зачем он явился в такую рань? Вроде умный человек, но бывает удивительно, просто убийственно нетактичным. И ведь знал же, как она ждала этой субботы, так мечтала выспаться! Ведь всю неделю — то отчет, то консилиум, то проверка из Минздрава…
Инесса Львовна поспешно влезла в длинную шелковую сорочку, отделанную у лифа широким кружевом, и, набросив золотистый пеньюар из того же комплекта, села к трельяжу. Побрызгала на лицо мицеллярной водой, протерла ей глаза, и решительно вскрыла пакетик с китайской маской-салфеткой: своим НЗ на случай косметического аврала. Знакомая дистрибьюторша привезла несколько штук из Поднебесной, сказала, маска омолаживает за пятнадцать минут на добрый десяток лет. И не соврала — Инесса уже успела проверить.
Набросив маску-салфетку на лицо так, что живыми на нем остались только глаза и губы — все остальное матерчатое, как у мумии — она взяла широкую деревянную «массажку» и расчесала спутанный пергидрольный блонд. Выдавила на ладони несколько капель масла («запах потрясающий, мужики с него дуреют», нахваливала его та же дистрибьюторша), втерла в волосы, прислушиваясь к кухонным звукам. Похоже, Новицкий решил позавтракать: пару раз хлопнул дверцей холодильника, потом захрустел ручной кофейной мельницей, налил воду в джезву… Заходить в спальню он явно не спешил, и это было только на руку.
Запах кофе — терпкий и будоражащий — пробрался в спальню через щель под дверью, и повис, дразня. Вяземская сняла маску и, сунув ее обратно в пакетик, приблизила лицо к зеркалу. Кожа посвежела, подтянулась, даже отеки вокруг глаз немного спали. Инесса Львовна еще раз расчесала волосы, и они, тяжелые и гладкие от масла, легли на плечи блестящей волной.
Вяземская еще раз критически оглядела себя в зеркале. «Неплохо, очень даже неплохо! — подбадривала она себя. Но смотревшая из зеркала полнотелая женщина с постаревшим лицом и распущенными волосами, похожая на молодящуюся русалку, вдруг отвернулась и закрыла ладонями глаза. — Господи, стыд-то какой! Ну кому я вру? Ведь он же мальчишка, он мне в сыновья годится, тридцать два года — а мне без пары недель пятьдесят! Ну что я себе напридумывала, ведь молодого хочу удержать, а зачем?… Ясно же, что не останется! И у меня к нему — нет любви, просто одной плохо, да и похожи мы: оба карьеристы, честолюбцы, которые и в медицине-то непонятно почему оказались, если разобраться… Ведь таблички на дверях кабинета и красивые цифры в отчетах беспокоят нас больше, чем здоровье пациентов. Но их, недужных, много — а жизнь одна, и мы в ней — крапивное семя*. Такими уж уродились»
И ее мысли потекли, уводя от главного, успокаивая, привычно подсовывая аргументы: да, ты видишь в нем себя, и тебе иногда неуютно от этого; да, ты никогда не любила лечить, но, глядя на него, осознаешь, что это не такой уж большой грех, и что ты не одна такая. И, вообще, должен же кто-то быть администратором. Ты в свое время лезла к должности по головам — теперь это делает Игорь. Но строить карьеру — дело уважаемое, и плевать, что Новицкий использует тебя как ступеньку. Он ведь для тебя тоже — просто способ: хорошо провести время, ощутить себя привлекательной, незаменимой, властной. Да и секс для здоровья необходим, а с ты расцвела, помолодела даже, да и цикл нормализовался, боли внизу живота прошли. Так что одни плюсы от этих отношений.
«Но, если всё так, почему тебе стыдно? И зачем дала ему ключ?»
Вяземской не хотелось отвечать на эти вопросы. И в зеркало смотреть тоже не хотелось. Запахнув пеньюар, она вышла из комнаты и прошмыгнула в санузел — умываться смысла не было, а вот зубы почистить не мешало, да и в туалет хотелось уже нестерпимо.
Когда она появилась на кухне, Новицкий кивнул, не поднимаясь из-за стола, и сказал, всё еще жуя:
— Инесса, прости, я разбил твою кружку.
— Слышала, — она тоже села за стол, отщипнула крошку сыра. — Как дежурство?
— Я потому и приехал, — помедлив, ответил он. — Ты бы всё равно узнала. Я решил, что лучше уж из первых рук.
Вяземская озадаченно сдвинула брови:
— Что-то случилось?
— Да, — он глотнул кофе. — Сотрудница твоя, Демидова, сейчас в полиции. Украла какого-то ребенка, а при задержании приступ выдала. Потом еще один. Я ездил к ней в ИВС.
Порывисто вздохнув, Инесса Львовна испуганно прикрыла рот рукой и покачала головой, не веря. Таня, такая правильная, разумная — и украла ребенка?…
— Там какая-то мутная история, — Новицкий снял очки, протер их клетчатым носовым платком. — Этот мальчик, вроде бы, у вас лежал. А потом оказался у Демидовой. Мать ребенка написала на нее заявление, поехала к ней домой с полицией, там мальчишку этого и нашли. Ну а Демидова при задержании сопротивлялась, орала что-то про кукол и кукольную машину, будто не в себе. В камере это продолжилось. По симптоматике — то же самое, что и тогда, на работе.
— Но это же скандал… — растерянно пробормотала Вяземская. Замерла, невидяще глядя перед собой. Мысли будто расползлись в разные стороны, оставив в голове серую пустоту. Шок оказался столь же сильным, сколь и недоверие.
— Это точно она? — вопрос получился глупым, бессмысленным. Новицкий глянул искоса, удивленно.
— Кофе хочешь? Я на двоих сварил.
Она машинально кивнула. Он встал за кружкой, включил плиту — подогреть джезву. Через пару минут поставил кофе перед Вяземской, пододвинул сахарницу, молочник. Инесса взяла ложечку и, вместо сахарницы, опустила её в молоко.
— Может тебе пустырника накапать? — озадаченно спросил Игорь, отбирая ложку. Сыпанул в ее кофе сахара, забелил молоком.
— Что?… Пустырник? Ох, нет. Я в порядке, — встряхнулась она. Надо было что-то делать, как-то выпутываться из этой дикой ситуации. И как можно быстрее! Тревога билась внутри: город маленький, слухи расползутся мгновенно… на каждом углу будут шептаться о том, что врач-педиатр загремела в тюрьму за кражу ребенка. Ненормальная врач-педиатр. И как её только на работе держали, куда начальство смотрело, скажут все. А начальство — это она, Вяземская.
— Игорь, рассказывай подробно, что там было! — велела она. — Это очень важно, мне нужно понять, как действовать. Ты представляешь, какое это пятно на репутации моего отделения? Да меня наверху сожрут, если это правда!
— Я рассказал уже. Всё, что мне известно. — Новицкий пожал плечами. — Могу добавить, что Демидова призналась: приступы у нее с детства, клиника* одна и та же. Раньше были раз в несколько лет, с возрастом — чаще. Получается, что только за последние два месяца — три приступа. Я поставил диагноз «рекуррентная шизофрения».
— Какой кошмар… — в расширенных глазах Вяземской стыла паника. — Это же ужас, Игорь! Она же всё это время с детьми работала! Я лично её в отделение принимала, да еще наверху её хвалила, собиралась передать ей заведование… Это что же получается — я виновата? Проглядела?
— Ну, как тебе сказать, — он положил руку на её плечо, легко сжал, будто говоря «держись, будь сильной». — Рекуррентную шизофрению очень легко проглядеть, ее проявления нетипичны. Поэтому и верный диагноз так трудно поставить.
В его словах звучала профессиональная гордость, он был явно доволен собой: а как же, сумел понять, что с пациенткой, а ведь случай очень непростой, и болезнь хамелеонистая, такую поди ещё вычисли! Но Инесса не прониклась его настроением, а спросила без обиняков:
— Ты уверен, что диагноз правильный?
Он отстранился, сложил руки на груди. Крылья носа гневно дрогнули:
— Сомневаешься в моей квалификации? — холодно осведомился он.
— Нет, но… Ты сам говоришь, что в подобных случаях бывают проблемы с диагностикой. Может, ты ошибся? Давай вызовем Серёгина, пусть тоже ее посмотрит. Он сейчас в Москве, но я попрошу, у него ведь тридцать лет опыта…
— Я в своих знаниях — уверен! — заносчиво перебил Новицкий. — У меня, на минуточку, красный диплом! Аспирантура за плечами! И я не считаю нужным собирать консилиум ради этой лгуньи! Она ведь обманула меня при первой же встрече, а тебе врала все эти годы. Нет, если ты, конечно, предпочитаешь верить психически больному больше, чем его психиатру — пожалуйста! Карты в руки! Но я всё равно буду вынужден поставить её на учет, и не смогу допустить это твою Демидову к врачебной работе. И даже не проси!
Он уже почти кричал, а она всё ниже наклоняла голову, чувствуя себя сейчас не чиновницей, чья задача — срочно принять решение, а обычной женщиной. Которая не смеет перечить своему мужчине из-за глупого страха остаться одна. Но спорить хочется, и нужно, пока есть шанс обелить себя и Таню…
Но точно ли — есть?
Инесса Львовна устало потерла виски руками. Хотелось остаться наедине с собой, собраться с мыслями. И ощущение беспомощности грызло, и страх подъедал — а если Игорь все-таки прав? А если не прав, но она уступит — судьба Татьяны будет на ее совести. Ведь Новицкий по этому поводу печалиться не будет, ему просто плевать на чужую судьбу!
Презрение шевельнулось внутри, но Вяземская постаралась подавить это чувство.
— Извини, Игорь. Мне нужно на работу, — сказала она, глядя в сторону. — Ты располагайся тут, отдыхай…
— Обиделась? — он смотрел поверх очков. Руки всё еще на груди, а грудь — всё еще колесом. Уверен в своей правоте, полностью уверен, опуская глаза, осознала Вяземская. И вдруг поняла, что не уважает его как мужчину. Потому что он слишком упрям, заносчив, самовлюблен. Слишком расчетлив — даже в отношениях.
«Типичный чиновник», — усмехнулась она, в несколько глотков допивая кофе. Решать с таким административные вопросы было бы просто: тут подмазать, там польстить, намекнуть на связи в высших кругах — а таковые ещё были, не зря отец Инессы до семидесяти лет работал в Минздраве, всего лишь пятый год на пенсии. Но что касается человечности, без которой невозможна работа с пациентами… здесь у Новицкого дыра. И Татьяну он просто так не отпустит, потому что ему сложнее признать свою ошибку, чем сломать чью-то жизнь.
«Он ведь сейчас и мою ломает, — поняла она. — Ведь прекрасно понимает, что у меня будут проблемы, если всё выйдет так, будто в моем отделении работал врач-шизофреник. И всё равно стоит на своём».
Вяземская прошла в комнату и быстро переоделась. Встала перед зеркалом, закручивая волосы в привычную «бабетту». Подкрасилась, открыла резную шкатулку с украшениями и принялась надевать кольца. «Нужно всё-таки показать Демидову другому специалисту, — решила она. — Ну не верю я, что у неё шизофрения!»
И, вроде бы, от этого решения стало легче, но тут же накатил страх, чисто женский страх перед одиночеством. Ведь ясно было, что Новицкий уйдет, не простит ей, если она пригласит более опытного психиатра. И особенно — если тот опровергнет диагноз.
«А ты изменилась, Инесса, — горько сказала она себе. — Раньше ни за что бы не осталась в отношениях с партнером, которого презираешь. А сейчас что: был бы мужик, хоть какой?»
И эта мысль расстроила её ещё больше.
Новицкий так и сидел на кухне, когда она выходила из квартиры. Машину Инесса брать не стала — нервы на взводе. Но маршрутка подошла быстро, так что через полчаса Вяземская уже входила в отделение. В коридоре никого не было: завтрак только-только закончился, пациенты в палатах, персонал в столовой. Звеня ключами, заведующая растерянно глянула на сорокалетнюю брюнетку, которая вывела из палаты напротив двух сыновей-близнецов (их положили на обследование из-за плохих анализов крови), и открыла свой кабинет. Машинально натянула белый халат, и, не застегиваясь, села за стол. Включила компьютер — за перекладыванием пасьянса ей думалось лучше, а нужно было решать, что делать дальше. Кому-то звонить, узнавать подробности этой истории с Таней… Писать объяснительную руководству — а в том, что она потребуется уже в понедельник, Вяземская не сомневалась.
Красный телефонный аппарат на столе — старый, ещё дисковый — разразился грохочущим звоном. Инесса Львовна сняла трубку:
— Добрый день! Полиция, лейтенант Егоров, — представился мужчина. — Скажите, Фирзина Марина Ивановна у вас работала?
— Да, — удивленно ответила Вяземская, ощущая, как в душу заползает нехорошее предчувствие. — Но почему — работала?
— К сожалению, она погибла сегодня ночью. В ее квартире случился пожар.
— Как — погибла? — с трудом проговорила заведующая. Что же за день-то такой сегодня, будто сглазил кто!
— Примите соболезнования, — дежурно сказал лейтенант.
— Подождите! — вскинулась Вяземская, и спросила с надеждой: — А мальчик? Сын её? Он жив?
— Там два трупа было, но оба взрослые — Фирзина и её сосед. О ребенке данных нет, — будто извиняясь, сказал полицейский.
— Спасибо. Что сообщили, — уныло выдавила Инесса Львовна. Дышать стало тяжело, будто это она была во всем виновата. — А подскажите, Татьяна Евгеньевна Демидова у вас содержится? Мне сказали, что она арестована. Но мне кажется, это ошибка! Татьяна не способна…
— Извините, я не могу обсуждать такие вещи, — голос лейтенанта стал сухим, отстранённым. — Это вам к следователю. Приходите в отделение, вас направят, к кому нужно.
Вяло поблагодарив, заведующая положила трубку. И замерла, уставившись перед собой. Фирзина мертва, мальчик пропал, Таня за решеткой… И всё в один день, будто ад разверзся.
Превозмогая накатившую слабость, Инесса тяжело поднялась: надо сказать сотрудникам о смерти Марины, венок заказать, организовать сбор денег… А еще — ей нужно просто поговорить, хоть с кем-то. Разделить эту ношу, невозможно же так!.. И прийти в себя, чтобы, наконец, начать хоть что-то делать.
Нетвердо ступая, она вышла из кабинета, и чуть не налетела на Костромину — та на всех парах неслась по коридору, но при виде Вяземской остановилась, как вкопанная.
— Яна Леонидовна, как хорошо, что вы здесь, зайдите ко мне, пожалуйста! — почти взмолилась Инесса, взяв Яну под руку и заводя в свой кабинет. — Вы же дружите с Демидовой, вы знаете точно, что с ней случилось? Она до сих пор в полиции? Как чувствует себя?
— Да там какая-то чушь, Инесса Львовна! — гневно всплеснула руками Яна. — Вы представляете, Фирзина эта чиканутая, чтоб ей пусто было! Написала заяву на Таньку, будто та ее ребенка украла и держит у себя. А ничего, что она сама мальца в Танин дом привезла? Мы с Купченко и Тамарой свидетели, были в это время у Тани в гостях, помолвку праздновали! А Фирзина позвонила, попросила, чтобы он у нее пожил! Мы с Витькой в полицию утром ездили, как узнали, требовали Таню отпустить — но куда там! Наши полицаи ведь хватают всех подряд, не разобравшись, вот теперь ждем адвоката — он едет уже. Не понимаю, зачем Фирзина это сотворила, кто ей фотографии дал…
— Фирзина умерла, — сказала Вяземская, и Яна замолчала, осекшись — только округлила черные глаза, испуганно приоткрыв рот. — Мне только что из полиции звонили. В ее квартире пожар случился… Подождите, вы сказали, фотографии? Какие?
— Павлик, сын ее, нашел в квартире фотографии, на которых Таня в отделе опеки. Она туда ходила документы оформлять, хотела взять приемного ребенка…
— Так Павлик нашелся? — пораженно застыла Вяземская.
— Он у вас в отделении, Инесса Львовна! Фирзина с сожителем передрались, мальчишка в окно выскочил — как был, без обуви и куртки. Бегал по снегу, ночью, один! Как только жив остался… Тамаре дозвонился, она его на промзоновской дороге нашла! Переохлаждение у него, обморожение ступней второй степени, Тамара с Витькой его сюда положили, сейчас вот в палате сидят… А я ездила, таксиста этого искала, который Фирзину с сыном к Тане привёз. Он сейчас внизу, в машине, ждёт. И Танин адвокат уже к городу подъезжает, так что мы все сейчас в полицию. Вы же отпустите Купченко с дежурства?
— Конечно, Яна! Господи, кошмар какой… — Вяземская потёрла виски и схватила Яну за руку. — Только пожалуйста, держите меня в курсе! Я подежурю, и за Павликом присмотрю, вы езжайте… Только позвоните мне, пожалуйста, как что-то решится!
____________________
* крапивное семя — чиновники
*клиника — клинические проявления (здесь)