Машина Залесского подпрыгнула на колдобине, и фотографии выскользнули из Таниных пальцев, с тихим шуршанием попадали на резиновый коврик. Она машинально нырнула за ними, стала собирать непослушными пальцами. Старый, мягкий после многих стирок, шарф натянулся на горле, став раздражающе колючим. Нервно сглотнув, Татьяна попыталась освободить шею, и почему-то вспомнила, что этот шарф связала мать. И от этого воспоминания она еле сдержалась, чтобы не разреветься.
«Я — женщина, которую предал муж. Как же будет злорадствовать моя мамочка! Скажет, что была права насчет Макса, напомнит, что предупреждала меня, снова назовет глупой и простодырой… А еще говорят, что семья всегда поддержит! — Таня горько усмехнулась. — Да эта семья никогда не хотела со мной считаться, хотя я ради Макса и родителей выкладывалась на все сто, работала, отодвигала свои мечты! Меня просто использовали — а потом спокойно вышвырнули из жизни. Как стремившееся в свету, плодоносное дерево… которому ни за что обрубили корни!»
Выпрямившись, она беспомощно посмотрела на молчавшего всю дорогу Залесского, перевела измученный, непонимающий взгляд на сидевшую позади на Яну.
— Да, это Макс, — боль приглушила ее голос. — Это он сделал фото, и, видимо, передал Марине… Но за что?!? Почему он так со мной?…
— А я всегда говорила, что он упырь! — заявила Яна, и от избытка чувств толкнула в бок Купченко, дремавшего рядом с ней на заднем сидении. Он поймал ее руку и успокаивающе похлопывая по ней, заверил:
— Мои ребра в этом точно не виноваты! Кстати, Танюш, нам очень повезло, что Юрка увидел вас возле опеки. Иначе гадали бы, кто дал эту гадость Фирзиной.
Залесский повернул руль, выезжая на улицу, ведущую к больнице. Его нахмуренные брови и сжатый в бескровную полоску рот лучше всяких слов говорили о том, что ситуация очень серьезна. Глянув на него, Таня опустила глаза, чувствуя, как жар разливается по щекам. «Стыдно, Бог мой, как стыдно… — думала она. — И как несправедливо…»
Залесский одной рукой вытряхнул из пачки сигарету и зажал во рту, нащупывая зажигалку.
— Юра, не молчи, пожалуйста! — взмолилась Татьяна. — Мне страшно от того, что ты молчишь. Я согласна с тобой, всё это подстроил Макс… Но почему?
— Ну, я совсем не знаю, что за характер у твоего мужа, и не могу так с ходу объяснить его поступок, — сказал Залесский, не отрывая взгляда от дороги. Прикурив, он задумался, а затем продолжил: — но я законник, и убежден, что у любого преступления должен быть мотив. Если ты поймешь, зачем ему сажать тебя в тюрьму, то станет проще предсказать, что он собирается делать дальше. Сейчас это самое главное. Подумай.
— Может быть, это из-за того, что я решила подать на развод? Разозлила его, обидела…
— Слабая мотивация, — мотнул головой Залесский. — Он бы не стал так заморачиваться. У нас говорят, есть три основных мотива — деньги, любовь, власть. И месть — но она тоже относится к желанию показать свою власть. Впрочем, я не думаю, что он тебе мстит. Тут что-то другое.
Другое… Татьяна растеряно сникла, так и не понимая, в какую сторону думать. Да, Макс амбициозен — но у него была хорошая, уважаемая должность, и власть над несколькими десятками сотрудников. Другая женщина? Нет, она бы почуяла измену. Да и город маленький, все друг друга знают, как говорится, спят на одной подушке. Нашлись бы добрые люди, сказали бы, если у Макса появилась любовница… Деньги? Он ни в чем себе не отказывал. И после развода не остался бы на улице. Конечно, денег стало бы меньше, чем сейчас…
— Доверенность! — ахнула Таня. — Боже мой! Как же я сразу не поняла? А ведь еще подумала — как он успел документы подготовить?… Чувствовала — что-то здесь не так, он ведь сказал, что вернулся по дороге из аэропорта!
— Какая доверенность? — повернулся к ней Залесский. Обеспокоенность в его взгляде только укрепила подозрения Татьяны.
— Генеральная. Макс не входил в состав учредителей моей аптечной сети, я ведь её создавала еще до свадьбы. Он в последние годы занимался этим бизнесом, но лишь на правах директора. А теперь, когда я решила продать аптеки, без меня было бы невозможно провести сделку… Он приходил вчера в полицию, обещал вытащить меня, но сказал, что нужны деньги на адвоката, и что покупатель не будет ждать… В общем, я подписала всё, что нужно, и теперь он может сам продать этот бизнес…
Яна, которая слушала ее, подавшись вперед и уцепившись рукой за спинку Таниного сидения, горестно застонала:
— Таньча, ну ты чего? Зачем?… Он же сбежит с деньгами, а ты с кукишем останешься!
Таня и сама понимала, что Макс поступит именно так. Мначе заваривать эту кашу с тюрьмой было просто незачем.
— Не могу поверить… — пробормотала она. — В голове не укладывается…
— Это потому что ты всех по себе судишь! — взорвалась Костромина. — Всё ждешь от людей хорошего! А в некоторых его нет, пойми!
Купченко подался вперед, потряс Таню за плечо и сочувственно сказал:
— Танюш, не расстраивайся, — и обратился к Залесскому: — Юрок, к тебе вопрос, как к юристу: мы можем что-то сделать?
Таня с надеждой подняла взгляд на Юрия. Адвокат вздохнул, потер лоб.
— Кому он собирался продать аптеки?
— Я не знаю… — Татьяна развела руками. — Не спросила. Я в таком состоянии была — там, в камере — что мне вообще без разницы было, что происходит, лишь бы быстрее оттуда выбраться!
— А он этим воспользовался, — понимающе кивнул адвокат. — Более того, он сам смоделировал эту ситуацию. И знал, что ты поведешь себя именно так. Но в тот момент ты не могла иначе, так что не вини себя.
Его голос звучал мягко, успокаивающе, и Татьяна, облегченно вздохнув, посмотрела на него с благодарностью.
— Я постараюсь что-нибудь сделать, — продолжил Залесский. — Но если бы знать, с кем твой муж собирался заключать сделку, можно было бы переговорить с этим человеком. Не думаю, что кто-то захочет связываться с мошенником, который подставил свою жену и получил доверенность обманным путём.
Татьяна напрягла память. И разочарованно покачала головой: нет, Макс ничего не говорил о покупателе.
— Танька, давай его посадим! — со злостью предложила Яна. — Юр, можно ведь его посадить? Вот упырь! Эх, попался бы он мне!
Купченко чуть подался вперед и посоветовал Залесскому:
— Юра, сделай, а то наша Дартаньяна его придушит, и посадят уже её.
Адвокат чуть улыбнулся, но через мгновение вновь стал серьезным.
— Тань, может, прямо сейчас поедем искать твоего мужа? — предложил он. — Время дорого. А к Пашке потом заедем, он ведь в безопасности, под присмотром…
Но Демидова даже думать об этом не хотела.
— Юр, мне хоть одним глазком взглянуть на него!.. — попросила она. — И он успокоится, когда меня увидит — знаешь, как плакал, когда меня полиция забирала?… Бедный, он ведь сиротой остался! Теперь я его точно к себе возьму.
Машину снова тряхнуло, и по багажнику прокатилось что-то круглое.
— Да, знать бы, что Фирзина такой дрянью окажется — сразу бы постарались ее прав лишить! — в сердцах сказала Яна.
— Она не дрянь… — покачала головой Татьяна. — Бестолковая просто. И жадная. Наверняка Макс ей заплатил, да еще соврал, что я в опеку ходила, чтобы Павлика у нее отобрать. Господи, какой кошмар…
Она сникла, опустив глаза. Фирзину было жаль — даже несмотря на то, что она натворила. Но, с другой стороны, останься она жива, что было бы с Павликом? Ведь сожитель матери наверняка продолжал бы его избивать…
— Прости, Таня. Это ведь я тебя отговорил, — голос Залесского был полон раскаяния. Она ободряюще дотронулась до его плеча:
— Не извиняйся. Ты же хотел, как лучше.
Все замолчали — похоже, думали об одном и том же.
— Слушайте, а ведь пацан еще не знает, что мать умерла! — потрясенно сказала Яна. — Надо ведь как-то сообщить…
Татьяна вздрогнула от этих слов. Мигом вспомнила, какими глазами Павлик смотрел на мать, как радовался, когда она приходила. «Я не смогу! — осознала она. — Я пережила предательство мужа, просидела ночь в камере, почти потеряла бизнес… Но сказать ребенку о том, что его мама погибла… нет, на это у меня точно не хватит сил!»
И, словно услышав ее мысли, Купченко пообещал:
— Я скажу. Поговорю с ним, как мужчина с мужчиной.
— Вместе поговорим, — притормаживая у шлагбаума, устало вздохнул Залесский. И Таня вдруг поняла, что он не спал всю ночь. Они все — не спали. С тех пор, как узнали, что она и Павлик — в беде. И чувство благодарности захлестнуло её, подступило к глазам влажным жаром, защипало в носу. В памяти всплыли слова Яны: «Ты живешь в иллюзиях, будто сама способна всё решить — и будто других обременять своими проблемами не нужно. Вот только сил у тебя на всё не хватит. А друзья — на то и друзья, что поддержат и помогут». И ощущение полного, тотального одиночества, которое обступило её, когда она осознала предательство Макса, прошло. Безвозвратно прошло.
…Залесский припарковался возле больницы, и они, сбросив верхнюю одежду в раздевалке для персонала, поднялись в педиатрию. Здесь было тихо — сончас. Стараясь не шуметь, пошли по длинному коридору с синими стенами и белым мраморным полом.
— Слушай, забыла тебе сказать: Львовна же здесь! — вспомнила Яна. — Не знаю, чего ее принесло в субботу. Но она просила позвонить, когда твоё дело решится.
— Я сама к ней зайду, — пообещала Таня. Сначала ей хотелось увидеть мальчика, и она дернула за джемпер Витьку, который шел чуть впереди: — Паша в той же палате?
— Нет, в двадцать первой, одноместной, — обернувшись, ответил Купченко.
Татьяна прибавила шагу, и, дойдя до нужной дери, осторожно приоткрыла ее. Заглянула внутрь. Мальчик спал на кровати, стоявшей возле окна — до горла укутанный одеялом. Лицо ребенка было бледным, измученным, страдальческая морщинка залегла между его бровей — будто и во сне его терзало что-то страшное. На соседней кровати лежала Тамара — в обычной одежде, и Таня поняла, что сегодня даже не ее смена, а она все равно не отходит от Павлика. Увидев Татьяну, Тамара осторожно поднялась, чтобы не разбудить ребенка скрипом пружин, махнула рукой — мол, сейчас выйду.
— Всё в порядке, уснул, — шепнула она, выходя в коридор. И улыбнулась Тане: — Я так рада, что тебя отпустили! Нисколько не сомневалась, что так и будет! И я приезжала, Тань, ты не думай! Но вернулась сюда сразу, как дала показания — не хотела Павлика надолго оставлять, ему итак несладко…
— Я знаю, дорогая! — Таня обняла её — крепко, с искренней благодарностью. Посмотрела на Залесского, Яну и Витьку. — Вы пока идите в ординаторскую, хоть кофе выпейте, а то зеленые уже от недосыпа. А я к заведующей загляну, и сразу к вам.
— Пойдем, ничего с твоим Пашкой не случится, — сказал Купченко, беря Тамару под руку. И пообещал: — Таня, будь спокойна, я со всей ответственностью отнесусь к кофетерапии, никому помереть не дам.
Улыбнувшись, Таня пошла к кабинету Инессы Львовны. Несмотря на все пережитое, она чувствовала, как силы возвращаются к ней, ведь еще немного — и всё устаканится. Она сможет усыновить Павлика, и Юра будет рядом… И даже если Макс действительно продаст аптеки и сбежит с деньгами — что ж, значит, не вернется, и это уже плюс. В конце концов, она готова заплатить за удовольствие не видеть его больше. Дороговато, конечно, получается — ну и плевать, у нее ещё кое-что осталось, проживет.
Настроение поднялось. Татьяна постучалась в дверь Вяземской и шагнула внутрь с улыбкой:
— Здравствуйте, можно?
— Таня! — Инесса Львовна вскочила из-за стола и понеслась к ней с распростертыми объятиями. Крепко прижала Татьяну к себе, бормоча: — Ну, слава Богу, слава Богу… Я то уж испугалась…
— Всё позади, Инесса Львовна, — Таня погладила ее по спине и высвободилась.
— Ну, ты садись, садись, рассказывай!
— Ох… Фирзина на меня заявление написала, представляете?
— Да знаю, — всплеснула руками Вяземская. — О покойниках, конечно, нельзя говорить плохо, но она…
— Запутали ее, — перебила Таня. Рассказывать о предательстве Макса ей не хотелось, и она поспешила заговорить о другом: — Но теперь я свободна, так что завтра могу выйти в свою смену. И Павлика я теперь усыновлю, ничто меня не остановит.
Заведующая помрачнела. Вернулась за свой стол, села в кресло, не поднимая глаз. Тане стало тревожно.
— Что-то не так? — спросила она.
— Как тебе сказать… — Вяземская взяла со стола шариковую ручку, рассеянно покатала ее в пальцах. И посмотрела в упор на Татьяну. — Я не могу допустить тебя до работы. Новицкий не даст.
Таня побледнела:
— Его диагноз неверен! — воскликнула она.
— Я тоже так думаю, — вздохнула Инесса Львовна. — Но он сказал — ты обманула его. И что тот приступ на работе был не первым. И что в полиции ты выдала ещё два, с похожей клиникой. Я сейчас не буду укорять тебя за враньё. Но ты работаешь с людьми. Где гарантия, что приступ не случится, когда ты, к примеру, держишь на руках маленького ребенка? Что тогда будет, Таня?…
— Вы хотите меня уволить? — упавшим голосом спросила Татьяна. На нее словно бетонную плиту опустили: ведь еще минуту назад казалось, что уже не может случиться ничего плохого — а теперь ее лишают любимой работы. Но в то же время она понимала — Инесса права. Не важно, какова природа Пандоры — важно, что приступы участились. Пандора является, когда захочет, и сделать с этим ничего нельзя. Пока — нельзя.
— Таня, я не собираюсь тебя увольнять, — сказала заведующая. — Я предлагаю тебе взять больничный и обследоваться. У меня есть связи в Москве, там хорошие, опытные психиатры. Ты сможешь лечь в клинику — а здесь оформить больничный у Костроминой, думаю, она не откажет. Если ты психически здорова, никто даже не узнает, что ты была на обследовании — я об этом позабочусь.
— Я не лягу в психушку, — замотала головой Татьяна. — Нет смысла. Я уверена, что эти приступы — реакция на сильный стресс, это что-то, сидящее во мне с детства. Я обращалась к психоаналитику…
Рассказывая о Пандоре, она старалась говорить спокойно, но дрожь, бившая ее — сникшую, обнявшую себя за плечи, будто в попытке согреться и ощутить поддержку — рвала ее слова. Зубы стучали, и Таня поднялась, налила из кулера воды в белый пластиковый стаканчик. И нечаянно расплескала ее, когда пальцы слишком сильно сжали тонкий пластик. На темно-зеленом свитере Тани расплылось мокрое пятно. Вяземская подошла, протянула ей носовой платок.
— Таня, послушай, я тебе верю. Но в твоих же интересах опровергнуть диагноз Новицкого. Если ты получишь психиатрическое заключение о том, что здорова, тогда сможешь делать всё, что хочешь. И на работу выйти, и ребенка забрать. Ты же понимаешь, что сейчас тебе его никто не отдаст?
Таня хватанула ртом воздух. Это был удар, которого она не ожидала. Не веря в свой диагноз, она даже не допускала мысли о том, что ущемленное самолюбие Новицкого может напрочь сломать ей жизнь. Но теперь поняла — может, и не только ей. Мальчик попадет в детдом, а ее мечта о материнстве разобьется… Разобьётся в куски!
— Но как же так, Инесса Львовна? — растерянно спросила она. — Ведь это несправедливо! Это просто дичь какая-то!
— А как ты хотела? Посмотри на ситуацию со стороны: ты бы доверила своего сына шизофренику? Думаю, нет. Поэтому и закон таков. А Новицкий уже влепил тебе диагноз, теперь его нужно снимать. Мой тебе добрый совет: обратись к другому специалисту, пройди полноценное обследование…
— Как я могу быть уверена, что мне дадут положительное заключение? — взорвалась Демидова. — А вдруг они всё-таки решат, что я психически нездорова? Что потом? Вы же понимаете, как сложно снять такой диагноз! Почти невозможно снять!
— Ну, тогда я не знаю, чем тебе помочь! — воскликнула Вяземская. — Пойми, я не могу сейчас допустить тебя до работы. Даже будучи уверенной, что ты не шизофреник. Правила для всех одинаковы.
— Я понимаю, — с горечью сказала Татьяна. — У вас работа такая — выбирать между человеком и системой.
— Да, именно так, — жестко сказала Вяземская.
— И она права, — заявил Новицкий, входя в кабинет. Лицо Инессы вытянулось.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она.
— Мне позвонили из полиции, сказали, что Татьяну Евгеньевну освободили, — язвительно сказал психиатр, с неприязнью глядя на Таню. — А ведь она даже назначенные мной препараты не пропила. Дозвониться до тебя я не смог, мобильник сел. Поэтому решил заехать лично.
Таня поднялась с кресла, ощущая противную дрожь в ногах.
— Я пойду. Извините, — сказала она.
— Куда? — холодно осведомился Новицкий. — Мне кажется, вам лучше поехать со мной в стационар. Как-то не верится, что вы будете добровольно принимать таблетки. А вот в вашу опасность для окружающих я верю более охотно.
— Верьте, во что хотите, — огрызнулась Татьяна. — А мне нужно…
— Вам нужно лечение, — перебил ее психиатр. И добавил вкрадчиво: — не стоит бояться, это в ваших же интересах. А если не согласитесь поехать добровольно, я буду вынужден вызвать бригаду. Статья двадцать девять закона о психиатрической помощи, почитайте, если интересно. Она о принудительной госпитализации.
— Хватит! — Вяземская грохнула рукой по столу. — Игорь, это уже ни в какие ворота не лезет! Татьяна Евгеньевна — наша коллега, я тебя уже просила относиться к ней с должным уважением.
— О как! — хмыкнул Новицкий. — Чтоб вы знали, Инесса Львовна — я в своём праве. И не собираюсь делать различия между пациентами. Если я вижу, что человек представляет опасность для себя и окружающих, я помещаю его в стационар — и баста. А вам, как руководителю, я бы не советовал покрывать психически больную сотрудницу. Сами понимаете, как это может сказаться на вашем статусе.
Вяземская прищурила глаза и скрестила руки на груди.
— Знаете, что, Игорь Анатольевич? А ведь я вас сюда не приглашала, — с вызовом сказала она. — В больнице неприемные часы, вы здесь не работаете — так на каком основании вы сюда явились? Я, как администратор, хочу знать. Это к вопросу о моем статусе. А вопрос о вашем профессионализме я обязательно поставлю после того, как будет собран врачебный консилиум по поводу диагноза, поставленного вами Демидовой. Экий вы быстрый, шашкой-то махать! Раз — и влепили такой тяжелый диагноз, толком не обследовав пациентку. Конечно, на нее плевать — а вам профит: обнаружили больного с нетипичной формой шизофрении, раскрыли страшную тайну! Прямо-таки Пётр Кащенко и Шерлок Холмс в одном флаконе!
— Не смейте так со мной разговаривать! — вспылил Новицкий, срывая с лица очки. Сказал, протирая стекла: — Я делаю свою работу!
— Пошел вон из моего кабинета, трусло! — рявкнула Вяземская. Новицкий, задохнувшись от гнева, трясущимися руками водрузил очки на место. И, что-то пробормотав, громко захлопнул за собой дверь.
Инесса Львовна без сил опустилась в кресло и сказала, потирая виски:
— Таня, я не знаю, что ты собираешься делать, но сейчас иди, добром тебя прошу, он ведь не шутит по поводу принудительного лечения.
— Спасибо… — еле выговорила Татьяна. — Извините меня…
Инесса устало махнула рукой.
Выглянув в коридор, Таня увидела, что Новицкий идет к выходу из отделения, и на цыпочках побежала в ординаторскую.
— Юра, пожалуйста, нам срочно нужно уехать! — взмолилась она с порога.
Залесский удивленно выгнул бровь, но, ничего не спросив, поднялся, отставляя в сторону чашку с недопитым кофе. Яна встревожено вскочила:
— Тань, куда? Что тебе Львовна сказала?
— Ох, Янка… Потом расскажу, — замялась Таня. — Позвоню, ладно?
И, обратившись к Тамарочке и Купченко, попросила:
— Ребят, вы уж подержите Павлика подольше, чтобы его в детдом не перевели. Я сейчас не смогу оформить документы на усыновление. Если честно, вообще не знаю, когда теперь смогу… — ее губы задрожали.
— Тань, да скажи ты, что случилось! — потребовала Яна.
— Таньча, друг ли ты нам? — патетически сказал Купченко. — Если друг, говори, мы поймем!
— У меня был приступ в камере. И ещё при задержании, — вздохнула Таня, не глядя на Залесского. Страшно было увидеть в его глазах то, что могло окончательно добить её. Но и скрывать она не хотела, лучше уж признаться — а при друзьях это легче. — Ко мне вызвали Новицкого. Он понял, что я сказала ему неправду, разозлился, как черт… И теперь настаивает на том, что у меня шизофрения. А с этим диагнозом мне ребенка не отдадут, и на работе не оставят, да еще и в психушку могут принудительно запереть. Но я докажу, что его диагноз неверный! Вот только Павлик… У меня душа болит за него. Вдруг не успею, и его в детдом заберут?
Друзья потрясенно молчали — только Яна, лучше всех понимавшая, о чем идет речь, презрительно фыркнула:
— Ну и задница этот Новицкий! Таньча, надавай ему по щам! Докажи, что он ноль, как врач, и пусть эту гниду выкинут из профессии! А насчет Паши — да, надо что-то придумать.
Купченко крякнул, почесал макушку, и сказал:
— А чего тут придумывать? Тамарочка, как считаешь: Павел Викторович — хорошо звучит?
Таня ахнула. А Тамара, просияв, подскочила и повисла на шее у Витьки:
— Витюша, ну как же я тебя люблю! И Павлушку тоже! Я тебе за него ещё семерых рожу!
— Ты… не сможешь… — убежденно просипел Витька, пытаясь высвободиться. — Задушишь… Мой бледный тень, конечно, будет навещать тебя ночью, но отец-призрак хорош только для Гамлета. Впрочем, если назвать какого-нибудь сына Гамлетом…
Он балагурил, явно пытаясь скрыть смущение.
И Таня, выходя из ординаторской вместе с Залесским, улыбалась сквозь слёзы.