Сухой металл кухонной раковины, та же сушь на эмали ванной. Татьяна без особой надежды покрутила краны: пусто, хотя на часах половина девятого утра. Достала из белого кухонного шкафчика пластиковую пятилитровку. В ней осталось меньше половины, но хватит, чтобы умыться и сделать кофе. К тому же, бачок в туалете полон, да еще и в ванной ведро до краев. Запасать пресную воду — первое, чему ее научил Новороссийск. Обычный график подачи (три часа утром, так же — вечером) нарушался без объявления войны. За ту неделю, что Татьяна прожила в съемной квартире на улице Мира, перебои случались уже дважды.
«Этот город — как потерявшийся корабль: чтобы доплыть, приходится нормировать воду», — думала она, глядя в окно на панораму порта. Безрадостный вид: вмурованная в серую плитку излучина набережной (гранитный парапет как стена бассейна, в котором томится недовольное море), вода цвета тёмного индиго с черными живыми мазками волн — и серые горы на горизонте. А под ними — будто стеной, перекрывающей море — ржавые сухогрузы и танкеры с вздыбившимися над ними желтыми стрелами портовых кранов. Солнца нет — только ветер перегоняет грязно-белые стада облаков по небу, которого не видно. И впереди еще один грустный день.
— Не хандри! — разозлившись, приказала себе Татьяна. Прихватив пятилитровку и белый, будто больничный, эмалированный ковшик, направилась в ванную.
Пара минут — на то, чтобы умыться. Еще две — чтобы почистить зубы. Жаль, придется обойтись без душа — на то, чтобы постоять под его струями, старательно намыливая тело и растираясь мочалкой, а потом с тем же тщанием вымыть волосы, ушло бы еще полчаса. Хоть какое-то занятие… Её беда в том, что время идет бесцельно, и поэтому тянется, тянется, как струйка патоки. Чтобы убить еще час, можно одеться и прогуляться до магазина, купить еще пару пятилитровок воды. А на обратном пути посидеть во дворе, глядя на людей и птиц. И сжимать телефон в руке — после того, как в Новороссийске пробьет десять, Юра может позвонить в любую секунду. Его звонки да ежедневные разговоры с психоаналитиком — только это вносило хоть какое-то разнообразие, становясь яркими пятнами в серой ткани ее дней. Будь она обычной отдыхающей, ездила бы на экскурсии, исследовала бы незнакомый город — но Залесский просил поостеречься, и не появляться пока в людных местах.
Выпив кофе и съев пару творожных сырков в шоколаде, Татьяна поставила пустую чашку на дно раковины, выбросила в мусорный пакет перемазанные шоколадом обертки. Окинула взглядом кухню: кремовые стены, белая мебель, на окне — тюль с золотистой бахромой. Чисто. Почти стерильно. И ничего, говорящего об индивидуальности хозяев: ни магнитов и записок на холодильнике, ни засаленной кухонной рукавички, ни семейной фотографии на столе. Будто не в жилом помещении, а в магазине мебели, его выставочной зоне.
Обстановка единственной комнаты — синий диван в черную и зеленую полоску, пустая мебельная стенка напротив (цвет венге с отделкой беж), телевизор на стене, прямоугольный стол у окна, блестящий голый линолеум, глазу не за что зацепиться — вызывала то же ощущение. Товарищ Залесского, Георгий Михайлович — немногословный пожилой армянин невысокого роста, с серебристо-белой головой и выправкой морского офицера — предложил ей именно эту квартиру из-за вида на море. Но в тот день так ярко светило солнце, так радостно чирикали птицы в ветвях под окнами, и таким близким казалось возвращение к Юре, что Татьяна легко согласилась на это полумертвое жилище. А потом поняла: ей не хочется его обживать. Потому что незачем обосновываться в бомбоубежище, когда кажется — еще пара часов, и наступит время отправляться домой, ведь тревога была ложной.
Но дни сменяли друг друга, хороших новостей не было. Только Макс открывался с новой стороны, и падал в Таниных глазах всё ниже. Коллега Залесского восстановил файлы на его компьютере — не все, но достаточно для того, чтобы понять: всё время, что они были в браке, муж обворовывал её.
Все пять лет.
Сначала она не могла понять: за что, почему? Потом бросила об этом думать, осознав, что, сама не будучи воровкой и предателем, никогда не сможет понять мотивы бывшего мужа. Но обида грызла, и росла уверенность: он женился на ней не по любви, просто делал вид — а она верила.
Его машину удалось проследить до Новорязанского шоссе, потом Макс исчез — Залесский считал, залёг где-то, выжидает, или двинулся в сторону Тулы. Коттедж тоже оказался пустышкой: до сих пор стоял непроданный, а его хозяин, с которым Юрий встречался во время поездки в Самару, при виде Максовой фотографии сказал, что этот человек никогда к нему не обращался. Залесский сделал всё, что мог: приостановил сделку с аптеками, подключил полицию, проследил, чтобы разослали ориентировки. И всё без толку. Так что Тане пришлось признать: возможно, в Новороссийске она надолго.
«Ну не навсегда же!» — напомнила она себе, подходя к шкафу и доставая из него нижнее белье, носки, черные джинсы и бордовый пуловер с высоким горлом. Всё новое, купленное сразу по приезду в попытке убить двух зайцев: заиметь необходимые вещи и развлечься шопингом. Хоть какая-то компенсация этой вынужденной ссылки и поспешных сборов в дорогу, во время которых она взяла совсем не ту одежду, что нужна в конце марта на юге. Срезая ярлыки, Татьяна оделась, влезла в черные замшевые полусапожки, набросила тонкую кожаную куртку кирпичного цвета. Повязала на шею цветастый платок, взяла сумочку, где лежали ключи, кошелек и телефон. И открыла входную дверь.
Возле лифта стояла детская коляска — ярко-розовая, с белой отделкой и забавной вышивкой на боку: желтогрудая синица над гнездом, в котором широко разинул клюв лупоглазый птенец. Татьяна невольно улыбнулась, чувствуя, как теплеет на сердце. Стоявшая рядом с коляской женщина в годах — бежевый плащ, коричневая фетровая шляпка и начищенные туфли шоколадного цвета — нажимала на кнопку лифта. Глянула на Татьяну приветливо и робко, пожаловалась:
— Уже минут пять стою. Застрял он, что ли, гадюка?
Последнее слово она произнесла беззлобно, но с лёгкой обидой. Голос был мягкий, певучий. Букву «г» она смягчала на украинский манер, вместо «и» в конце слов звучало «ы». Таня подошла ближе. Мельком глянув в коляску, разулыбалась еще больше при виде круглых младенческих щечек, между которыми торчала белая, с желтым солнышком, ручка соски-пустышки.
— Давайте я попробую? — предложила она, протягивая руку к кнопке. Та была оплавлена с одного бока, а по прямоугольной пластине, в центре которой зияло отверстие для кнопки, криво спускались нацарапанные буквы: «Саня козел». Еще в первый день здесь Таня поняла, что и в этом, престижном по Новороссийским меркам, доме живут малолетние «гении».
Кнопка бессильно щелкала под рукой Тани. В подъезде пахло известкой, и немного — ландышем: видимо, духи незнакомки. Майский аромат странно звучал в каменном мешке.
— Ох, неужто сломался? — вздохнула женщина. — Не дом — халабуда! Воды нет, лифт не работает, как с дитятком в таких условиях? Да и самой в душе не искупаться, и в туалет лишний раз захочешь — а терпи-и-и, тётя Аля!
Татьяна, озабоченно глянула на коляску — мысленно прикидывала, сможет ли снести ее с третьего этажа, если соседка всё-таки решится на прогулку с малышом.
— Часто здесь так? — спросила она женщину.
— Ой, я не знаю. Мы только переехали! А вы, разве, не здесь живёте? — простодушно удивилась та, глядя на Таню голубыми глазами — ясными и чистыми, как у ребенка. Но в каштановых кудряшках, выбивавшихся из-под шляпки, светлели красные нити закрашенной седины, да и морщинок на лице хватало — так что десятков шесть за ее плечами было.
— Снимаю, — коротко ответила Татьяна.
— А-а… Туристка? — в глазах соседки зажглось любопытство.
— Нет, у меня подруга здесь живет, обещала с работой помочь. Я сама из маленького города, в нашей больнице мест нет. Вот и решила на большой земле счастья попытать, — Демидова не любила врать, но такая легенда была самой достоверной.
— А в больнице кем работали, если не секрет? — продолжала допытываться женщина. В выражении ее лица не было той настороженной подозрительности, с которой обычно встречают чужаков. И равнодушия — того, что отличает беседы из вежливости — тоже не было. Соседка явно соскучилась по общению.
— Доктором, — дружелюбно ответила Татьяна. — Педиатром.
— Надо же! — воскликнула женщина, и в ее певучем голосе зазвучали нотки почтительности. — Значит, легко устроитесь, у нас в городе детишек много, а к врачу не записаться — не хватает специалистов.
— Сказали, через пару месяцев ставка будет. А у вас кто — мальчик, девочка? — поспешно спросила Демидова. Ей не терпелось перевести тему — больно уж не хотелось врать этой простодушной соседке, тем более что ее искренность вызвала симпатию.
— Внучка. Викулычка. Полтора месяца нам, — с любовью сказала женщина. — Меня Алевтиной Витальевной зовут, мы из тридцать второй квартиры. Можно тёть Аля, мне так даже привычнее.
— А я Таня. Ну что, тётя Аля, лифта мы, похоже, сегодня не дождемся. Давайте по лестнице вашу коляску спускать? Только вы ребенка на руки возьмите.
— Ой, Танюша, спасибо! — всплеснула руками соседка. — А то нам гулять прописали. Здесь воздух морской, целебный, а Викулька у нас после операции. Да и в магазин нам нужно, за водичкой. Я из-под крана не рискую для внучки брать, хоть и кипячу, но все одно вонючая. А сёгодня и той нет.
— Я тоже в магазин, — обрадовалась Татьяна, чувствуя, что тоже стосковалась по общению за неделю вынужденного одиночества. — Если хотите, пойдемте вместе.
— Конечно! Конечно, хочу, а как же! — соседка улыбнулась широко, радостно, и Таня заметила золотую коронку на месте верхней левой «пятерки». — Хоть с живым человеком поговорить, малая-то не разумиет ещё!
Осторожно достав внучку из коляски — в белоснежном, отороченном кружевом, кульке, перевязанном полупрозрачной розовой лентой, недовольно пискнул младенец — Алевтина Витальевна крепко прижала ее к груди и, внимательно глядя под ноги, пошла по лестнице вслед за Татьяной. Демидова тарахтела впереди, пытаясь удержать коляску за ручку: та норовила задраться и выскочить из рук каждый раз, когда передние колеса соскальзывали с очередной ступеньки, и тяжелая коляска устремлялась вниз.
Наконец, спуск закончился — причем, без потерь. Пройдя вперед, Татьяна с облегчением открыла дверь подъезда и вытолкала наружу непослушное розовое чудовище о четырёх колёсах.
— Уж и не знаю, Танюша, как вас благодарить! — повторяла тётя Аля.
— Поблагодарили уже, тётя Аля! — отдуваясь, отмахнулась Татьяна. — Лучше расскажите, что за операция у Вики была. Вроде маленькая она еще для хирургии.
— Ох, порок сердца был у нашей девоньки, какой-то сосудик у нее не зарастал, перевязывали, — заговорила словоохотливая соседка, положив ребенка в коляску и направляя её к проходу между домами. Южная речь звучала непривычно — неторопливо, нараспев. Демидова шла рядом, ежась от ветра, пахнущего духами русалок — йодом и водорослями, доносящего хриплое переругивание чаек. — Теперь-то уж всё хорошо, а то ведь и ночью не спали, и в обморок падали. Не помню, как этот порок называется, Атиллов какой-то, вроде…
— Боталлов? — догадалась Татьяна. — Незаращение Боталлова протока?
— Точно! Вот сразу видно, врач, разбираетесь, — поддакнула соседка. — Операцию в Москве делали. Внучка-то москвичка у меня, коренная, там родилась. Дочь туда после учебы уехала, познакомилась с мужчиною, забеременела… Он какой-то министр у ней, богатый. Не пойму, чего не женился — да и кто их сейчас поймет, молодых-то? Сбежались, разбежались, то ли вместе, то ли врозь…
В голосе Алевтины Витальевны послышалась грусть. Чувствовалось, что тема для нее болезненная, но и не говорить о ней она не может.
— Зато теперь вот к вам вернулась, внучку привезла, всё ведь веселее, тетя Аля? — попыталась подбодрить Татьяна.
— Это да. А так кто знает, когда бы я Викулычку увидела? Наташка-то как уехала в Москву семь лет назад, так и носа не казала! Да и сейчас… — Алевтина Витальевна горестно махнула рукой, — всё по делам бегает. А какие могут быть дела у молодой мамки, кроме дитятка? Я-то в свое время от нее не отходила, все силы ей, всё внимание. Правда, на работу пришлось выйти, когда Наташе едва годик исполнился. Беда у нас приключилась, муж мой, Наташкин батя, в море утонул. Работал в порту, ну и, по пьяному делу, с мола впал — да так и не выплыл. А я с малой одна осталась. Ну вот, вырастила. Правда, дочка заботливая у меня. Квартиру вот купила, ажно четыре комнаты! Меня забрала. У меня ведь дом на Широкой Балке, село такое. Но там чего: туалет — на яме, газ в баллоне, ладно хоть воду горячую провели и отопление, только я-то привыкла с печкой да с банькой. Но Наташке неудобно, отвыкла уже, городской заделалась. Вот тута с внучкой теперь обживаемся…
— А дочка ваша где сейчас? — спросила Татьяна.
— Да по делам, по делам она… — Алевтина Витальевна отвела глаза, засуетилась, поправляя полог коляски. — А у вас, Танечка, дитятко есть?
— Нет пока. Но надеюсь, что будет, — ответила Демидова, понимая, что соседка больше не хочет говорить о дочери. Похоже, та просто взвалила на бабушку все заботы о маленькой Вике, а сама мотается где-то под надуманным предлогом. А бабушка и рада стараться — хоть ворчит, но дочкину работу делает. Что ж, обычная история, где нет ни правых, ни виноватых.
Вика захныкала, и Алевтина Витальевна переключила внимание на внучку: уговаривала не плакать, трясла погремушкой. Через пару минут они дошли до супермаркета. Миновали вереницу машин на стоянке, вместе с коляской вошли в раздвинувшиеся двери из стекла. Взяв большую тележку, Татьяна направилась к паллетам, уставленным бутылками с водой.
— Вам сколько? — обернулась она к тёте Але.
— Парочку, Танюша, — откликнулась та, рассматривая журналы на стойке. — И давай еще в молочное заглянем, за сыром, дуже люблю адыгейский!
Татьяна загрузила в тележку три пятилитровки (для себя взяла одну — кончится, будет повод еще раз занять себя вылазкой в магазин) и попыталась развернуться. Пожилой мужчина, оказавшийся на ее пути, еле успел отпрыгнуть, но посмотрел не обиженно, а с пониманием. То и дело извиняясь перед другими покупателями, она, лавируя, вытолкала тележку в проход между бакалейными рядами, пошла за розовой коляской, по пути высматривая сладости. Бросила в корзину пачку зефира, вафельные трубочки в прозрачной упаковке. Холодильник дома был полон — фрукты-овощи, зелень, молочка, рыбные консервы, а в морозилке блинчики с мясом и зразы. Но вот к чаю ничего не осталось, а Таня сладкое любила. Да и гречку в прошлый раз не купила, а с молоком это прекрасный обед. Особенно, когда готовить не хочется — или не для кого…
— Ну что, мы всё купили, — сказала Алевтина Витальевна, складывая в Танину корзинку кусочек сыра, пакет молока и упаковку йогуртов. — Айда домой?
— Айда! — весело кивнула Демидова и повернула тележку к кассе.
После того, как они по очереди расплатились с кассиром («У вас под расчет?» — спросила та, принимая от Алевтины Витальевны деньги — и Татьяна с трудом поняла, что имелось в виду «без сдачи»), Демидова помогла соседке уложить бутылки в корзину под коляской. Дно угрожающе провисло. Недолго думая, Татьяна взяла в обе руки по пятилитровке, повесив на запястья пакеты с бакалеей.
— Таня, тяжко же! — запротестовала соседка, пытаясь забрать одну бутыль.
— Нормально, тёть Аль, донесу, — мотнула головой Татьяна. — А вы мне пока расскажите, что вы тут, на юге, готовите. Может, рецепт есть какой, необычный?
Это была благодатная почва для разговора. А главное — Алевтина Витальевна, вспоминая местные кулинарные изыски и секреты их приготовления, так и не начала расспрашивать Таню о ее личной жизни. Врать этой милой женщине не хотелось, а говорить правду было нельзя.
На обратном пути Татьяна засмотрелась на свадебный кортеж, остановившийся возле набережной адмирала Серебрякова. Молодожены встали у парапета, позируя фотографу на фоне моря: миниатюрная невеста в пышном, как зефирина, платье и норковой шубке, ниспадающей с плеч, и высокий жених в светло-сером с искрой костюме и ярко-красном галстуке. Стайка гостей — все молодые, веселые, шумные — окружила новобрачных, как стая разноголосых птиц; вверх потянулись руки с бокалами, зеленые горлышки бутылок звякали о стекло, наполнявшееся шампанским. «Неужели мы с Юрой тоже поженимся? И у меня, наконец-то, будет хорошая, счастливая семья. Муж, который не предаст. И, возможно, ребенок», — подумала Таня и смутилась, отгоняя мечты — не сглазить бы. Тётя Аля всё ещё рассказывала о том, как приготовить какую-то южную сладость: орехи, загустевший сок… А выглянувшее из-за облаков солнце золотило гребни морских волн, блестело на крыльях чаек, садившихся на серую плитку набережной. Ветер стал тёплым, раздувал непокрытые волосы, путая русые Танины пряди. И, наверное, впервые за эту неделю она не пожалела, что оказалась именно здесь.
У поворота во двор Татьяна остановилась:
— Ну что, я домой, а вы гуляйте. Водичку заберете, когда вернетесь. У подъезда будете, позвоните мне в домофон, я спущусь, помогу с коляской, — сказала она. — Квартира тридцать шесть, не забудьте!
— Ох, спасибо, Танюша! Прозвоню-прозвоню, — ответила тётя Аля, с одобрением глядя на нее. Заглянув в коляску, Таня улыбнулась спящей Вике: сопит, глазки закрыты — хорошо ей на свежем воздухе! А соседка сказала просительно:
— Таня, я у вас спрошу, пока смелости хватае… Нам бы няню, а то Наташи часто дома не бывает, а мне одной тяжко. Викулычка маленькая, хлопот дуже много, а я ведь сердешница. Да и после переезда квартиру надо в порядок приводить, у меня половина коробок не разобрана, живем, как дурносёлы. И шут его знает, где эту няню искать! Может, пока работы нет, согласитесь мне подсобить? Зарплата хорошая будет.
Алевтина Витальевна с надеждой смотрела на Татьяну. А та, не скрывая удивления, переминалась с ноги на ногу, не зная, что ответить. Задумалась, потянулась к коляске — еще раз глянуть на девочку. И, наконец, сказала:
— Тёть Аль, я бы с радостью!