Кожа Алёны пахла чем-то терпким, солёно-морским. Макс медленно провёл языком по ее гладкой спине, снизу вверх, вдоль впадинки позвоночника. Алёна чуть выгнулась, застонав еле слышно — и резко, игриво перевернулась. Глянула на него, блудливо улыбаясь: нижняя губа блестела, набухнув, в глазах томилось желание. Села, подогнув ноги под себя, и откинулась назад, подставляя соски: упругие, горячие, выскальзывающие, едва он хватал их ртом — она отстранялась, дразня. Упершись ладонями в его плечи, начала медленно тянуться вверх, поднимаясь — так чтобы губы Макса скользили по её бархатистой коже всё ниже, ниже, ниже… Он танцевал распалённым ртом по её изгибам, задыхаясь, жадно хватал губами кожу — но, спускаясь к её животу, наткнулся языком на что-то жесткое, неровное. Открыл глаза и невольно отпрянул. Снова этот шрам! Лежит под её правым ребром, как кусок толстой веревки — белый, страшный, сморщенный вдоль краёв, как старушечий рот. Пульсирующий жар в паху мгновенно сменился ощущением слабости
— Слушай, а можно его убрать? — спросил Макс, делая вид, что всё так же увлечен ласками. Но тело Алёны напряглось — поняла, что врёт. Оттолкнув любовника, она потянула на себя одеяло, прикрылась от груди до бёдер.
— Противно, да? — её ноздри затрепетали, вопрос прозвучал на повышенных.
— Нет, что ты! — слукавил Макс. — Просто я мог бы оплатить операцию, если хочешь…
— Да иди ты! — швырнув край одеяла ему в лицо, она вскочила, гордо выпрямив спину, и направилась в ванную. Длинные бёдра — некогда гладкие, стройные, сводившие его с ума своим золотистым сиянием — теперь были бледными, заметно оплывшими, в серых ямочках целлюлита. Ягодицы одрябли, отяжелели, будто киселём налиты.
Макс снова отвёл глаза. Прикурив сигарету, откинулся на подушку, уставился в потолок. В ванной зашумела вода.
«У самого мамон, как тыква, и залысины на полбашки — а от неё вечной молодости ждешь? — корил он себя. — Старик, почти пятнадцать лет прошло, ей уже к сорока. Ты же всю жизнь любил только её, мечтал, что будете вместе — чего теперь-то не так?»
Он знал, что не так. Всё то, что в их первую встречу с Алёной было скрыто тишиной и мягким полумраком комнаты. Всё то, что он невольно замечал теперь, каждый день неприятно удивляясь новому. Она изменилась — только в постели была такой же задорной, падкой на эксперименты. А за пределами койки стала более смирной, пугливой. Будто её жизнь побила, научив втягивать голову в плечи и держать язык за зубами. Алёна, его безбашенная, сумасшедшая Алёна, перекати-поле, готовое сорваться с места, едва впереди замаячит что-то интересное, теперь говорила, что хочет покоя: дом, мирную жизнь, без потрясений. Он, вроде бы, соглашался, ведь об этом и мечтал: чтобы жить с ней, красиво, обеспеченно, позволяя себе всё, что хочется. И в то же время чувствовал тоску.
Она изменилась и внешне. Будто огонь в ней погас, и это отражалось в движениях — некогда порывистых, раскованных, смелых. Походка перестала быть вызывающей, кошаче-плавной, осталась лишь осанка и стать — но без той животной сексуальности, которая когда-то заставляла его терять разум. Кожа стала другой: синева проступающих вен под коленями, красные сосудики на бёдрах и растяжки на боках. Грудь уже не та, что круглилась крепкими яблочками и задиристо торчала вперёд. Лицо стало огрубевшим, словно обветренным, с тяжелой морщинкой у левой стороны рта. И глаза словно выцвели — серые теперь, просто серые…
Он вдруг осознал, что всегда воспринимал её, как бриллиант — а она живая. Лишь бриллианты не портятся от времени. Но людей это время сморщивает, как яблоки.
Нет, когда она приводила себя в порядок, одеваясь к обеду или перед прогулкой, снова становилась похожей на куколку. Плотные колготки, бельё со вставками в нужных местах, косметика, здорово скрывающая недостатки. Ну и наряды — вкус ведь никуда не делся. Правда, и юбки теперь длиннее, и декольте меньше. Но всё равно секси, всё равно красавица.
«И я её люблю», — сказал он себе. Будто напомнил.
Затушив сигарету, потянул с тумбочки часы: почти полдень. Яркий солнечный свет растекся желтыми блинами по тёмному ламинату пола, выбелил синеву штор. Блики золотились на коричневой лакированной мебели в стиле «ампир», сияли на стеклах чёрно-белых эстампов, висящих на стенах цвета яичной скорлупы. Самый большой эстамп скрывал за собой сейф, где хранился заветный чемоданчик. Натянув трусы, Макс спрыгнул с кровати, потянулся. Хотелось жрать и бокальчик виски — двойного, со льдом.
В ванной всё ещё лилась вода. Демидов снял со стены эстамп, набрал код и открыл дверцу сейфа. Вынув чемоданчик, окинул хозяйским взглядом пачки пятитысячных: их было всё так же много, приятно посмотреть. Прошло уже две недели с тех пор, как он смылся с деньгами, но его никто не искал. Значит, он не ошибся, и этот отель — действительно надёжное место.
Вытащив небольшую стопку купюр, Демидов спрятал чемоданчик в сейф и повесил картину на место. Взял из плательного шкафа тёмно-серые джинсы и синюю рубашку. Прежде чем натянуть на себя, ткнулся носом подмышку — вроде не потный, можно и без душа обойтись. Шпингалет ванной щелкнул, и оттуда — распаренная, обмотанная полотенцем — вышла Алёна. Глянула исподлобья, но в глазах снова мелькнуло то непривычно-покорное выражение: будто боится и ждет чего-то, хочет сказать — и не решается.
— Пойдём завтракать? — предложил он.
— Конечно. Только волосы высушу.
Он включил телевизор, ожидая, пока она наведёт марафет. Утробно заржал, глядя любительское видео: пьяный мужик, вихляя по улице на велосипеде, врезался в фонарный столб. «А ещё народные корреспонденты запечатлели войну гусей и людей!» — придурковатым голосом сказал ведущий, и стая белых гусаков, зло топорщащих крылья, окружила двух алкашей деревенского вида. Мужики высоко подпрыгивали, дрыгали ногами, спасаясь от гусиных щипков — и Макс снова ржал, не замечая, что Алёна раздраженно кривит рот.
— Мне сегодня нужно в город, — сказала она, водя по лицу широкой, белой от пудры, кисточкой. — В парикмахерскую, а потом за новыми туфлями. Поедешь со мной? Можно было бы пошопиться, а потом в клуб. Мне Анька Пермякова рассказывала, в центре открылся новый, там какие-то сумасшедшие шоу и звёзд постоянно привозят! Так хочется сходить!
— Чего тебе здесь не сидится? — недовольно спросил он.
— Вот именно — здесь мы сидим! За периметром, как в доме престарелых! — фыркнула она. Но тут же сменила тон: — Максик, ну почему ты не хочешь дом купить, как планировали? Жили бы, как нормальные люди, новоселье бы отметили, нашу старую компанию собрали…
— Да не хочу я в Самаре оставаться! — зарычал он. — Если б ты не упёрлась, давно бы уехали и жили, как люди!
— Но у меня здесь всё: родня, друзья… А ты никого видеть не хочешь, как будто прячешься! — она крутанулась на пуфике, мелькнув розовыми коленками, глянула умоляюще. — Я тебя прошу, объясни, в чем дело! Почему мы здесь? И что ты планируешь дальше?
Демидов отвёл глаза. Каждый день достаёт этими вопросами, ноет и ноет… А ведь застряли здесь из-за неё. Кто знал, что она не захочет валить из Самары? Это осложнило всё дело. С другой стороны, прямо сейчас высовываться нельзя, надо подождать ещё хотя бы пару недель. Не такую уж большую сумму он спёр у Василенко, да и аптеки ему остались — вряд ли будет долго искать, плюнет и дальше займется отмыванием бабла. Но всё равно — в Самаре оставаться нельзя. Опасно.
— Пока поживем здесь, — сказал он. — А потом решай — либо ты едешь со мной, либо наши дорожки расходятся.
Конечно, он брал её на понт — ни за что бы не оставил здесь. Думал, она ничего не ответит так сразу, или подумает — но потом согласится, как соглашалась за эту неделю почти со всем, что он говорил. Но Алёна вдруг взбрыкнула, на мгновение став почти прежней:
— Уезжай, — холодно сказала она и резко отвернулась. — Думаешь, в ноги упаду, пятки лизать буду?
— А ты куда? — усмехнулся он. — Опять к какой-нибудь криминальной швали прибьёшься, чтобы тебя по пьяни ножом пырнули? Одного шрама мало?
Макс тут же пожалел, что сказал это: Алёна побледнела, в глазах мелькнула боль. Но смолчала, проглотив оскорбление. Сидела, уставившись в зеркало, прижав пальцы к вискам. Будто убеждала в чем-то саму себя.
— Contumeliam nec ingenuus fert, nec fortis facit*, — медленно проговорила она. И, распрямившись, выдохнула.
— Чего? — нахмурился Демидов. Помнил еще с тех времён: Алёна переходит на латынь, когда чувствует презрение или насмешничает. Но она сказала примирительно:
— Это значит, что мужчина злится, когда он голоден, — протянув руку за сумочкой, положила туда телефон. По настоянию Макса она держала его выключенным — ещё одна уступка с её стороны. Включала только когда выбиралась в город.
Они спустились в ресторан. Интерьер в морском стиле, официанты в тельняшках, медная посуда — стильно и очень просто с виду, но чертовски дорого. Макс заметил, что гостей прибыло, настороженно зашмыгал глазами и повел Алёну за самый дальний столик, белевший скатертью в полутёмном углу. Плюхнулся, схватил меню — и только потом сообразил, что даже не отодвинул стул своей даме. Раньше Алёна так и стояла бы над ним, усмехаясь в лицо — или демонстративно обратилась бы к кому-то из других мужчин: «Есть здесь джентльмены?» А сейчас села напротив, ни слова не сказав. Робко улыбнулась:
— Давай сегодня без алкоголя?
Демидов почувствовал, как сосёт под ложечкой. Резко заболела голова.
— Алён, чего ты начинаешь-то? Я что, вдрыбадан напиваюсь?
— Ты пьёшь каждый день, — несмело сказала она. — По полбутылки минимум. Я устала.
Он протянул руку, дотронулся до кончиков её пальцев:
— Малыш, ну прости. Нервничаю много…
— Почему? — серые глаза смотрели в упор. — Ты, конечно, можешь мне не говорить. Но я не дура, Максим. Я догадываюсь, что происходит.
— И что же? — усмехнулся он.
Алена вздернула подбородок, закусила губу.
— Ты прячешься. Деньги, которые ты привёз — знаешь, слишком много налички, — сказала она со злостью. — Сейчас не девяностые, и будь всё легально, ты держал бы их на карте. Значит, это не твои деньги. Так?
Он промолчал.
— Я думаю, мы сидим здесь, потому что тебя кто-то ищет, — хладнокровно продолжила она. — Хозяин этих денег, или полиция. Поэтому ты скрываешься, не включаешь телефон, заставляешь меня делать то же самое. И хочешь уехать из Самары, когда всё немного поутихнет. Только ты не знаешь, когда это случится. Поэтому будешь снова и снова откладывать отъезд, и кончится тем, что мы всю жизнь просидим в этом долбанном отеле!
Он поднял на неё глаза. Перед ним была почти что та, прежняя Алёна — железная леди с железной логикой. Быть бы ей отличным следаком или прокурором, не брось она институт незадолго до диплома. Умная и цепкая, она всё-таки раскусила его. А, может, и хорошо? Может, это шанс — ведь две головы лучше?… В конце концов, он тоже устал. Скрывать, бояться в одиночку. Представлять, что может прийти в голову Василенко, не выпустили ли Таньку, не раскололась ли Фирзина или её сожитель… Если это так, его уже наверняка ищет полиция.
Демидов вытянул шею и махнул рукой, подзывая официанта. Заказал виски. Есть расхотелось напрочь.
— Мне «цезарь» с креветками и морковный фреш, — попросила Алёна. И сказала, дождавшись, когда он уйдет: — Макс, ты должен был предупредить меня заранее. Мы уже не молоды, чтобы очертя голову лезть в криминал. Ты сам знаешь, к чему это приводит.
— Но я уже влез! — не выдержал он. — Ради тебя, между прочим! Я хотел вернуться с деньгами и ради этого кинул партнёра.
«И посадил бывшую жену, чтобы отжать её бизнес», — чуть было не сказал он. Но признаваться в таком не хотелось. Одно дело — красиво развести мужика, совсем другое — подло подставить женщину. Демидов сам понимал, что это за гранью.
— Значит, я права, — печально сказала Алёна. Опустив голову, она без аппетита ковыряла вилкой горку салата.
— Это что-то меняет? — напрягся Макс.
— Не знаю… Просто я больше не хочу жить в страхе. Я устала терять, — вздохнула она. И вдруг Макс осознал, что она может уйти. Вот просто встать и уйти от него, потому что жизнь дороже тех денег, что он ей привёз. Нервно сглотнув, он снова схватил её за руку, зашептал, сбиваясь:
— Алён, ну какой терять… Да всё хорошо, я ж рядом. Я ж тебя не дам в обиду, я ж люблю… Веришь?
И, вспомнив, что её всегда успокаивало, потащил из кармана портмоне, вынул стопку красненьких — тысяч пятьдесят в ней было, как не больше. Бросил перед ней на стол:
— Вот, они твои, забирай, езжай в свой клуб, подружек возьми! Развейся, я ж понимаю, ты тут закисаешь. И выбрось из головы всю эту хрень, вот увидишь, продержимся, всё хорошо будет!
Алёна глянула исподлобья, а потом решительно взяла его бокал и залпом проглотила виски. Зажмурилась, тряхнула волосами.
— Хорошо, — наконец, сказала она. Сгребла со стола купюры, небрежно бросила их в сумочку. — Но дай мне слово, что больше не будешь врать. Потому что жить на пороховой бочке…
— Макс! Макс, Демидов, ты? — радостно воскликнул кто-то, и они синхронно повернулись на звук. Широкоплечий мужик, приземистый, почти квадратный, стоял возле их столика и улыбался, радушно раскинув руки. Бритая голова, широкое лицо, близко посаженные глазки — тёмные и блестящие, как маслины. Солидный тёмно-серый костюм, расхристанный ворот белой рубашки, и кончик галстука, торчащий из бокового кармана. Сразу вспомнилось: ночная Волга, лодка рвется из-под ног от сильного удара, и Васька Крапивин, сидящий на корме, кричит от восторга: «Сом, кило на двадцать!»
— Крапива, ты? — гоготнул Макс, обнимая старого друга. — Откуда? Слушай, я рад тебе безумно! Давай к нам! Алёну помнишь?
— Такую женщину не забыть, — галантно ответил Крапивин, склоняясь в её руке. Алёна улыбнулась, в глазах блеснул интерес. Васька уселся, закинув ногу на ногу, начал снимать пиджак.
— Жарища здесь! А вы чего, отдохнуть решили? Ты ж, вроде, из города уезжал, Макс? Сколько мы не виделись — лет десять-пятнадцать?
— Пятнадцать. Я в Москве живу, — ответил Демидов. — Вот, приехал за Алёной.
— Это правильно, правильно… Ну, расскажи, как ты. Чем занимаешься?
— Есть небольшой бизнес, — уклончиво ответил Макс. И не удержался, прихвастнул: — Медтехника, лекарства, по всей России поставляю.
— Ну, красавчик, красавчик! Всегда знал, что ты поднимешься. А я вот в гостиничном бизнесе, — Крапива развел руками, показывая вокруг себя. — Нравится в моём отеле?
— Так это твой? — подняла бровь Алёна. — Хороший уровень. Я бы сказала, европейский.
— Благодарю, благодарю… — Крапива расплылся в довольной улыбке. — Столько бабла вложено, рад, что не зря! А вы — завтракаете, обедаете? Какие планы на сегодня?
— Отдыхаем, — пожал плечами Демидов.
— Давайте ко мне? Коттедж в лесочке видели? Это моя резиденция. Через часок народ подтянется, солидные люди. Партейку-другую в покер сыграем, бильярд имеется, сауна.
Макс почувствовал, как внутри загорается азарт, примешивается к радости от встречи со старым приятелем.
— Ты как? — спросил он Алёну.
— Не откажусь, — улыбнулась она.
— Давайте прямо сейчас! — воскликнул Крапивин и замахал руками, увидев, что Макс кладет на стол купюру: — Обижаешь, обижаешь, Демидов! Завтрак за счёт заведения!
…Стрелки часов подбирались к шести, когда Алёна, расстроенная до слёз, выскользнула из коттеджа Крапивы и села в такси. Отдыха не получилось. Макс нажрался, едва не хрюкал. И проигрывал, проигрывал, проигрывал… Уже два раза бегал в номер за деньгами. Она пыталась его остановить, уговаривала, но он лишь хрипло смеялся и повторял: «Дай разогреться, малыш! Давно карты не держал, отыграюсь!» Чёрт! Такими темпами он быстро лишит их денег. Все надежды на безбедную жизнь рухнут, и куда она потом?… Снова придётся искать работу, жить в съемных халупах, отказывать себе во всём… А с другой стороны — чего она ждала от Макса? С чего вдруг решила, что он повзрослел? Только потому, что время прошло? Глупо. Он всегда искал, где бы хапнуть адреналина, где бы рисануться — и плевать хотел на её желания.
Шмыгнув носом, Алёна бросила злой взгляд на таксиста.
— В центр! — скомандовала она. — И побыстрее, я опаздываю.
Открыв сумочку, она пересчитала деньги. Бросил ей с барского плеча! А сам только за сегодня проиграл в три раза больше, и сколько ещё продует, пока её нет?
Перед глазами снова встал металлический кейс, полный тугих пачек. И снова мелькнула мысль: забрать бы эти деньги — и все проблемы были бы решены… Но как? Он держит их в сейфе, и код не скажет, хоть режь.
Она откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. Машина мягко подрагивала, из радио лилась какая-то попса. «А ведь это из-за него вся жизнь — в топку! — думала Алёна. — Институт бросила, дура. Аборт сделала. Ни кола, ни двора… а была и машина, и квартира, и деньги — только из-за Максовых делишек пришлось всё продать. Пыталась всё наладить, когда ушла от него, да не с теми связывалась. Надо было хорошего мужика искать, а меня всё носило по таким же, как он. И что в итоге? Мерзкий шрам на животе, ушедшая молодость. И никаких перспектив».
Снова захотелось заплакать. Всхлипнув, она поймала в зеркале заднего вида взгляд таксиста — тот смотрел с жалостью и любопытством. Отвернулась от унижения. Снова вспомнила пьяную рожу Макса — красную, мерзкую, мутноглазую… Ненависть горячей волной поднялась к горлу.
Чтобы отвлечься, она достала из сумочки телефон, включила. На экране высветились два пропущенных вызова — с одного и того же незнакомого номера. Перезванивать не стала, а вошла в интернет. На страничке соцсети виднелось новое сообщение.
«Здравствуйте, Алёна! — писал ей некий Егор Любимов. — Мне посоветовала к вам обратиться Оксана Райская, моя двоюродная сестра. Сказала, в институте вы были лучшей по латыни, даже какую-то олимпиаду выиграли».
Алёна вспомнила Оксанку — да, была такая: дебёлая блондинка с вытаращенными глазами и мясистым носом. Кажется, уехала куда-то в Европу лет десять назад. На первом курсе они вместе начинали ходить на дополнительные занятия по латинскому языку к Юлию Ионычу. Правда, Оксанка быстро поняла, что мертвый язык ей не дастся. А вот Алёна увлеклась им не на шутку, чувствовала себя особенной, выше других, когда читала в оригинале Спинозу, Кампанелло, труды Ломоносова… Любила козырнуть этим на людях, до сих пор помнила множество крылатых фраз на латыни. Но насчет олимпиады Оксанка загнула, это был конкурс между вузами — но всё же Алёна стала там лучшей. Улыбнулась: приятно было вспомнить. И продолжила читать с ещё большим интересом.
«Я не знаю, к кому обратиться, совсем нет знакомых в этой сфере. Может, вы согласитесь помочь? Я бы хорошо заплатил. Дело в том, что у меня строительная фирма, мы получили подряд на коттеджный поселок под Самарой. Копали котлован под бассейн, наткнулись на остатки древней стены или фундамента. Начали разбирать, и нашли замурованную книгу. Очень старую, похоже, на латыни. Я сфотографировал пару страниц, посмотрите. Мне хочется знать, что эта за книга и может ли она представлять какую-то ценность, можно ли её продать. Если согласны, позвоните мне, обсудим цену ваших услуг. Я не жадный)) С уважением, Егор».
Хмыкнув, Алёна нетерпеливо заёрзала, ожидая, пока загрузятся фотографии. Самара — древний город, на его территории не раз находили исторические ценности. Но книга, да ещё и на латыни? Это может быть учебник — таких полно в музейных запасниках, ведь до восемнадцатого века именно латынь была языком науки. А может быть и что-то раритетное, имеющее очень высокую цену.
Наконец, первая фотография открылась. Страница книги — потемневшая по краям, с бурыми пятнами посредине. Но, в общем-то, сохранилась неплохо. Первая буква крупная, в вензелях. Печатный шрифт — готический, в два столбца и два цвета: красный и черный. Цветочный орнамент на колонтитулах. Глаза выхватили строчки: «Dixitque Deus: Fiat lux. Et facta est lux. Et vidit Deus lucem quod esset bona et divisit lucem a tenebris». Алёна растерянно застыла. Слова были знакомыми. Очень знакомыми. «И сказал Бог: да будет Свет. И стал Свет. И увидел Бог, что это хорошо, и отделил Свет от Тьмы».
Руки задрожали. Медленно ведя пальцем по экрану, Алёна пересчитала строки. Сорок две. Она прерывисто вдохнула, чувствуя, как холод растекается по щекам.
Библейский текст. Напечатан так, что ни с чем не спутаешь.
И если это действительно Вульгата Гуттенберга*, она бесценна.
____________________
* Честный человек не терпит оскорбления, а мужественный не причиняет его.
**Библия, напечатанная в XIV веке Иоганном Гуттенбергом — создателем первого печатного станка. Первая книга в истории европейского книгопечатания, вышла тиражом 180 экземпляров. Одна из самых редких и ценных инкунабул (книг, напечатанных в Европе до начала XV века).