Телефон звонил в сумочке, брошенной возле стены. Трезвонил и трезвонил, рассыпая хрустальные горошины звука — но они впивались в барабанные перепонки, как колотый лёд.
— Да-а-а бл…! — еле разлепив веки, Наталья запустила в него попавшейся под руку подушкой. Взгляд скользнул по противоположной стене: она почему-то была полукруглой, а на ней, почти под самым потолком — цепочка обитых железом окон, маленьких, забранных толстым стеклом. Куницына приподнялась, соображая, где находится. Разгоряченную кожу защипало, раздался тихий треск — и Наталья осознала, что прилипла от жары к белому дивану, обитому чем-то скользким.
Этот диван слегка покачивался — так же, как стены и пол.
Она посмотрела на себя через плечо: из одежды только лифчик от купальника, на одной ноге — босоножка с огромным каблуком. Нахмурилась, пытаясь вспомнить вчерашний вечер. Но он казался тёмной водой, в которой плавают обломки: какой-то зал — то ли бар, то ли клубешник, она танцевала там… блестящая от дождя улица, свет фар, машина притормаживает рядом… странные ступеньки под ногами — дырявые, будто сваренные из железных труб… И ничего больше. Во рту зудела липкая сушь — такая, что язык и щеки приросли к зубам. Надо найти воду, а ещё плавки и вторую босоножку. И добраться до туалета.
Превозмогая тошноту, Наталья села, прикрыв руками низ живота и хмуро обводя взглядом пространство. Белые стены, в углу — дизайнерский столик в форме капли, сделанный из красного пластика. Красный трёхногий стул. Узкий шкаф — блестящий и тоже красный. Правый подлокотник дивана упирается в высокую белую перегородку — пока непонятно, что за ней. И всё привинчено к полу. А за закрытой дверью глухая тишина.
— Э-эй! — крикнула Куницына. Голос сорвался на хрип, и она закашлялась. С отвращением сплюнула прямо на пол, покрытый чёрно-белым ковром. И снова крикнула: — Эй, есть тут кто?
— Чего орёшь? — из-за перегородки показалась всклокоченная голова Ритки Патрикеевой, единственной подруги, оставшейся со школьных времён. Скользнув взглядом по телу Куницыной, она хрюкнула, губы расползлись в улыбке: — Николашу зовешь? Ну вы вчера и отжигали тут, аж стол покраснел.
Ритка повозилась за перегородкой, и встала, завязывая на талии лёгкий полупрозрачный халатик. Её темные волосы сбились в колтун на затылке, на одной из круглых цыганских серёжек болтался пластмассовый значок с надписью «Canada’s Cup 2012».
— Мы где? — тупо спросила Наталья.
— У Нептуна на бороде, — тёмные, с косинкой, глаза Ритки раздраженно блеснули. — В море. Сейчас спросим, скоро ли Сочи.
Нагнувшись, она вытащила из-под дивана вторую босоножку Натальи, и изо всех сил заколотила подошвой по потолку:
— Мальчики! А когда уже берег? — она склонила голову, прислушиваясь. Недовольно нахмурилась: — Молчат, уроды. Надеюсь, они там не заснули…
В сумочке Натальи вновь зазвонил телефон.
— Возьми уже, всё утро надрывается! — сказала Ритка, и бросила её Куницыной.
— Да ну, надоели все, — отмахнулась та. И попросила: — лучше дай попить.
Открыв красный шкаф, оказавшийся холодильником, подруга протянула ей бутылку минералки. Наталья жадно отхлебнула, вытерла рот рукой.
— Ф-фууу, чуть не сдохла. А серьёзно, где мы?
— Ты чего, не помнишь? На яхте. Сама ж вчера орала: «Погнали в море, я буду голая нырять!» Правда, вы с Николашей дальше каюты не занырнули.
— С каким Николашей? — Куницына растерянно потерла висок.
— Ну, с которым в клубе познакомились.
— Не помню.
— Эх, мать, ты даёшь! — хохотнула Ритка. — Ты ко мне вчера приехала, пьяная уже, жаловалась, что твой лысый хочет ребенка забрать. Орала, что поедешь в клуб, а потом в Турцию во всё включено. И меня с собой звала, говорила, всё оплатишь. Мы сначала двинули в «Семь скай», сперва в кабинке караоке пели, потом пошли в общий зал. Там Николаша с Яриком подкатили. А когда Ярик сказал, что можно яхту арендовать, и на ней доплыть до Сочи, чтобы попасть на самолёт в Турцию, ты тут же бабло вытащила и начала ему под майку пихать — типа это ему на спасжилет, и пусть подгоняет яхту.
— Зашибись… — поджала губы Наталья. — То есть я её оплатила? А сколько они с меня содрали?
— Вроде штуку баксов. Или две, я не помню, — беззаботно сказала Ритка. И снова постучала в полоток каблуком босоножки: — Э-эй, вы хоть в Сочи нас везёте?
Замок клацнул, и тёмном прямоугольнике двери возник высокий смуглый парень лет двадцати: шальная улыбка, мелированные волосы, поджарое, гибкое тело циркача. Загорелая кожа казалась скользкой от покрывавшего кожу масла — его слащавый запах тут же пропитал каюту. Парень был абсолютно голый, если не считать трусов от купальника Натальи, натянутых на голову.
— Девки, кому шипучки? — хихикнул он, показывая открытую бутылку шампанского.
— Плавки отдай, — поморщилась Наталья, припоминая что-то такое… какую-то любопытную подробность… кажется, это на его заднице была татуировка в виде одноглазого миньона с огромными причиндалами. И, кажется, над этим парнем она хохотала, требуя доказать, что его болт — не меньше. Да, он доказал: между ног такое ощущение, будто натрахалась на год вперёд.
— Нафига тебе трусы? — гыгыкнул Николаша. — У нас на яхте зона ню!
— Тогда пойду окунусь, — она стянула лифчик и сняла босоножку. Тряся ступнёй, протянула руку к парню:. — Давай свою шипучку.
Шампанское освежило рот приятным холодком. Она сделала ещё глоток, и тут телефон затрезвонил снова.
— Да кто там без меня жить не может? — она недовольно открыла сумочку, достала трубку и рявкнула: — Да!
— Наташа, это Татьяна, няня Вики, — встревоженный голос звучал напряженно. — Алевтина Витальевна в больнице! Ты скоро приедешь?
Поморщившись, Куницына поднялась, глянула в иллюминатор: сине-зелёная гладь воды до самого горизонта.
— Не знаю, — буркнула она. — А что с ней?
— В коме сейчас, в реанимации. Было кровоизлияние в мозг, взяли на операцию, но неудачно.
— В коме? — тупо переспросила Наталья. Слово таило в себе опасность, тревогу, суету — всё то, чего сейчас совершенно не хотелось. Она недовольно скривила губы: ну что за жизнь, как будто сглазил кто-то! Всё на неё валится: сначала капризы Волегова, теперь это… Будто она всем должна!
— И что мне делать? — угрюмо спросила Куницына.
— Но как же… — растерялась Татьяна. — Меня к ней не пускают, потому что не родственница. Вот я и подумала, что ты сможешь к ней поехать.
— А что, там сиделок нет? Я не умею ничего такого, — Наталья почувствовала, как в глубине души заворочался стыд. Сказала, желая побыстрее закончить разговор: — Ты найми кого-нибудь, я оплачу. Просто у меня никак не получится сейчас приехать.
— Но я думаю… Всё-таки ты родной человек… Это ведь важно для больных! — сбивчиво заговорила Татьяна. — Мне обещали позвонить, когда она очнётся…
— Ну, вот и ты мне потом позвони, — ласково сказала Наталья. — Я же ей ничем сейчас не помогу, правда? А как с делами разберусь, сразу приеду.
— Наташ, ты не понимаешь, — с надрывом сказала Таня. — Она может умереть в любой момент!
— Ну а я что сделаю? — с вызовом спросила Наталья. «Умереть!» Бред какой-то, нянька явно преувеличивает. Матери не сто лет. И медицина сейчас космическая, всё может. Вот и пусть врачи работают.
В трубке потрескивало, будто кто-то перебирал радиочастоты, пытаясь поймать нужную волну. А потом Татьяна сказала — совсем другим, бесцветным голосом:
— Понятно.
И в телефоне раздались гудки.
Наталья положила его обратно в сумочку, раздраженно уставилась в пол. На душе стало погано. «А вдруг мать действительно умрёт?» — подумала она. Но эта мысль показалась нелепой.
— Что там? — спросила Ритка.
— Мать в коме, — буркнула Наталья.
— Ого, как в сериалах! — хохотнул Николаша.
— Ты дурак, что ли? — возмутилась Ритка. С тревогой глянула на подругу: — И что теперь?
— Фиг знает, — пожала плечами Куницына. — Я сказала, чтобы сиделку нашли.
— Вот правильно, хороший уход ей теперь нужен! — кивнула Ритка. — Да ты не расстраивайся. Можешь из Сочи такси взять, или на поезд сесть, махом доедешь. Мы уж скоро приплывем, поди.
— Плавает говно, а яхтсмены ходят! — выпендрился Николаша.
— Ты бы оделся, а? — посоветовала ему Ритка. И пробурчала под нос: — Поплыл бы отсюда…
— Пойдём, искупаемся? — предложила ей Наталья. — Башка трещит, думать ни о чем не могу.
И уже болтаясь в морской воде, глядя снизу на исчерченный красными полосами борт прогулочной яхты и бессильно обвисший парус, она подумала, будто оправдываясь перед самой собой: «Ну как бы я сейчас вернулась? Даже ветра нет…» А потом пришла ещё одна спасительная мысль: «Кома — это же надолго. И Волегов сказал, что вернётся через неделю. Так что успею съездить, хоть развеюсь. В последнее время всё нервы, нервы… Имею право отдохнуть! Думают, я железная…»
…Татьяна сидела за кухонным столом в квартире Куницыных — обессилено сникнув, положив голову на руки. Часы на стене с глухим клацаньем отсчитывали секунды: одну за другой, беспрерывно, бесконечно.
После разговора с Натальей она разозлилась так, что едва не грохнула смартфон о стену. А сейчас ощущала странное: будто во всём мире не было никого. Будто шум машин за окном, далёкий лай собаки, взрывы натужного сериального смеха в квартире за стеной стали чем-то нереальным: как радиоспектакль, который дают призраки. И только ребёнок, спящий в люльке, оставался живым — и то как будто ненастоящим в своём глубоком, спокойном сне. Но и он был — пока. Пока не вернётся его бездушная мать, и не отнесёт его другим людям — словно в комиссионку.
А сейчас — некого ждать. Никто сюда не придёт. Никто не поможет. И если телефон зазвонит, будет очень трудно взять трубку. Потому что шансов на то, что тётя Аля выйдет из комы, катастрофически мало.
Татьяна сцепила пальцы — крепко, до боли, пытаясь хоть ею встряхнуть себя. Но тело было — квашня, и мысли — кисель, и собраться никак не удавалось. Но что-то нужно делать. Вот только — что?
Ехать в больницу? Глупо, в реанимацию пускают только родственников. Звонить?… Нет смысла, она опять услышит сухое: «Без изменений», а лишний раз отвлекать персонал реанимации — значит, ставить под угрозу чью-то жизнь. Позвонить Юре? Но он всегда набирает её с новых сим-карт, боится, что Василенко отслеживает его номер — так что звонить на него он запретил категорически. Да и чем поможет Залесский? Только станет волноваться за неё ещё больше.
Пустота. Тупик. И дико страшно. Ведь если тётя Аля умрёт — что делать? Ведь ей даже тело не выдадут, чтобы похоронить — не родная. Из родных только Вика. И как быть с ней, если тётя Аля придёт в себя? Невозможно ведь одновременно находиться в больнице и заботиться о ребенке. А подыскать няню, чтобы оставлять девочку с ней, тоже не вариант. Наталья может явиться в любой момент, и с ней нужно поговорить ещё раз. Попросить, чтобы не отдавала малышку. Попытаться убедить, что Вике будет лучше с отцом, чем с кем-то чужим…
Стоп.
Таня подняла голову и ошарашено уставилась в стену. Как она сразу не подумала? Ведь есть же Волегов!
Она схватила смартфон, быстро набрала в поисковике «Сергей Ольгердович Волегов Минтранс Москва». И облегченно выдохнула: по одной из ссылок нашелся телефон его приёмной.
Позвонила, не медля. Голос секретарши был официально-приветливым.
— Добрый день, могу я услышать Сергея Ольгердовича? — спросила Татьяна. И добавила: — Мне очень срочно, я по личному вопросу.
— Он в отпуске, — сообщила секретарша. — Выйдет на работу через десять дней.
— Но мне очень нужно с ним связаться! Может быть, вы дадите мне его личный номер? — взмолилась Таня.
— К сожалению, у меня нет таких полномочий. Оставьте для него информацию, я передам.
Татьяна задумалась. Сказать, что она звонит насчет его ребёнка? Но Волегов скрывает Вику от всех. Как бы не сделать хуже.
— Я по поводу семьи Куницыных, — наконец, сказала она. — Пусть он позвонит, я расскажу подробнее.
— Хорошо, я всё передам, — пообещала секретарша, записав номер её телефона.
Этот разговор ещё больше расстроил Татьяну. Ощущение было таким, будто она наткнулась на толстую бетонную стену, которую не пробить и не обойти. Она с жалостью посмотрела на Викульку. И перед глазами вдруг снова встала пьянющая Наталья.
«Вот тварь! — опять разозлилась Татьяна. — Мать в больнице, при смерти — а ей плевать! Ребёнка родного решила чужим людям сбагрить, лишь бы отомстить мужику! Да что она за человек такой? Мразь, чёрная душа, а ведь такая сделает, что задумала — и глазом не моргнёт! Нет, я не допущу. Нужно где-то спрятать ребенка, пока не объявится Волегов. Но где?…»
И она вдруг подумала: а что, если взять малышку и уехать в Ляпуново? Ведь это не так далеко, чуть меньше суток, если на машине. Можно взять автомобиль в прокате, деньги есть. Всё равно тёте Але пока ничем не помочь, какой смысл оставаться в городе? А так можно убить двух зайцев: и Вику спрятать, и узнать что-то новое о Пандоре.
«Ага, и снова загреметь в тюрьму, — мрачно сказал внутренний голос. — За то, что украла чужого ребенка. Только теперь ты не выкрутишься».
Это отрезвило, как оплеуха.
Противная дрожь побежала по телу, сразу вспомнилось всё: грубые руки полицейских, не гаснущая всю ночь лампа — как бельмо на потолке камеры. Грязные стены, лязг железных дверей, ледяные глаза следователя… Испуганно прижав ладонь к губам, Татьяна невольно замотала головой: «Нет, только не это!» И её смелость, такая сильная минуту назад, поползла куда-то вниз и свернулась змеёй, пытаясь стать невидимой. А на её место пришли страх и вина, огромный страх и чудовищная вина, почти парализовавшие Таню. Вспомнился Залесский — небритый, в своей пропахшей дымом телогрейке: как он обнимал её в камере, как рычал на следователя и тщательно проверял каждую бумажку из тех, что ей давали подписать… А ведь если она заберет Викульку, он уже не поможет. Ничем не поможет. Она только сердце ему разобьет.
Ломая руки, Татьяна посмотрела на спящую Вику — и не сумела сдержать слёз. Кроха посапывала, черные реснички трепетали над розовыми щечками, круглый животик поднимался в такт дыханию. Такая маленькая… Такая беззащитная.
«Прости меня, — прошептала Таня, ощущая, как чёрная тоска затапливает душу. Слёзы делали мир вокруг расплывчатым, тусклым — будто свет исчезал, и уходило тепло. — Прости. Я не могу забрать тебя с собой».
Эти слова будто поставили точку — и лишили Татьяну остатков самоуважения. Она поникла, обречённо глядя в одну точку.
Часы на стене тикали — холодно, равнодушно.
А девочка спала в своей люльке — спокойно и безмятежно, не подозревая о том, что кто-то сейчас решил её судьбу.
Всё будет просто и страшно. Наталья отдаст девочку. Волегов потеряет дочь. Тётя Аля — внучку. А Вика будет расти у чужих людей. Которые, может быть, никогда её не полюбят. И она даже не узнает, что переломной точкой в её жизни была вот эта минута. И что был рядом взрослый человек, который мог всё предотвратить. Мог. Но струсил. Только сказал: «Прости».
«А я-то себя за это прощу? — тоскливо подумала Таня. — Ведь я-то всегда буду помнить, что эта минута — была! Потому что когда надеешься забыть, вспоминаешь всё до мелочей. Вот и я — буду прокручивать это в голове бессчетное количество раз, и буду стыдиться себя, и жалеть того, что сделала. А главное — того, что не сделала…»
Она закрыла мокрое лицо ладонями, но стыд прожигал кожу, пламенел на щеках, будто пятна проказы. «Я не могу, не могу так рисковать! — прошептала Таня, будто оправдываясь. — Я всегда уважала закон. Да, я немного нарушала его, когда вела бизнес: занижала прибыль, чтобы платить меньше налогов, хитрила, ведь иначе было не выжить. Но когда речь шла о людях — всегда была законопослушной, правильной. И знала, что нельзя просто взять и забрать себе чужого ребенка. А Вика — чужая. Чужая!»
Она решительно тряхнула головой и утёрла глаза — резкими, рваными движениями. Решение принято. Всё. Надо успокоиться. Её долг — дождаться. Звонка из больницы. И возвращения Натальи.
Жутко захотелось выпить, и она поднялась, зашарила по шкафам. Нашла открытую бутылку виски, отвернула пробку, поднесла ко рту — плевать, что не из стакана, на всё плевать, когда чувствуешь себя подлой, никчёмной, мерзкой! Вжалась губами в холодное горьковатое стекло…
И поставила бутылку на стол, не сделав глотка.
Ледяная, клокочущая ярость поднялась внутри. Да как она вообще могла раздумывать, забирать ли Вику? Для неё ведь нет чужих детей! Бросила бы она своего? Конечно, нет! Так почему бросает этого? Малыша, которому больше некому помочь?
«Плевать на всё, как-нибудь выкручусь, — решила она, и пошла в детскую, чтобы собрать Викины вещи. — Ну не могу я оставить Вику! Мы уедем, дождемся Волегова — пусть он забирает дочь. Он же любит её, и человек неплохой — уж в этом-то я успела убедиться. И умный. Надеюсь, он сможет понять, что я не украла её, а просто пыталась уберечь. А не поймёт — что ж, значит, и у меня есть судьба, которую не изменишь».
____________________
*Canada’s Cup 2012 — парусная регата, проводится среди экипажей яхт-клубов, расположенных на Великих Озёрах.