Дорога змеилась меж полей серой лентой. Впереди шёл грозовой фронт: дождь висел вдалеке, будто шторы из органзы, и небо было темным, клубилось тучами, словно кто-то взбил их миксером. Татьяна с тревогой глянула на Вику: та, чувствуя перемену погоды, капризно похныкивала. Нужно найти придорожный отель — и как можно быстрее.
— Потерпи, моя хорошая, — сказала Демидова, нажимая на кнопку проигрывателя. — Давай ещё послушаем сказку.
Они были в пути уже восемь часов, дважды останавливались — Татьяна кормила и перепелёнывала Викульку. Всё оставшееся время она или вела машину в тишине, боясь разбудить малышку, или включала диск с русскими народными сказками — попался на глаза, когда собирала Викины вещички.
«Жили-были дед да баба!» — напевно сказал женский голос, сопровождаемый жизнерадостным треньканьем балалайки. Татьяна терпеливо сжала зубы: на диске было записано всего десять сказок, и за это время они, повторяясь, успели надоесть хуже горькой редьки — но девочку успокаивали, а это сейчас было главным. Вот и теперь она притихла, сосредоточенно глядя на что-то, видимое только младенцам.
Они догоняли грозу. И видя впереди серо-чёрное месиво облаков, Татьяна всё больше сомневалась в успехе своего предприятия. Куда она едет, к кому? Ведь даже не знает точного адреса, по которому жила бабушка. Не помнит ни одного лица. А если найдет родственников, что спросит? «Скажите, пожалуйста, кто такая Пандора? Из-за неё мне поставили шизофрению!»
Она недовольно мотнула головой. Да, бредовая затея — разум говорил только об этом. А вот сердце… Оно будто тянуло Татьяну на северо-восток: там, в маленьком посёлке за пару сотен километров от Волгограда, была её малая родина. Там когда-то родился отец, познакомились и поженились родители. И там же случилось что-то, из-за чего они уехали навсегда, напрочь рассорившись со всей роднёй. И как сейчас там примут её, Таню?
— А ты не думай об этом! — подбодрила она себя. — Ведь пока что всё хорошо.
И, будто в насмешку, зазвонил смартфон. Татьяна тут же свернула на обочину — негоже вести машину, в которой лежит ребенок, и в то ж время болтать по телефону. Заглушила двигатель. И застыла на мгновение, борясь со страхом: а вдруг это из реанимации, вдруг с тётей Алей беда?… Но пересилила себя, взглянула на экран смартфона — и ощутила, как расслабляется скованное тревогой лицо. Залесский! Почему-то со своего постоянного номера. Таня торопливо поднесла трубку к уху.
— Юрочка, здравствуй! — она покосилась на Вику: та, прикрыв глаза, сосала пластиковый край пустышки — явно собиралась уснуть. Но для этого требовалась тишина, и Таня сказала: — Подожди, я из машины выйду.
— Из машины? — в голосе Залесского послышались тревожные нотки. Но он спросил, стараясь сохранять спокойствие: — Танюша, а ты где?
Она набрала в грудь побольше воздуха — чтобы выпалить всё сразу, не останавливаясь, не давая себе возможности струсить. И, стыдливо морщась от собственной наглости, принялась рассказывать о том, как ослушалась его. Говорила о тёте Але и её тупой, корыстной дочери. О Волегове, Викульке и съемной машине. А ещё о том, что до Ляпуново осталось каких-то триста километров, но их они преодолеют завтра, потому что на ночь остановятся в гостинице.
Когда она закончила, Залесский всё еще молчал.
— Юра, ты здесь? Ты слышишь? — она дунула в трубку.
— Слышу, — ответил Залесский, и от его голоса Таня поёжилась — таким холодным он был.
— Не сердись, пожалуйста, — встревожилась она. — Я убедилась, что за мной никто не гонится.
Юрий помолчал еще несколько секунд — будто собираясь с мыслями. И спросил:
— Таня, скажи, пожалуйста, ты понимаешь, во что влипла? На тебе уже было подозрение в киднеппинге. В тот раз всё обошлось — но теперь ты наступаешь на те же грабли. Добровольно. Взвешенно. Тань, ты с ума сошла?
«А гроза пришла не с той стороны, — поняла Татьяна. — Он ведь еле сдерживается сейчас. И да, он прав, тысячу раз — прав, но…».
— Юра, прости, я всё понимаю, — сказала она. — И мне очень стыдно, что заставляю тебя нервничать. Но пойми — я не видела другого выхода.
Залесский тяжело вздохнул:
— Думаю, тебе нужно вернуться. И дай Бог, чтобы за это время мать девочки не хватилась её.
— Да этой матери плевать! — в сердцах сказала Татьяна. — Она только и думает, как избавиться от ребёнка!
— Но это её ребёнок, — жестко ответил Залесский. — У тебя нет прав забирать его.
— А у неё? Какие у неё права — рушить малышке жизнь, делать её предметом торга или орудием мести? — возмутилась Демидова. — Получается, ей всё можно: захотела — родила, надоел ребёнок — бросила. Так нельзя, Юра! Какой-то дурацкий закон!
— И всё-таки это закон, — непреклонно сказал он. — Поворачивай обратно.
Она вспыхнула, обижено поджала губы. И ответила с горечью:
— Говорят, мир нельзя делить на черное и белое. А детей, значит, можно — на чужих и своих? Знаешь, я уже однажды послушала тебя, когда речь шла о Марине. Ты говорил — оставь Павлика с матерью, она изменится ради него, нужно просто помочь этой семье. Я помогла. Все помогали. И что в итоге? Да ведь Паша чуть не погиб, помнишь? И ведь у меня было предчувствие, было! Хотя я ничего не знала наверняка. А тут — знаю! Наталья сама сказала мне, что откажется от дочки, отдаст её практически первому встречному — лишь бы насолить любовнику. И ты хочешь, чтобы я повернула? Ты серьезно этого хочешь?
Он молчал. Татьяна почувствовала, как рыдания подкатывают к горлу и колют его изнутри. Да, может, она поступила опрометчиво — но правильно! Да, виновата, потому что невольно добавила ему хлопот — но бывают же случаи, когда приходится принимать сложные решения! Неужели он не поймет? Неужели — неспособен понять?…
— Таня, мне очень не нравится эта ситуация, — наконец, заговорил он. — Но по поводу Пашки — ты права, признаю. Я жалею, что не дожал тогда этого сожителя. И не сделал так, чтобы опека больше контролировала Марину. Вот только сейчас речь не об этом. Пойми, если мама Вики напишет на тебя заявление, никто и слушать не захочет о твоих благородных намерениях. Тебя просто посадят — и всё. Я ничем не смогу помочь. Прости. И постарайся меня понять.
«Он что, отступает? Отказывается от меня?» — широко раскрыв глаза, Таня напряженно сглотнула. Потерять его было равносильно катастрофе, но… Он имеет право передумать. Зачем ему женщина, которая то и дело попадает в беду? Причем по собственной воле.
— Юра, я поняла тебя, — еле выдавила она, — и пойму, если перестанешь звонить. Спасибо, что ты помогал мне. Вообще за всё спасибо… Но я не могу вернуться. Прости.
Залесский ничего не ответил. Татьяна ждала, прислушиваясь к его дыханию. Пыталась подобрать какие-то аргументы, но в голову ничего не приходило. И ей становилось всё хуже. Всё больнее.
— Танька, ну почему ты такая упрямая? — спросил он совсем другим, по-мальчишески обиженным голосом. — Знаешь ведь, добра тебе хочу. И всё равно идёшь поперёк…
Она заулыбалась — глупо, как юная девица, получившая первый комплимент. Холодный булыжник, давивший на сердце, оказался ледышкой, которая быстро растаяла — стоило лишь услышать голос любимого, ощутить наполнявшее его тепло. Татьяна ответила:
— Юрочка, ну вот такая, понимаешь? Да, упрямая. Упёртая даже. Думаешь, мне с собой легко? Но просто… Вот у тебя — нормы закона. Но есть же и нравственные постулаты! Да, сейчас они противоречат друг другу. Я знаю, что по закону красть чужих детей нельзя, а мой поступок выглядит как самая настоящая кража. Но бездействовать в ситуации, когда ребенку что-то угрожает, тоже нельзя!
Залесский вздохнул — тяжело, будто человек, попавший в безвыходное положение. И буркнул:
— Ладно, езжай в своё Ляпуново.
Потом заговорил уже привычным голосом, в котором вновь зазвучали властные нотки:
— Доберёшься — позвони. И скинь мне номер этой Натальи. Хотя бы пробью, где она — тогда будем знать, скоро ли начинать сушить сухари.
— Ты на меня уже не сердишься? — робко спросила Таня, заглядывая в машину через стекло. Викулька спала, повернув головку на бок. — Ты больше не будешь сердиться?
— А что толку? — ответил он вопросом на вопрос. — Мне, конечно, всё это сильно не нравится. Но я понимаю, почему ты так поступила. А, значит, говорить тут не о чем.
— Спасибо. Спасибо, что понял, — почти прошептала она. — Я столько хлопот тебе доставила…
— Кстати, о хлопотах! — перебил он. — А я ведь нашел твоего бывшего мужа и вернул деньги Василенко. Правда, с ним будет ещё разговор… Но ты можешь не бояться. Злодей наказан, а царство возвращено законной владелице — Василенко снимает претензии по аптекам.
— Ох, Юра, ничего себе! — воскликнула Татьяна. — Но как тебе удалось?
— Потом расскажу. Ты езжай, найди гостиницу. Попробуй выспаться перед последним рывком. У меня тут еще дела на пару-тройку дней, а потом я к тебе в Ляпуново приеду. Примешь?…
— Конечно! — она едва не подпрыгнула от восторга. И, усевшись в машину, решительно нажала на газ.
…Было уже девять утра, когда Татьяна вывела машину с гостиничного двора. Деревья стояли умытые, в траве густо блестел дождевые капли — гроза всё-таки заглянула сюда ночью. Демидова остановилась, подключая навигатор.
— Ну что, лягушки-путешественницы отправляются в путь? — подмигнула она Викульке и та радостно заулыбалась в ответ. На верхней десне мелькнула белая полоска. Татьяна, склонившись, пригляделась — точно, первый зубик!
— Ты моя красавица, — с умилением сказала она. — Вот бы сейчас бабушка твоя обрадовалась! А давай-ка мы ей в больницу позвоним? Вдруг нас тётя медсестра чем-нибудь порадует?
Но трубку снял мужчина. Выслушав Татьяну, он зашуршал бумагами и сообщил:
— Есть небольшая положительная динамика. Очень небольшая. Это увеличивает шансы пациентки, хотя о выходе из кризисного состояния говорить очень рано.
— Доктор, спасибо вам огромное! — обрадовалась Таня.
— Делаем, что можем. — В его голосе мелькнула улыбка.
Положив смартфон на соседнее сидение, Татьяна повернулась к малышке, и весело сказала, щекоча ей животик:
— Ну вот, котёнок! Молодец твоя бабушка, борется!
Вика заливисто рассмеялась, задёргала ножками. Таня дала ей соску и завела машину. Глянула на экран навигатора, подвешенного к лобовому стеклу: длинная синяя линия маршрута была извилистой, будто кто-то провел её нетвердой рукой. До Ляпуново оставалось меньше трёхсот километров. Солнце снова спряталось, зябкий ветер налетел предвестником дождя. Тучи поползли друг к другу, как пыльный старый занавес, разрезанный на неровные куски. Татьяна закрыла окно машины и невольно поёжилась: даже жаль, что юг остался позади.
На оставшуюся дорогу она потратила почти четыре часа — боялась ехать быстрее из-за Викульки. Вообще она стала ловить себя на странном ощущении: будто боится рисковать, считая опасным привычные вещи — например, езду со скоростью выше сотни. Неужели на неё так повлияло появление малышки? «Ну а что, я ведь теперь ей — вроде мамы, — подумала Татьяна. — Поэтому берегу себя, чтобы она тоже выжила. Материнский инстинкт, всё заложено на генном уровне».
Интересно, поможет ли какой-то другой инстинкт найти её родню?
И мысли, которые она отгоняла всю дорогу, вновь завладели ей. Вот явится, как снег на голову — а, может, ей не будут рады. Может, даже в дом не пустят. Если он вообще найдётся — тот дом.
Навигатор показал последний поворот и расстояние до посёлка — семьсот метров. Татьяна послушно вывернула руль, и сразу же увидела рыжую от глины грунтовую дорогу, разномастные крыши домов, окруженных цветущими деревьями, троицу пятнистых коров, лениво улёгшихся в придорожной траве. А дальше — ртутную гладь озера, отражающего серые тучи.
Она сжала руль крепче — так, что пальцы почти онемели, но хотя бы перестали трястись. Подъезжая к первому дому, замешкалась: может, остановиться прямо здесь? Посёлок небольшой, пешком обойти можно.
Припарковав машину, Татьяна взглянула на люльку с малышкой. «Пока оставлю её здесь. Постучу в ворота, если не откроют, заберу Викульку и пойду дальше с ней». Решительно двинувшись к дому, постучала кулаком по рифлёному профнастилу. И тут же испуганно отпрыгнула — из-за забора раздался хриплый, захлёбывающийся лай.
«Да, здесь надо поосторожнее», — подумала Татьяна. И вернулась в машину, решив объехать посёлок — может, повезёт встретить местных.
Оказалось, что она заехала в Ляпуново с задов, а главная дорога шла по берегу озера. И вдоль неё, как вагоны поезда, вытянулись дворы. Островерхие дома поблескивали стёклами, за штакетинами палисадников бодро торчали нарциссы, глухие ворота и калитки надежно скрывали жизнь сельчан от посторонних глаз. Возле одного дома паслась толстая белая коза, проводившая взглядом машину Татьяны. А навстречу, по той же дороге, шли две бабульки с цветастыми сумками: одна сухощавая, в длинной кацавейке поверх синего платья, вторая — дородная, в наглухо застёгнутом плаще и клетчатой косынке. Таня припарковала машину, вытащила люльку с Викой и пошла им навстречу. Бабульки воззрились на неё с нескрываемым любопытством.
— Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста… — Татьяна замешкалась, подбирая слова. — Я ищу дом Демидовых, у них еще сын был, Евгений. А у него жена Лена и маленькая дочка.
Бабульки переглянулись. Та, что в платке, участливо спросила:
— А ты им кто будешь, девонька?
— Да я… Понимаете, я как раз та самая дочка Евгения. Просто точный адрес не знаю…
Она осеклась, увидев, как бабулька прижала уголок платка ко рту. А вторая ахнула:
— Танечка, что ли? Так мы соседи ваши, я тётя Катя! Да ты ж не помнишь, где тебе… Увезли-то совсем малая была. А это — твой, что ль?
— Нет, это дочка подруги, — сказала Таня.
— Получается, внучка к Аксинье приехала? — всплеснула руками тётя Катя. — Вот и радость ей на старости лет!
Татьяна поняла: «Жива бабушка!», и задохнулась от радости и нетерпения. По телу поползла мелкая зудящая дрожь, и Таня подумала: «Соседка сказала — внучка в радость. Значит, примет нас бабуля! Ох, а матери бы язык укоротить: ведь говорила, что у нас здесь никого не осталось…»
— Пойдём, девонька, проводим тебя, — сказала та, что в платке. — Меня тётей Валей зови, я тоже соседка, только из дальнего дома.
— Расскажи хоть, как живёте? Папа твой как? А сама что, замужем? Детки-то есть? — вопросы сыпались, будто спелые яблоки в ветреный день. Таня отвечала: хорошо, замужем, своих пока нету. И всё ждала вопроса о матери — но о ней почему-то никто не спросил.
Они остановились у тех самых ворот, возле которых паслась белая коза. Рядом с ними стоял добротный двухэтажный сруб, потемневший от времени. Евроокна на его фасаде казались чем-то чужеродным. В палисаднике, обнесённом зелёным штакетником, гордо торчали рыжие головки бархатцев. К стене дома притулилась длинная скамейка.
— Ну что, Фрося, зови хозяйку, — задорно сказала тётя Валя. И, к удивлению Тани, коза протяжно заблеяла, задрав безрогую голову.
— Да это уж я так, — рассмеялась тётя Валя. — Стучать надо.
И, подойдя к калитке, несколько раз долбанула по ней кулаком — с неожиданной для её сухощавой фигуры силой. На ближайшем окне дёрнулась белая шторка с вышивкой ришелье, за ней мелькнуло круглое лицо женщины — и тут же пропало. Татьяна крепче прижала к себе люльку и застыла, несмело глядя на ворота. Былые страхи снова навалились на неё.
Калитку открыла та самая женщина, что выглядывала из окна. На вид ей было лет пятьдесят пять, широкое лицо светилось доброжелательностью. Серое шерстяное платье уютно облегало фигуру. Невысокая, кряжистая, с русыми волосами и внимательным взглядом серых глаз, она почему-то показалась Татьяне знакомой. И вдруг она осознала: да ведь это я! Это на меня она похожа!
— Здравствуй, Лидуша. А смотри, кого мы тебе привели-то! — радостно воскликнула тётя Катя, беря Татьяну за плечи и подталкивая её к родственнице. Та удивленно посмотрела на неё, повела бровью: мол, извините, что-то не припомню.
— Танюшка это! Племяшка к тебе приехала!
Лицо женщины дрогнуло, она всплеснула руками и закрыла ладонями лицо — так, что остались видны лишь серые глаза, стремительно наливавшиеся влагой. Вновь взмахнув руками, она шагнула к Татьяне и обняла её — крепко, будто боясь, что уйдёт из рук. Отстранила от себя, оглядев, смахнула слезу, и снова прижала, бормоча:
— Ну, наконец-то, наконец-то… дождались…
Таня обняла её — и вдруг тоже заплакала, растрогавшись, как странник, проделавший долгий путь, и всё-таки сумевший вернуться туда, где его по-прежнему любят.
— Вот и ладненько, — почти пропела тётя Валя и довольно улыбнулась. — Экий-то подарок тебе, Лидуш! Ну, веди её к Аксинье, делись подарком-то! А мы уж по домам.
— Пойдём, пойдём к бабушке! — всхлипнула тётя Лида. И наклонилась к люльке, посветлев лицом: — А это у нас кто? Как тебя зовут?
— Вика. Викуля, — смущенно ответила Татьяна. Ей не хотелось лгать этой женщине, но и правду рассказывать нельзя — обязательно разволнуется, начнет переживать. И она остановилась на полуправде: — Подруга в больнице, попросила с дочкой посидеть. А у меня отпуск, вот я и решила к вам наведаться.
— Ой, Танюшка, да какая же ты молодец! — сказала тётя Лида и, ухватив за рукав, потащила её в дом, крича: — Мама! Ты у себя? Выходи скорее, глянь, кто к нам приехал!
Татьяна огляделась. Просторная изба — судя по всему, пятистенок, но так сразу и не скажешь из-за перегородок, обитых вагонкой. Из сеней они вошли прямо в кухню-гостиную, где белой королевой стояла русская печь. Рядом длинный стол в хороводе стульев. В углу расположился набитый хрусталём сервант и трёхстворчатый шифоньер с высоким зеркалом, отражающий дощатый пол и толстый угол цветастого ковра. Напротив — диван и пара кресел-компаньонов, разваливших подлокотники в удивлённом жесте. За ними виднелась закрытая дверь. Ещё две двери светлели по бокам от печи. На стене висела большая репродукция Брюллова в простенькой деревянной раме — кажется, «Итальянский полдень». Таня невольно залюбовалась: тёмноглазая и темнобровая крестьянка — какой контраст с мраморной белизной округлых плеч и полных, но изящных, рук! — вечно тянется за виноградной кистью, и никогда её не сорвёт.
Она поставила люльку в кресло и присела на его краешек, дожидаясь хозяев. Тётя Лида, скрывшись за одной из дверей, оставила за собой тишину. Почему не идёт так долго? Может быть, решила морально подготовить бабушку — она ведь старенькая, наверное… если отцу уже под шестьдесят, ей сколько? К восемьдесяти? Или больше?
Дверь скрипнула, и из-за неё вышла улыбающаяся тётя Лида. А за ней — тоненькая, в длинном фланелевом халате и вязаных тапочках, с белым платком, обнимавшим плечи — пожилая женщина с седыми волосами, перехваченными металлическим ободком. В её глазах была такая пронзительная, влажная синь — будто небо отразилось в них и застыло навеки. И эти глаза смотрели на Таню с неожиданной робостью. Так, будто какая-то давняя, неотмоленная вина лежала в их глубине.
— Здравствуй, внучка. Не забыла нас, — она мелко затрясла головой, смуглые руки с буграми вен затеребили край халата. А Таня прильнула к ней, чувствуя тонкий запах жасмина — смутно знакомый, и очень, очень родной.