ГИБЕЛЬ 10 ТЫСЯЧ ФРАНЦУЗОВ
АВСТРИЙСКАЯ АРМИЯ РАЗГРОМЛЕНА БРУСИЛОВЫМ
...Бесполезно. Одна только смерть стояла перед ним, одна только смерть была реальна - смерть Теодоры. Он почувствовал внезапную слабость и упал в кресло Лиды. Он закрыл лицо руками. - Что это значит для меня? Что будет теперь со мной? - Он заглядывал в свои мысли - и не находил в них ничего, кроме себя самого. _А Тед?_ Он поднял глаза на двух женщин, стоявших рядом.
- Вы ждете, чтобы я сказал что-нибудь? Вы добры. Вы говорите себе: ему это больно, потому что он любил ее, ему больнее, чем нам. Хотите знать, о чем я думал сейчас? Вам нужно знать это. О _себе_, не о ней. Я читал другие заголовки, чтобы не чувствовать боли; в утешение себе я хотел убедиться, что одна смерть не имеет значения; миллион смертей не имеют значения. Только одно важно: _я сам_. Даже сейчас, когда для женщины, с которой я жил, жизнь стала такой страшной, что она не могла продолжать ее, одно только важно: _я сам_.
Лида положила обе руки на плечи Маркэнду. Он встал.
- Не нужно быть доброй, - сказал он. - Все мы в общем добры, и все же самое важное для нас - _мы сами_. Тед убила себя, а я думаю о своей личной боли. Все мы трудимся, чтобы помочь миру, и все же самое важное для нас _мы сами_...
Лиде стало страшно; от того, что Маркэнд столько говорил, ей стало страшно.
- Самое худшее, - продолжал он, - что эта смерть ничего не изменит в моей судьбе. Все, что я говорю вам сейчас, ничего не изменит. Я буду жить и дальше, хотя мой эгоизм смраден, хотя я знаю об этом, буду жить так, как будто я порядочный человек. Мы все - ублюдки человечества. Но мы должны жить среди других - ради своей выгоды. Трогать и загрязнять руки детей ради своей выгоды.
- Дэвид, замолчите! - сказала Лида.
Маркэнд замолчал - и услышал свои слова; ему стало стыдно. Он чувствовал стыд и смирение и какую-то непонятную силу.
Эмили говорила:
- ...она была моим другом... Я не сумела помочь ей... Вы пытались, я в этом уверена, Дэвид. Как это все ни ужасно, вы не должны так говорить. Тед шла своим путем, и никто не мог помочь ей. Вы не должны так к этому относиться.
- Нет? - спросил Маркэнд со смиренным спокойствием. - Не должны _так_ относиться? А к войне? А ко всему миру? Мне кажется, мы должны относиться именно _так_. Мне кажется, что мы ко всему должны _так_ относиться, кроме своего личного горя. К тому, что только наше, мы не должны _так_ относиться. То, что мы отказываемся чувствовать так, как если б оно касалось нашей плоти... - Снова увидел ее... мертвую, с полуоткрытыми губами... - Мы должны чувствовать именно _так_.
- Дэвид! - Лиде было страшно. Обе женщины не понимали того, что говорил Маркэнд. Маркэнд и сам не понимал. Он снова сел.
Вдруг он встал и вернулся к своему прежнему месту у стола и взял красный том Маркса. Он швырнул книгу через всю комнату. Она ударилась в дверь, и в ту же минуту дверь распахнулась. Эмили Болтон вскрикнула, Ленни и мисс Сильвер выбежали из ниши, Лида истерически засмеялась... а дверь распахнулась, и старый Реймонд, слуга-негр, спокойно вошел в комнату. Он увидел книгу на полу и нагнулся за ней. Маркэнд пристально глядел на него; старик подобрал красный том и положил его на стол, как раз на то место, где он лежал раньше.
- Простите, - сказал он, недоуменно мигая среди непонятной тишины, там пришел человек, спрашивает мисс Лиду.
- Человек? - вскричала Эмили Болтон, как будто она была уверена, что это привидение.
- Да, мисс Эмили. Не джентльмен, позвольте сказать. Просто обыкновенный белый человек.
- Спрашивает меня? - Лида пришла в себя. - О! Это же... я знаю... это, наверно, Джон Берн.
- А кто такой Джон Берн? - Эмили инстинктивно протестовала против того, чтобы в комнате так скоро восстановилась нормальная атмосфера. Она находила, что Дэвид имел право дольше предаваться скорби... и бедная умершая Теодора - тоже.
- Один из моих друзей с Севера, - торопливо ответила Лида. - Я пойду...
- Пусть он войдет сюда, - сказал Маркэнд, все еще не сводя глаз со старого негра.
Они молча стояли в ожидании. Джон Берн, одетый в габардиновую рубашку и брюки, с дорожным мешком в одной руке и кепкой - в другой, вошел в комнату.
Молчаливый, озабоченный и холодный, Джон Берн ходил по парку с отсутствующим взглядом, словно поглощенный какими-то далекими событиями. Он не прилагал усилий к тому, чтоб понравиться Эмили Болтон; за столом молчал, наблюдая за детьми, и в его глазах стоял все тот же далекий и страстный вопрос. Трудно было сказать, как он проводит свой день. Эмили Болтон предложила пройти с ним по классам. Он отрицательно покачал головой. Но Эмили Болтон не могла находиться с кем-нибудь в одной комнате и не рекламировать свою школу; кроме того, отчужденность этого человека, красноречиво говорившая о силе, ее заинтриговала.
- Вы не интересуетесь воспитанием юношества?
- Чрезвычайно интересуюсь. - Он встретил ее взгляд.
- Ага, я понимаю! Вы просто уверены, что наша школа вам ничего не может дать?
- Я просто занят другим, вот и все.
- Зачем вы трудились приехать сюда? Только для того, чтобы повидать Лиду? - Она отлично знала, что он равнодушен к Лиде.
- Я сел на пароход, - Берн, казалось, придумывал ответ, - в Галвестоне. Мы везли груз хлопка для Англии, но нам пришлось зайти в Мобил за партией бананов, прибывшей из Британского Гондураса. Я смотрел, как грузчики-негры спускались в трюм парохода, выносили оттуда ящики бананов и переходили на второй пароход. Они образовали непрерывную цепь между двумя трюмами - и они пели. Поющая цепь. Тогда я вспомнил о письме Лиды Шарон, в котором она писала, что живет близ Мобила, и звала заехать.
- И по-видимому, вы до сих пор слышите пение этих чернокожих?
- Должно быть, так. - Он улыбнулся.
- У вас негибкое воображение, мистер Берн.
- Что вы! Это же очень опасно. - Он добродушно посмотрел на нее. - Я был бы рад посетить классы.
Маркэнд ничего не говорил Берну, он наблюдал за ним; он вдруг обнаружил в себе страх, что Берн уедет... раньше... Раньше чего? Никто ни слова больше не говорил Маркэнду о Теодоре, хотя, конечно, другие беседовали о ней целыми часами. Маркэнд силился понять, какое значение имеет эта смерть. Никакого! В нем она умерла уже давно, истинной смертью; ее смерть была лишь отзвуком той настоящей смерти, в которой они жили вдвоем! "И тут она не одна, - говорил он себе, - даже в смерти она не будет одна!" Он чувствовал обреченность: пытаясь думать о Тед, он мог думать только о себе. Но он обнаружил в себе чувство унижения, которое становилось все сильнее с тех пор, как Тед уехала, и он решил остаться до конца учебного года, как бы для того, чтобы искупить дезертирство Тед. Теперь вдруг это унижение достигло своего апогея! Он думал о Стэне и Деборе, о своей неудаче в Мельвилле, о позорном исчезновении из дома Фиерро, которые выходили его. Теперь Теодора. Да, унижение было глубоким и полным, но в нем ощущалась некая сила. Скоро учебный год придет к концу, и он волен будет уйти. Куда? Он был печален, думая о Теодоре, о ее красоте, разрушенной, словно она попала в машину, которая искалечила ее. Но печаль его терялась в мире, в печали (он не один!); и в этом таилась животворная сила, несущая в себе отрицание печали.
Маркэнд вел разнообразные занятия с детьми; не жалел времени, чтобы закончить плотничьи работы, затеянные в различных местах (на него свалили все заботы по ремонту). Он и словом не обмолвился с Берном, но наблюдал за ним; с Лидой и с другими он разговаривал только о школьных делах. Но он больше не читал Маркса. Лида в тот вечер унесла книгу с собой. Он не понимал почему.
Как-то случайно Маркэнд вышел на дорогу, которая вела к болотам, вместе с Берном, курившим вонючую трубку. Они шли некоторое время молча. Потом Маркэнд услышал свой голос:
- Куда вы едете отсюда?
- На Север.
- Если вы подождете конца занятий в школе, я поеду с вами.
- А скоро конец?
- Через неделю.
- Я подожду.
- Вы хотите сказать - вы согласны, чтобы я ехал с вами?
- А почему же нет?
Их взаимное понимание не нуждалось в словах. Но два дня спустя Маркэнд почувствовал внезапную потребность сообщить новость Лиде. Она уже лежала в постели, с блокнотом и карандашом; электрическая лампочка без абажура спускалась над ее головой.
- Когда кончится учебный год, - сказал он ей, - я уеду с Берном на Север.
Глаза Лиды потеплели.
- Я очень рада и немножко завидую. Я много дала бы за то, чтоб уехать с Берном.