— Насчет воды это ты к Дьяченко сходи, он сантехников пришлет.
И Степан посмотрел на часы.
— Ну прости, дорогой, уже бегу на бюро. Докладываю сегодня… И о вас, в частности. Ты скажи, в бригаде у вас политинформация регулярно проводится, а? И Степан пошел вместе с Скавлуковым к двери.
— Какое там регулярно, — сказал Скавлуков, выходя боком и не зная, как удобнее попрощаться.
— Вот и мне передавали, — сказал Степан озабоченно. — Ну, заходи! Обязательно! — и он подал Скавлукову руку.
Скавлуков прошел через приемную, в которой теперь сидела за столиком девушка и ела хлеб с конфетой.
— До свидания, — сказал он девушке, а за дверью надел шапку.
После разговора со Степаном стало на душе смутно и неловко. Точно он побил животное. Он сильно сплюнул в снег и пошел как можно быстрее. Он знал, что от хорошей ходьбы злость проходит.
Но ничего не проходило, к тому же он вспомнил, что сегодня еще не ел. И оттого что был зол, пошел почему-то не в столовую, а в магазин.
У дверей стоял человек в ватнике, он сказал Скавлукову уверенно: «На троих».
Водку разливали на столике около отдела полуфабрикатов, пили, не глядя друг на друга. Когда человек в ватнике выпил, спросил, доставая хлеб в бумажке:
— Травма?
— Да, на бюллетене вот, — ответил Скавлуков. — Битум плавил, понимаешь, ну и подскользнулся…
— Это у вас порядка нет, — сказал человек в ватнике. — Для такой работы дают рукавицы, передники… А мастер на что?
— Он у нас только горло драть, — сказал Скавлуков, оживляясь. — Он у нас рыжий, сплошной псих… А политинформации нет, это как? И техника безопасности?
— Если поковырять, и не такое, — сказал человек.
— Еще бы… Встаю в общежитии утром, а вода в кране замерзла! — крикнул Скавлуков.
— Ты, малый, не кипятись, — заговорил третий, несуетливый, деликатный старик с красным носом. — Ты сходи к начальству СМП, к Азаряну. Он сердитый мужик, но справедливый, верно говорю. Он их сразу к ногтю!
Старик выпил водку, пожевал корочку и, не прощаясь, пошел на улицу. В руках у него была авоська с макаронами.
От дверей повалил пар и ударил холодом по ногам.
— Да плюнь ты, нужен ты Азаряну, — сказал человек в ватнике и тоже пошел на улицу.
— Почему же это я ему не нужен? — заговорил Скавлуков, почему-то обижаясь на этого человека и взвинчиваясь. — Если он шишка на ровном месте, так мы уже и поговорить не сумеем?
Он так и влетел в дирекцию, запыхавшийся, с расстегнутым воротом, и наткнулся на секретаршу, которая спрашивала между тем:
— Вы по какому вопросу, товарищ?
— По… По-человеческому, — сказал он громко, взглядывая на дверь с дощечкой: «Начальник СМП-132», и пытаясь обойти секретаршу, и в то же время замечая, как она отворачивает голову именно с тем выражением, с каким всегда разговаривают с людьми выпившими.
— Марк Ашотович не сможет вас сегодня принять, — сказала секретарша.
— Это что же, — закричал тогда Скавлуков, чувствуя, как кровь приливает к лицу и начинает звенеть в ушах, — это что же, если я простой работяга, а он шишка на ровном месте, то я…
В это время вышел Азарян. Он встал на пороге, очень высокий, с седыми густыми бровями, и жестко спросил:
— По какому вопросу?
Скавлуков молчал, пытаясь спрятать дрожащие пальцы и глядя в пол.
— Из какой бригады? — спросил опять же резко и высоко Азарян, обращаясь уже к секретарше. — Выясните, из какой бригады этот человек, и попросите ко мне мастера. Здесь строительство, а не пьяная лавочка! Всё!
Скавлуков хотел сказать, что он не пьяный и не прогульщик вовсе, а разговор у него человеческий и он еще не знает сам, что сказать… Но уже он знал, что ничего не скажет, потому что всё тут понято не так.
Он опрометью выскочил на улицу и пошел неведомо куда. Но вскоре оказался в том же магазине с поллитрой и незнакомыми ему людьми.
— Чиновники, рыбья кровь! — говорил он кому-то. — Ни одна жилка не дрогнет… Позакрывались, и секретарши как псы цепные… Поцелуй, мол, пробой и ступай домой! А я в Москву пожалуюсь, вы-ку-си-ли?! Я сам поеду, там разберутся, что вы за птички! Я им жизнь свою как на ладошке поднесу: глядите, тонкая, звонкая и прозрачная!
Потом собеседник выпил и ушел, а вместо него появился другой. Он понимал Скавлукова и кивал головой.
— Мне в ремеслухе премию за рационализацию выдавали… И грамоты! Я их полчемодана вожу — вот! Из армии семь штук и тут уже четыре! Я в Москве как на духу… Наша стройка в Госплане отдельной строчкой фигугу… рирует. Они поймут. Столовка, почта да клуб!.. А в столовке воруют. Ты посмотри, она же вечером, после закрытия, целую сумку домой тащит… А трубы — тоже брак!
— Я тебе скажу, — говорил Скавлуков, трогая собеседника за рукав на улице и прижимая его к обочине. — Они трубы двенадцати миллиметров вместо пятнадцати по норме ставили… Сорок две трубы по всей трассе! Насыпь десять метров, и к чертовой бабушке… Премиальные, план… А те! А по плану мы построили всё! А мы-то опять раскапываем и трубы меняем, потому что хорошо — хватились, а то бы поезд…
За это голову надо снимать, а? А там знают, в Москве? Не-е… Там уже написано, что мы построили. И премии там, и…
Потом Скавлуков ехал в местном поезде, два товарных вагона с лавочками и открытыми на обе стороны дверями.
И там, где появлялись у дороги люди, греясь у тут же разведенного костра, поезд останавливался, сажал всех и ехал дальше.
Скавлуков дремал, навалившись на кого-то, тоже дремавшего, и видел во сне, что он скоро приедет в Москву.
Дальше он и сам бы не смог понять, где сон, где явь, потому что на одной остановке ему показалось, что он приехал в Москву. И он спрыгнул на полотно.
Он пошел медленно в поле и всё рассказывал кому-то неведомому о себе. Но совсем не жаловался, а просил помочь и почему-то вспомнил про случай с ботинками и многое другое.
Потом, уже сидя на снегу, вспомнил, что до сих пор не разыскал домоуправа Дьяченко, которому надо рассказать о замерзшей воде в кране. Он хотел подняться, бежать и искать Дьяченко, но не смог. Тогда решил, что, в общем, водопровод тут ни при чем и неважно, работает он или нет, если он успел рассказать тут, в Москве, главное.
И он замерз.
Хоронили Скавлукова в четверг, а накануне в клубе отменили все мероприятия, оттого что в нем находилось тело.
Всех людей его бригады отпустили с работы в двенадцать часов, некоторые пошли в клуб, но большинство — домой, торопились использовать время для собственных нужд.
В час дня тело вынесли из клуба и на медленной машине повезли по центральной улице на край поселка, где находилось новенькое, с иголочки кладбище с крашеными пирамидками, не успевшими облезть.
Хотя оркестрантам Дьяченко оплатил заранее их работу (чтобы выпили для возбуждения), они играли мало, а больше переговаривались, ожидая конца церемонии и мечтая еще о выпивке. Первым у гроба выступил мастер Артем Иванович. Он охарактеризовал Скавлукова как исполнительного рабочего, комсомольца, всегда бывшего примером для других.