Дома были буря, рыдания, стоны, истерика. Она бросалась то на кушетку, то на постель, то на пол. Глаза ее яростно и прекрасно блистали, один чулок сполз. Весь мир был мокр от слез.
Утешая ее, Альбинус бессознательно употреблял те же слова, которые говорил некогда дочери, целуя синяк, — слова, которые теперь как бы освободились после смерти Ирмы.
Сперва Марго излила весь свой гнев на него, потом страшными эпитетами выругала Дорианну, потом обрушилась на режиссера (заодно попало совершенно непричастному Гроссману, старику с ячменем).
— Хорошо, — сказал Альбинус наконец. — Я приму исключительные меры, чтобы моей душке было хорошо. Только заметь, я вовсе не считаю, что это провал, — напротив, ты местами очень мило играла, — там, например, в первой сцене, — знаешь, когда ты…
— Замолчи! — крикнула Марго и швырнула в него апельсином.
— Да выслушай же меня, моя лапочка. Я же готов все сделать, только бы моя девочка была счастлива. А теперь возьмем чистый платочек и вытрем слезки. Я знаешь что сделаю? Ведь фильма-то моя, я платил за эту ерунду… То есть за ту ерунду, которую сделал из нее Шварц. Вот я не пущу ее никуда, а оставлю ее себе на память.
— Нет, сожги, — прорыдала Марго.
— Хорошо, сожгу. И Дорианне, поверь, это будет не очень приятно. Ну что, мы довольны?
Она продолжала всхлипывать, но уже тише.
— Красавица ты моя, так не плачь же. Завтра ты пойдешь и кое-что выберешь. А знаешь что? Такой большой-большой, с четырьмя колесами. Или ты забыла? Разве это не радость? А потом мне его покажешь, и я, может быть (он улыбнулся и поднял брови на лукаво растянутом слове «может быть»), его куплю. Мы поедем далеко-далеко, ты увидишь весну на юге… А, Марго?
— Не это главное, — сказала она ужимчиво.
— Главное, чтобы ты была счастлива. И ты будешь со мною счастлива. Куда это запропастился платочек? Осенью вернемся, будешь ходить на кинематографические курсы, и я найду для тебя талантливого режиссера… вот, например, Гроссмана.
— Нет, только не Гроссмана, — зарычала Марго содрогаясь.
— Ну другого. Будь хорошей девочкой, вытри слезки, пора ехать ужинать. Пожалуйста, моя крошка.
— Я только тогда буду счастлива, — сказала она, тяжело вздохнув, — когда ты с ней разведешься. Но я боюсь, что ты теперь увидел, как у меня ничего там не вышло, в этой мерзкой фильме, и бросишь меня. Другой мужчина на твоем месте набил бы им физиономии за то, каким чудищем меня представили! Нет, постой, не надо меня целовать. Скажи, ты ведешь какие-нибудь переговоры или все это заглохло?
— Понимаешь ли… Видишь ли, — запнулся Альбинус. — Ты… Мы… Ох, Марго, ведь сейчас… То есть я хочу сказать, что она сейчас… Одним словом, горе, мне как-то сейчас просто не очень удобно…
— Что ты хочешь сказать? — спросила Марго, привстав. — Разве она до сих пор не знает, что ты хочешь развода?
— Нет, не в том дело, — переглотнул и замялся Альбинус. — Конечно, она… это чувствует… то есть знает… А точнее будет сказать, что…
Марго медленно вытягивалась кверху, как разворачивающаяся змея.
— Вот что — она не дает мне развода, — выговорил в конце концов Альбинус, впервые в своей жизни оболгав Элизабет.
— И не даст? — спросила Марго, приближаясь к нему.
«Сейчас будет драться», — подумал Альбинус устало.
Марго подошла к нему вплотную и медленно обвила его шею руками.
— Я больше не могу быть только твоей любовницей, — сказала она, скользя щекой по его галстуку. — Я не могу. Сделай что-нибудь. Завтра же скажи себе: я это сделаю для моей девочки! Ведь есть же адвокаты. Всего можно добиться.
— Я обещаю тебе. Осенью все устроится, — сказал он.
Она слегка вздохнула и отошла к зеркалу, томно разглядывая свое отражение.
«Развод? — подумал Альбинус. — Нет, нет, это немыслимо».