«Ничего, пусть поухаживает, пусть побегает! Это будет моим первым несерьезным увлечением... Только не забыть бы – именно несерьезным! Я просто позабавлюсь — и всё».
Он будет приходить под окна больницы во время ее дежурства и манить ее пальцем, делать всякие смешные таинственные знаки, понятные только им двоим, как заговорщикам. Будет часами просиживать в вестибюле, в ожидании, когда она освободится после операции с Леонидом Петровичем. И, конечно же, подарки ей будет приносить, не дорогие, разумеется, а так, безделушки, конфеты, и вообще оказывать знаки внимания. Женя готова простить себе маленькие слабости.
«Теперь у нас с Галей есть по инженеру. И наши инженеры так же не похожи друг на друга, как их дамы сердца...»
Уж не из зависти ли к Гале она решила закружить голову Грише?
Наутро вместе с теткой Нюрой Женя пошла на очередное обследование. В районный здравотдел поступила жалоба от шоферов на плохое обслуживание и на отвратительное санитарное состояние в столовой. «В борще вместо мяса нам попалась тряпка»,— писали в жалобе.
— Обследуйте повнимательней, составьте акт,— давал задание Леонид Петрович.— Мы должны навести порядок любой ценой! Будем штрафовать, добиваться увольнения с работы, пригрозим самыми строгими мерами, но порядок там должен быть! Загляните во все помещения, в кладовую, в разделочную, везде!
Чем серьезнее говорил Леонид Петрович, тем приятнее было Жене сознавать свою ответственность: значит, верит в нее, знает, она не подведет, все сделает как нужно.
Столовая размещалась во времянке, в приземистом, исхлестанном дождями и ветром бараке с плоской крышей. Уже на подходах было заметно, что тут не все благополучно. Чернел на снегу мусор там и сям, блестела жесть исковерканных консервных банок, валялись пустые бутылки.
Отворили тяжелую, набухшую, покрытую рогожей дверь, вошли. В темном коридоре тетка Нюра споткнулась о кочковатую грязь чуть не упала и в полный голос выругалась:
— Черты б тебя с потрохами забрали!—(Не черти, а именно черты,— так было выразительней).
В так называемом обеденном зале, низком и сумрачном, посетителей было совсем немного, и оттого виднее становилась вся неприглядность помещения. На черном полу у входа стояли белесые фляги с водой. Воду сюда привозили издалека, ближние колодцы не покрывали нужду в ней. От раздаточного окна, узкого и толстостенного, как крепостная бойница, хвостами тянулись до самого пола засаленные потеки.
– Где заведующая?— не спросила, а скорее воскликнула Женя уже привычным, тем заправским инспекторским тоном, от которого у обслуги, надо полагать, загодя дрожат поджилки.
Женя предполагала увидеть перед собой толстую, грудастую женщину в белом переднике, с голыми локтями. Но отворилась дверь, и перед Женей появился Гриша собственной персоной, вчерашний ее кавалер, в черном пиджачке с лоснящимися локтями, в пухлых ватных штанах, заправленных в серые, огромные валенки с надрезами сзади.
— А-а, привет!— сверкнул зубами Гриша и подал руку.— Как жизнь, как настроение?
— Спасибо, хорошее,— скрывая растерянность, Женя на всякий случай через силу улыбнулась.— А вы как здесь очутились?
— Ты же кричала заведующую, вот я и вышел.
Женя оторопела.
—Перестаньте сиять, как медная пуговица!— наконец проговорила она, чуть не задохнувшись от негодования.
«Ах ты, подлый мальчишка! Инжене-ер! Московский высший!..»
— Почему вы не в белой курточке?!
«Плясала с ним весь вечер, выплясывала, как дура, на глазах у всего поселка. Что теперь обо мне подумают, что скажут! Ах, наглец, он же меня еще поцеловать хотел!»
Гриша между тем оглядел себя, удивился, что па нем нет белой курточки, затем ударил себя ладонью по лбу, будто вспомнил:
— Ах да, в стирке.
Ей хотелось отхлестать его по щекам. Почему она вчера упустила такую возможность?
— Вам известно, на весь персонал должно быть сменное белье? Или вы здесь с сегодняшнего утра работаете? Должность инженера вас не устроила?
Гриша пожал плечами, без всякого смущения посмотрел Жене в лицо и, кажется, хотел сказать что-то по-вчерашнему пустое и легкое, но сдержался. Ох, если бы он только осмелился произнести хоть что-нибудь подобное, как бы она ему всыпала! Боже мой, почему она еще вчера не разглядела его, ведь он весь на виду, такой убогий, такой примитивный, такой... шалопай, ни больше, ни меньше.
— Ведите нас на кухню!—приказала она.
Гриша молча, не оглядываясь, шагнул в узкую дверь, тетка Нюра — за ним, зацепилась полой за гвоздь и без всякого инспекторского достоинства заорала на Гришу:
— За штаны бы тебя да на этот гвоздь!
Гриша только вобрал голову в плечи и ничего не сказал, понимая, будет только хуже.
Над котлом, в белесой синеве пара возвышался повар, тоже молодой парень в белом колпаке.
— Покажите, где разделываете пищу!
Повар молча кивнул на столик с раскисшей доской.
— А где кладовая?
Он кивнул на желтые косяки без двери. Женя шагнула туда. На непокрытом стуле (и где они его раздобыли, когда в поселке везде одни табуретки?!) лежал огромный кусок вареного мяса с белой костью, торчащей прямо на Женю. Гриша поднял мясо за эту кость, переложил его на столик, коротко задумался, затем приподнял стул боком, стряхнул мясные крошки и предложил Жене сесть.
Нет, это был совершенно ничтожный человек! Да как он осмелился вчера подойти к ней?!
— Так, та-ак!—Женя огляделась.
В углу мерцала темно-зеленая лужа огуречного рассола, и в ней стояли две бочки. Брюхастые, как шхуны они отражались в луже. Сбоку, на нетесаных, занозистых стеллажах, распластались мешки с мукой и крупой. Под взглядом Жени, будто нарочно, по мешкам с писком прошмыгнула серая мышка. Женя громко, со стоном вздохнула.
— Как ваша фамилия?
— Суббота Григорий Иванович,— казенно произнес Гриша.
«Боже, а фамилия-то!»—изнемогала Женя.
— У вас что, специальное образование? Или врожденный кулинарный талант?
Она принялась его отчитывать с такой изощренной находчивостью, что даже тетка Нюра оживилась. Здесь же, в кладовой, Женя составила протокол о санитарном нарушении и наложила на Субботу персональный штраф в сто рублей.
— Если через три дня вы не выполните того, что я вам тут записала по пунктам, то, я думаю, товарищ Суб-бота,— она презрительно выделила два «б»,— вам придется вернуться на прежнюю должность. В мэ-тэ-сэ!
— Ладно, ладно, я уже пуганый,— мрачно произнес Гриша, независимо сунул руки в карманы и сквозь зубы длинно сплюнул в лужу рассола.
По дороге в здравотдел Женя продолжала наращивать негодование, – ну как могли поставить такого балбеса на столь важную работу! И как она, взрослый, девятнадцатилетний человек, медицинская сестра, ей доверены судьбы многих и многих людей, могла попасться на удочку этого вертопраха?!
Вечером к ней в больницу прибежал — нет, не Гриша с милыми безделушками, как ей вчера мечталось, а председатель правления сельпо, уже знакомый дядя в рыжем полупальто и в белых бурках.
— Вы меня без ножа режете, дорогая!— начал он, едва увидев Женю.— Что вы натворили? Суббота подал заявление. Бросает работу, говорит, ни за что на него штраф наложили.
Женя холодно объяснила, за здоровье района в целом отвечает здравотдел, а не сельпо и что именно из-за беспорядков в столовой здоровье района находится под угрозой. Неужели сам товарищ председатель не видит ничего предосудительного в деятельности, вернее, бездеятельности Субботы?