Женя сняла крышку стерилизатора, пар бесшумным вулканом взметнулся вверх. Подцепив сетчатое донышко со шприцами и иглами, она подняла его и поставила остудить. Пошел уже пятый час, пора сделать пенициллин больному с воспалением легких.
Что там творится сейчас, что происходит в доме медиков, о чем они говорят? Только бы Ирина не вернулась обратно...
Женя пошла в палату, сделала больному укол, а когда вернулась в процедурную, увидела Хлынова. Он сидел возле ее столика и держал перед собой больную руку.
— Почему ты не спишь?— вскрикнула Женя испуганно.— Кто тебе разрешил ходить?
Он молчал отрешенно, будто не слышал.
— В больнице свои порядки, Сергей. Без разрешения врача нельзя ходить.
— Нельзя ходить, нельзя блудить без разрешения,— наконец отозвался Сергей.— Дай спирту!
— Спирту нет,— торопливо заверила Женя.— Весь израсходовали... Ну, а как твоя рука?
Сергей как будто дремал и сквозь дремоту ответил:
— Скоро вырастет новая.
— Не больно?
Он скривился, отвернулся от Жени, хотел сплюнуть, но увидел, что некуда, и раздумал.
Женя стала ненужно перебирать медикаменты в шкафу, лишь бы не сидеть перед тягостно молчащим Сергеем. А он и не собирался уходить, сидел, молчал и, наверное, обвинял Женю, догадывался о ее роли.
– В изоляторе жила, изолирована от общества,— сквозь зубы проговорил Сергей.— Заразная. Чем она заражает? Бедой?
— Не надо так, Сергей,— попросила Женя.
— «Не надо...» Уже и с тобой поговорить нельзя.
— Можно, Сережа, можно, только в следующий раз, хорошо? А сейчас тебе нужно отдохнуть. После тяжелой операции требуется покой.
— Я не покойник. Покой да покой!.. Платье свое развесила, а сама ушла,— будто сам с собой заговорил Сергей.— Пришел я к старику: «Мит-рофан Семеныч, дай свой газик, в Кустанай надо».— «Чого ты там нэ видав?»—«Подарок хочу сделать ко дню рождения».— «Ото ж, кому?» Не говорю, молчу. «Я вам квартиру дам, обстановку всю, на свадьбу прийду. Кому?» Я, как дурак, сказал. Он меня выгнал. «Шоб твоей ноги не було с таким вопросом!» А я его газик угнал. И привез ей это самое платье.
— Ты молодец, Сергей, но...
— «Шоб твоей ноги не було...»— продолжал он говорить сам с собой.— Почему ноги? А не руки? Ошибся старик мал-мал.
Женя чувствовала, его не остановить сейчас, он хочет ясности и добьется ее любой ценой. И никто ему не поможет, кроме нее, Жени. Не помогут узнать правду, пощадят его, пожалеют. Из ложного сострадания.
Но как сказать ему такую правду, ведь не выговоришь!..
— Сергей, прошу тебя, сядь поближе к столику, тебе будет удобнее.
Он послушно пересел, не подняв всклокоченной головы. Скулы его прерывисто подергивались. Женя осторожно, мягко пристроила его забинтованную руку на столике. Сергей протяжно, через нос вздохнул. Женя тоже вздохнула и стала рядом с ним, скрестив руки на груди, как много пережившая женщина.
— Сергей, ты мужественный... А мужество — самый надежный щит перед любыми ударами судьбы. Все тебя знают таким — несгибаемым. Только ты не страдай, не страдай так сильно.
— Ты тоже поменьше,— пробормотал Сергей.— Сердце у тебя доброе... К нему ушла?
Женя не смогла ответить, не смогла даже кивнуть. Теперь ей казалось, что она и перед ним виновата.
— Сергей, ты сильный, ты неглупый человек. Ты сам все понимаешь. У тебя сейчас очень важный период в жизни...
Она не находила слов, лезли все такие беспомощные, книжные слова, одно глупее другого.
— Возьми себя в руки, Сергей!— Она прикусила губу, так некстати о руках!—Ты найдешь себе верную подругу в жизни, Сергей, у тебя будут жена, дети, они очень тебя полюбят. Ты мне веришь?
— Эх, Женечка, верю, куда денешься,— смилостивился он.— Всё понимаю, Женечка, всё.— Он осторожно задубевшими пальцами потрогал свои бинты.
— Больно, да?
— Пройдет. Сердце что-то болит... Не по ней, так просто.
— Я сейчас валерьянки дам, тебе надо успокоиться.
Он брезгливо поморщился. Она налила ему все-таки валерьянки, Сергей выпил, осторожно поднялся. Женя легонько, обеими руками коснулась его бинтов, желая помочь, но он отстранился.
— Оставь!
Приподнял руку и, кособочась, вышел из процедурной.
...Почему он, Сергей, во всей этой кутерьме должен оставаться один? Почему ей, как ни крути, меньше других жаль Сергея?
Потому что он — сильный, всё вынесет. На таких мир держится.
Не родись сильным, не будет тебе сострадания, один будешь пить чашу жизни. «Но ведь он не один, у него друзья, Курман прежде всего, у него слава...»
И все равно один. А другие еще и обвиняют его — семью разладить пытался, нарушитель устоев, агрессор, можно сказать. Не лезь, куда не положено. У них семья, законный брак, а у тебя что?
«Любовь — всего-навсего!» — горько усмехнулась Женя... .
Утром, проходя мимо хирургической палаты. Женя опять увидела Хлынова. Он сидел на койке, свесив кудлатую голову. Под белой больничной рубашкой остро обозначились лопатки. Он не слышал шагов Жени, сидел, не шевелясь, неподвижно, скорбно, как сидят ветхие старики, дремлющие на завалинке. Женя вернулась к себе и, глотая слезы (ну, что за жизнь, всех жалко!), вылила в стаканчик остатки спирта и понесла в палату.
— Выпей, Сергей,— шепотом сказала она.— Осталось немного после операции, выпей...
В открытую дверь косо падал свет из коридора. Сергей поднял голову, посмотрел на Женю лихорадочно блестящими глазами.
— Не надо, Женечка, не буду пить,— хрипло выговорил он.— Ни к чему, Женечка.
Неожиданно ласково Женя стала гладить его голову, тихо приговаривая, успокаивая сама себя:
— Ты молодец, Сережа, ты молодец...
Он отвернулся от света, пряча лицо, поднял глаза к окну, глухо погрозил: