– О господи!.. Прошу вас, возьмите меня с собой в Токио!
– Комако говорила, что вы ревнивая. Но разве он… тот… не был женихом Комако?
– Юкио-сан? Неправда! Неправда все это!
– Почему же вы тогда ненавидите Комако?
– Кома-тян?.. – Она произнесла это имя так, словно его обладательница была здесь, рядом, и, сверкнув своими ослепительными глазами, взглянула на Симамуру. – Прошу вас, позаботьтесь, чтобы Кома-тян было хорошо!
– Но что я могу для нее сделать?
На глазах Йоко показались слезы, она прихлопнула сидевшего на татами мотылька и всхлипнула.
– Кома-тян говорит, что я сойду с ума, – сказала она и стремительно выбежала из комнаты.
Симамура вдруг почувствовал озноб.
Он открыл окно, чтобы выбросить убитого Йоко мотылька, и увидел Комако, игравшую в кэн [Кэн – название игры на пальцах.] с клиентом. В этот момент она согнулась, словно в быстром беге.
Небо было пасмурным. Симамура пошел в купальню.
В соседнее, женское, отделение прошла Йоко с девочкой хозяйки гостиницы.
Было приятно слышать, как Йоко, раздевая и купая девочку, разговаривает с ней так тепло, так нежно, как только мать может говорить со своим ребенком.
А потом голос – тот, прекрасный – запел:
……………………
А на заднем дворе
Три яблоньки есть,
Три сосенки есть.
Три да три – будет шесть!
Вон вороны вьют гнездо
На большом, большом суку.
Воробьишки вьют гнездо
На вершине, наверху…
А кузнечики в лесу
Тараторят – тра-та-та…
На могилку я хожу.
Я хожу, хожу к дружку…
Йоко пела детскую песенку для игры в мяч, да так по-ребячьи оживленно, такой веселой скороговоркой, что Симамура даже подумал, не во сне ли ему приснилась другая Йоко, недавно приходившая к нему в номер.
Йоко вышла из купальни, все время болтая с девочкой, а когда они ушли, ее голос, казалось, продолжал наполнять все вокруг, как звук флейты. Симамура почему-то заинтересовался сямисэном в павлониевом футляре, стоявшем на темном сверкающем полу около парадной двери на фоне по-осеннему тихой полночи. Он подошел, чтобы прочесть на футляре имя владельца, и в этот момент с той стороны, откуда доносился шум посуды, появилась Комако.
– Что это ты разглядываешь?..
– Она ночевать, что ли, осталась?
– Кто?.. А-а… Чудак, думаешь, легко каждый день таскать такую тяжесть? Иногда инструменты по нескольку дней здесь остаются, а гейши ночуют дома.
Комако рассмеялась и, тяжело задышав, прикрыла глаза. Пошатнулась, наступила на подол кимоно, прислонилась к Симамуре.
– Проводи меня домой.
– А зачем тебе идти домой?
– Нет, нет, надо идти. После банкета все отправились продолжать веселье в тесной компании, одна я отказалась. Не хочу с местными… Хорошо еще, что у меня было второе приглашение здесь же, в гостинице. Но если подруги зайдут за мной домой по пути в купальню, а меня не окажется, это уж будет слишком.
Комако была пьяна, но твердо шла по крутому склону.
– Ты что, девчонку-то до слез довел?
– Между прочим, она действительно производит впечатление немножко ненормальной.
– А тебе доставляет удовольствие всех с этой точки зрения рассматривать?
– Да это же ты ей сказала, что она сойдет с ума! Она и заплакала, вспомнив об этом, от обиды, наверно.
– А, тогда другое дело.
– Но знаешь, минут через десять она вовсю распевала в купальне. Голос такой красивый…
– Это у нее привычка – петь в купальне.
– Совершенно серьезно просила меня о тебе заботиться.
– Вот дурочка-то! Но ты мог бы и не распространяться сейчас об этом.
– Не распространяться? Я-то что… А вот ты, как только о ней зайдет речь, злиться начинаешь, не знаю уж почему.
– Ты что, хочешь эту девчонку?
– Ну вот видишь, сразу начинаешь говорить ерунду.