Неужели ты думал, что ради твоих паршивых изысканий, которые нужны разве что двум-трем таким же старым пердунам, как ты, я похороню себя в этом захолустье? Да любой столичный дом терпимости слаще, чем эти пропахшие нафталином отеческие пенаты!
ОТЕЦ. ...Еще один пролом... Еще одна пробоина... Пролом за проломом! Убийство за убийством! Птаха моей святости от горя разодрала свои крылья!
ГОСТЬ. Все из-за сливок. Как у вас с утра не задался день, так все и покатилось.
ОТЕЦ. О, сливки! О, грезы!
Иди, дочь моя, и подумай о том, что я тебе говорил. И будь благоразумна, как фея, а не как матросская шлюха.
ГОСТЬ. Вы удивительно чуткий отец.
ОТЕЦ. Не будем, Сергей Петрович. Скромность не позволяет мне акцентировать внимание на своей персоне. Сменим тему разговора.
...Итак, удачная ночка? А? "Коки-яки, забияки..."? А?
ГОСТЬ. Которую вы имеете в виду?
ОТЕЦ. Обеих.
ГОСТЬ. Я думаю, мы прекрасно понимаем друг друга. Мы -- искатели. И этим все сказано. Позор обладания -- вот все, что я могут принести случайные связи.
ОТЕЦ. Да-да, привилегия святых -- пиршество на руинах страсти.
Впрочем, я давно уже лишен такого удовольствия. Исключительно наблюдаю и комментирую.
ГОСТЬ. Не пытаетесь ли вы хоть как-то гармонизировать свои впечатления?
Что, что нас заставляет вскакивать по утрам и с остервенелыми глазами бросаться к умывальнику? Что кроется за этой иезуитской привычкой желать друг другу "Доброго утра"? Как будто утро может быть добрым или злым для какого-нибудь отдельного идиота. Что заставляет нас гладить по ночам наших женщин, ласково нашептывая: "Ну, вот все и кончилось, а завтра станет легче"?
ОТЕЦ. Привычки, заповеди, самовнушения, красота окружающих нас дам.
ГОСТЬ. (Плачет) Мне кажется, в мире нет правды. Все лгут.
ОТЕЦ. Молодой человек, у вас приступ критицизма.
Не знаю, как насчет идей, но женщины порой оч-чень аппетитны!
ГОСТЬ. Кто вы?
ОТЕЦ. Не знаю. Так же, как не знаю, кто вы.
Гость со слезами уходит. Появляется Мать.
МАТЬ. Закрой глаза.
ОТЕЦ. Закрыл.
МАТЬ. Думай обо мне.
Что ты видишь?
ОТЕЦ. Старую скрюченную старуху, несущую мне стакан воды.
МАТЬ. Вспомни, что ты любишь меня.
Вспомнил?
ОТЕЦ. Вспомнил.
МАТЬ. И что?
ОТЕЦ. Ничего.
МАТЬ. Попробуй еще раз. Теперь закрой глаза другой рукой.
ОТЕЦ. Та же самая старуха. Мне страшно, дорогая.
МАТЬ. Не бойся. Это пройдет.
ОТЕЦ. К любви надо привыкать постепенно.
МАТЬ. Да, не следует перенапрягаться.
ОТЕЦ. У нашей дочери твои глаза.
...А зачем нам любовь? Надо искать что-то реальное, чтобы зацепиться за берега. Разве я не прав?
МАТЬ. Любовь греет душу.
ОТЕЦ. Да? Тогда попробуем еще раз. (Закрывает рукой глаза)
Нет! Я слишком устал. Лучше потом.
Уходит. Мать подзывает Дочь.
МАТЬ. Что ты делаешь, дочка?
ДОЧЬ. Разрезаю себе вены.
МАТЬ. Я удивлена. Из-за него?
Подумаешь, Дон-Жуан! Обычный служака-водопроводчик.
ДОЧЬ. Я все знаю.
МАТЬ. Нет, не все. Ты не знаешь, как глубоко и трепетно я люблю твоего отца.