Вернулся Тит с колбасой и водкой, вышла Мунька в розовом капоте, который все время запахивала, чтобы мальчишка задаром не глядел на ее прелести, и принялась за еду. Выпивала, крякала, ела колбасу, задрав ногу на колено.
Николай Николаевич глядел на Муньку, и к ненависти его примешивалось странное уважение перед силой девушки и здоровьем... "Жует вкусно и твердо, так что даже щекотно в скулах, и пища, наверно, отлично переваривается в желудке; ляжет в постель и тотчас заснет. жаркая, как печь, и будет видеть глупые сны, а наутро их расскажет... Но все-таки Мунька свинья", - подумал он.
В это время позвонили в прихожей... Тит побежал отворять и сейчас же вернулся; лицо у него было испуганное и отчаянно любопытное.
- Князь Тугушев! - сказал он вполголоса. Мунька весело подмигнула. Николай Николаевич кинулся к ней, шипя: "Уйди же, уйди", затем метнулся в прихожую. Мунька проворчала: "Вот еще, у князя глаза не лопнут на меня смотреть, не чужие, слава богу..."
В прихожей, снимая перчатки, стоял князь. Руки он Николаю Николаевичу не подал, а, глядя на вешалку, сказал по-русски: "Мило, очень мило..."
То же самое он пробормотал, войдя в столовую... Николай Николаевич пододвинул стул, князь сел и слегка раскрыл рот...
- Здравствуйте, - обиженно сказала Мунька. - Не узнаете, что ли?
- Ах, это вы, крошка, я узнал. Очень мило! - Князь вынул серебряный портсигар, осторожно, как драгоценность, взял худыми пальцами папироску, но, спохватившись, положил обратно... Затем пробормотал невнятное.
- Что? - крайне предупредительно спросил Смольков, но князь, не глядя на него, показал портсигаром на Муньку.
- Нельзя ли нам одним?
Николай Николаевич сделал испуганно-сердитые глаза. Мунька пожала плечами и ушла в спальню.
- Я принужден... - сказал князь, одутловатые щеки его подпрыгнули, он закрыл глаза. - Одним словом, я все видел и слышал сегодня, я принужден бить вас по лицу.
При этом он слегка поклонился. Николай Николаевич быстро поднялся, застегивая пуговицы, и стал глядеть на перстень на руке князя.
- Но это не все. Я принужден, но я этого не сделаю: я не хочу сплетен. Вы принуждены будете уехать и как можно скорее сделать что-нибудь, жениться, например, - этим вы спасете честь... честь... - Князь заикнулся и встал, все еще не открывая глаз. - Я вам да" пишу рекомендательное письмо...,
Смольков поклонился. Князь открыл глаза, и бледный рот его пополз криво вбок.
- С этими котиками вы тоже мне устройте, услуга за услугу...
Николай Николаевич сделал жест, изображающий нетерпение и бешенство.
- Имею честь. Тит, проводи князя...
Князь боком вышел из комнаты, держа в отставленной руке цилиндр и трость, Николай Николаевич оторвал пуговицу и сказал:
- Сговорились они, что ли, черт возьми! Женись! Превосходно! Назло всем женюсь!
Он присел к столу и, сжимая виски, думал о себе, о княгине Лизе, о князе...
- Ох, да, Мунька, - вспомнил он и пошел в спальню.
Мунька лежала в прозрачной рубашке на кровати и, зевая до слез, рассматривала картинки во французском романе. Николай Николаевич взял книгу и швырнул ее под кровать...
- Ты что? - спросила Мунька. - Князь ушел?
- Пошла вон отсюда! - заорал Николай Николаевич. - Я женюсь!
- Вот дурак, - равнодушно ответила она и повернулась спиной к Смолькову.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
По травяным межам к гнилопятскому гумну тянутся, скрипя и колыхаясь, телеги, полные снопов. На гладко убитом току гудит и пылит паровая молотилка. Бабы подхватывают снопы, летящие с телег, разрезают свясла серпами и подают задатчику. У него борода и волосы полны пыли, руки в голицах ходят вправо и влево, вдвигая в хрустящую пасть машины раскинутый полотном хлеб.
Барабан, пожирая колосья, глухо и ровно гудит: заторопится вдруг, когда задатчик, остановившись, отирает рукавом пот и грязь о лица своего, ухает от поданного вновь и, пережевав, переколотив, бросает в нутро молотилки солому, зерно и пыль.
Соломотряс дребезжит, подпрыгивая, выкидывает солому на убитый ток, девки гонят ее граблями, конный возильщик подхватывает ее доской и рысью едет к новому омету. Зерно бежит на железные грохота, просеивается сквозь сита и сыплется золотыми струйками в мешок. Соединенный вечно бегущим ремнём, попыхивает длинной трубой зеленый локомобиль, на колесах его и на меди блестит августовское солнце... Светит оно и на жеребят, со ржанием бегающих около возов, на пестрые рубахи и платки баб, на запачканные в дегтю шаровары веселых парней и в синие глаза Сонечки, приехавшей с Алексеем Алексеевичем на молотьбу.
Все - запах дегтя и хлебной пыли, заглушенные воем молотилки голоса, окрики и песни знакомы Сонечке давно. Вот подъехал конный возильщик, высокий парень, остановил лошадь и, вынув кисет, свертывает папироску; генерал погрозил ему пальцем: "Я тебя, пожар наделаешь!" Парень спрятал кисет и улыбнулся; лицо у него загорелое, чернобровое, ласковое. Сонечка подошла к нему и взяла вожжи: "Дай-ка, я поеду". Парень опять усмехнулся: "Не справитесь", и хлестнул лошадь, зацепив доской большую кучу свежей соломы. Сонечка стала на доску и взяла парня за ременный поясок. Солома нажала ей колени. Лошадь, влегая в хомут, поволокла и солому, и парня, и Сонечку... Девки смеялись, генерал кричал: "Смотри, не упади!" Когда доехали до омета, парень сказал: "Берегитесь, тут валко", - и въехал на вороха. Сонечка, не успев соскочить с доски, упала в солому, нечаянно увлекая за собой и парня, но он, хрустнув мускулами, поднялся, как стальной, спросил: "Что, не ушиблись?" - и, посмеиваясь, ушел за лошадью, широко расставляя ноги в синих штанах.
Сонечка осталась лежать в пахучей соломе. Опять подъехал парень и закивал ей головой, как бы говоря: "Как мы давеча-то опрокинулись", и все так же расставлял крепкие ноги, и она увидела, что он был необычайно красив собой, ласковой, о себе не знающей красотой.
Ей показалось, что все это уже было - вороха светложелтой соломы, бархатная травка около омета, парень и рыжая лошадь в хомуте. Засвистел локомобиль, призывая рабочих к обеду. Гул молотилки замолк, и явственнее стали человеческие голоса. Народ, подбирая с земли одежду, шел к стану, где курился дымок под чугунным котлом.
Поднялась и Сонечка, оправила волосы и пошла навстречу Алексею Алексеевичу.
- Что же, попробуем каши, - сказал генерал, подмигнув.
Между бочкой с водой и телегой, полной печеного хлеба, сидели в два круга - бабы и мужики. Мужчины - на корточках или подсунув под себя кизяк или одежду - ели степенно, - сначала жижу, слитую с каши и сдобренную конопляным маслом, затем кашу, мятую с салом. Старший, царапая караваем по полушубку, резал хлеб большими ломтями.
Бабы сидели прямо на земле, подогнув одну ногу, вытянув другую, - как овцы. Каши бабы не кушали, - принесли с собой кто кислого молока, кто блинов, кто луковку. Порядка у них не было - тараторили, пересмеивались. Иная - девка - гляделась в круглое зеркальце, обитое жестью, подмазывала на лице, - чтобы не загорать, - белила, ядовитую мазь. Мужики с бабами обедать брезговали.
Генерал и Сонечка влезли на телегу, где стояла бочка с водой, полной инфузорий. Кашевар принес в небольшой чашке каши и два ломтя хлеба, густо посоленные. Сонечка стала искать глазами давешнего парня.
Он сидел на корточках и, держа ложку, медленно жевал, - крепкие желваки двигались на его загорелых скулах.
"Сильный и, наверно, добрый, - подумала Сонечка. - Счастлива будет девушка, которая выйдет за него замуж. Кого он любит? Вон ту, что отвернулась? Вот ту, с зеркальцем, сероглазую?"
Сонечка внезапно встретилась глазами с парнем, усмехнулась и сейчас же покраснела. Он, как и давеча, радостно закивал ей головой: "Хорошо, мол, опрокинулись..." Сонечка откусила от ломтя и нагнулась над чашкой с кашей.
- А вон и бабушка едет за нами, - сказал генерал. - А у меня, знаешь, от каши изжога началась...
Сонечка взглянула на дорогу: оставляя за собой пыльное облако, быстро приближалась коляска с покачивающимся над ней красным зонтиком Степаниды Ивановны.
- Бабушка не одна, - сказала Сонечка, - с ней кто-то в белом.
Генерал, защитив глаза ладонью, всматривался.
После примирения с женой, написав письмо княгине, Алексей Алексеевич, по совести говоря, забыл о предполагающемся приезде Смолькова и обо всем, что должно было за этим последовать. Казалось невероятно, чтобы взрослый человек прискакал за тысячу верст из-за каприза старой женщины, да еще и жениться.
Но теперь, разглядывая длинное и бледное лицо Николая Николаевича, с выдавшейся вперед нижней губой, почувствовал генерал все, что скажет этот жених, все фальшивые, трескучие, петербургские слова, нужные одной только Степаниде Ивановне, и удивлялся: как это так все вышло? И смутился, не отвечая Сонечке на вопрос: кто же едет?..
"Эге, - подумал он, - мы еще посмотрим, как она выйдет за вас замуж.., Погоди, Степочка, отбрею я твоего жениха". И генерал, расхрабрясь, сказал:
- По-моему, с ней Смольков...