- Оську привезли, - странным голосом повторил десятский...
- Сейчас иду, подожди, или нет, иди...
И, уже выйдя на воздух, понял Собакин, что случилось несчастье. В земской избе пахло крепким и кислым, у печи на полу, покрытое рогожей, лежало тело. Десятский, присев у тела, жалостливо говорил:
- Побили его мужики наши, вон как дышит... Ах, грехи!
Собакин откинул рогожу. На боку, поджав к животу голые и содранные колени, лежал Осип, часто дыша, и глаза его сквозь полуоткрытые веки были точно стеклянные.
- Что с ним? - дрожа мелкой дрожью, спросил Собакин, боясь догадаться...
Белый зад Осипа был запачкан землей и кровью, оттуда на вершок торчал кусок дерева.
- Что это? - визгливо закричал Собакин.
Еще дальше откинул Осип серое лицо свое и запекшиеся губы быстро облизнул языком...
Плетью лежала сломанная рука его; другая, застыв, вцепилась в ягодицу и посинела.
Собакин, придерживаясь за стену, вышел в сени, дурнота подступала к горлу, и везде слышался этот кислый и крепкий запах, и вспоминался убитый на охоте тетерев, когда дробью ему вынесло весь живот...
Урядник, теребя жесткие усы, говорил:
- Вот как они расправляются по-турецки, неприятно... Осип-то признался, просил кучера вашего освободить, будто бы он в краже не замешан, и, лошадь, сказал, где находится...
- Бог с ней, с лошадью, ах, зачем я все это затеял, - сказал Собакин.
- Вы, что же, ни при чем, мужики давно случая ждали. Поверите ли, мы даже боялись Осипа... А лошадка ваша в степи у казака Заворыкина.
Старик Заворыкин долго не выходил. Собакин, измученный дневным перегоном и волнениями прошлого дня, ходил, покачиваясь, по душной горнице, и звенело у него в ушах, и тошнило его от набившейся в горло и в нос дорожной пыли.
- Расскажу попросту всю историю, конечно, старик отдаст лошадь, бормотал Собакин.
Над столом, засиженная мухами, пованивала лампа...
"О, черт, еще угоришь; что же старик не идет? А вдруг возьмет и рассвирепеет, самодур; конечно, насчет колодцев он прихвастнул, но надо бы политичнее подойти к делу, исподволь. О, черт, как лампа воняет..."
- Здравствуй, барин, - басом, громко и вдруг сказал Заворыкин, - стоял он в дверях и похлопывал себя по голенищу плетью. - За конем приехал?
- Нет, я не требую, совсем не требую, - засеменил Собакин, - вы уже знаете, какая история вышла смешная.
- История смешная, а не знай, кто смеяться будет, - сказал Заворыкин.
Молча, не сводя глаз, подошел, положил на плечо Собакину тяжелую свою руку и вдруг крикнул:
- Щенок!
И высоко поднял плеть.
- Не позволю, - пискнул было Собакин, запахло тошной пылью и кислым, зеленые круги пошли перед глазами, похолодело горло и лечь потянуло, прижаться по-ребячьи к прохладному полу...
Очнулся Собакин в постели, в сенях, и первое, что он увидел, склоненный профиль Заворыкина, худой и резкий под сдвинутыми бровями... Собакин застонал и отодвинулся в глубь кровати.
А старик, наклонясь, зашептал:
- Очнулся... Нехорошее дело вышло, попутал меня бес, думал, приехал ты срамить меня, а ты, видишь, простой, как малое дитя. Ах, барин, прости меня, гордый я, разгорелось с обиды сердце, убить ведь могу тебя, и никто не узнает... А ты, - видишь, - прост.
Старик качал головой, и ласково глядели потемневшие его глаза.
Собакин протянул руку.
- Я не сержусь.
Заворыкин погладил его по волосам:
- Христос на нас смотрит да радуется. Вот как бы жить надо, а мы не так живем, нет...
Долго говорил Заворыкин, - туманно, сурово, истово...
- Ну ладно, спи, барин. Домой-то завтра попозже поедешь; ко времени и жеребца твоего из табуна пригонят. Избави бог, не возьму с тебя денег; да иноходеи-то твой устал, ты моего возьми, сам не часто на нем выезжаю...
3
Александра Аполлоновна разрезывает толстый журнал; в зале, где уже топили сегодня, пахнет кофеем, и старые кресла заманивают развалистыми своими спинками на осенний покой.
Гимназист сидит на окошке, болтает ногами. Тусклый сад совсем беспомощен под долгим дождем.
- Расскажите еще про ваши приключения, - приставал он к Собакину.
- Я все рассказал, что ж еще...
- Володя, не приставай, - строго молвила бабушка, взглянув поверх очков на Собакина, который на чистом листе разбирал зерна пшеницы.
- Щуплое зерно, - сказал Собакин - Что же вам рассказать?
- Ну, хоть про кучера, которого связали тогда, - он ужасно таинственный.
- Архип-то... - засмеялся Собакин, - таинственный.
- В самом деле, что с ним, выпустили его? - спросила Александра Аполлоновна.
- Кажется, да, - я ездил, хлопотал, мне сказали, что без суда не отпустят, а суд, кажется, был на днях...
- Не любила я вашего Архипа, злой он, и глаз у него черный, приедет и все по конюшне ходит, все чего-то высматривает, и непременно что-нибудь после случится...
- У Белячка, - помнишь, бабушка? - мокрецы на щетках сели, - подсказал гимназист...